Сабир Азери - Первый толчок
Недаром он старался держаться подальше от людей. Стоило Солтану расслабиться, разговориться с ними, как тотчас же начинались неприятности. Словно бы сговорившись, все старались побольнее задеть его. Вот и эти… Младшенький, старшенький… С оркестром их, видишь ли, будут встречать. Сами темные делишки собирались за бутылкой решать — это он сразу сообразил, а детей своих на больших начальников учат. Был бы у Солтана сын — он бы его человеком воспитал. Большим человеком, это главное! Разве они могут? Или не хотят? Им важно, чтобы дети большими начальниками стали. Но они–то воспитают, выучат, а он — нет!
Трава с шипеньем падала перед Солтаном, он уходил по свежей, возникающей перед ним стерне, как по дороге.
Между тем, Гасан, дождавшись, когда Наджаф отошел, подсел поближе к Касуму.
— Слушай, ну как же? Сделаешь?
— Чего?
— А-а, совсем мне этот старый бандит голову задурил. Я и не сказал тебе… Ты мне машину травы дашь?
— Чего ты у меня спрашиваешь? Правление тебе разрешило.
— Э, э, это не та трава… Ее даже верблюд не станет есть. Настоящее сено только здесь, на Пиркалем. Не сено, а каша с маслом.
Касум уже шел прочь от соседа, тот догонял его, на ходу уговаривая:
— Я в долгу не останусь.
— Не имею права, дорогой.
— А школьников я имею право на сенокос тащить? Они только–только с занятиями разделались, а я уговорил!
Касум взял косу и двинулся вслед за Солтаном, далеко ушедшим вперед. Гасан тоже взял косу. Колхозники в тени кустарника смотрели на них с удивлением, не понимая, почему так быстро кончился перерыв.
— Ты не хуже меня знаешь, — сказал Касум. — Сено отсюда только телятам идет. И то не всем, а породистым.
— У меня как раз породистый…
Касум так быстро работал косой, стараясь поскорее избавиться от настырного соседа, что не заметил камня в траве; коса со скрежетом ударила в него и, соскользнув, едва не угодила по ноге Гасану.
— Слушай, отойди! — закричал Касум, не на шутку испугавшись и рассердившись. — Без ног останешься!
Некоторое время Гасан косил молча, держась позади Касума и выжидая момента. Наконец Касум остановился, достал из кармана брусок и принялся точить косу. Гасан тотчас догнал его и тоже вынул брусок.
— Если бы ты мне одну машину сена дал… Да еще одну я на покосе соберу. Тогда, пожалуй, и додержу скотину до весны, — проговорил он, словно в раздумье. — Тебе хорошо, у тебя дети взрослые, а у меня малышня. Им без молока никак нельзя.
Касум с ожесточением шаркал бруском по косе, стараясь заглушить голос соседа.
— Вот ты мне чуть ногу не порезал, — продолжал напирать Гасан. — Сколько лет косишь, а просчитался. Ты подумай, какая ответственность на мне за школьников. Случись с ними что–нибудь — с меня голову снимут. Не сообразил я раньше.
Касум сказал ласково, чтобы не закричать на Га–сана, не взорваться, как взрывается Солтан:
— Дорогой, вспомни: сколько раз ты приходил ко мне с просьбами по–соседски. Отказывал я тебе когда–нибудь? Сено не мое, колхозное. У тебя ответственность за школьников, а у меня за сено. Ну, хорошо, я дам. Люди узнают. Кто отвечать будет? Я! Вон Солтан, по–моему, уже догадался.
— Солтану наплевать на меня и на тебя. У него свои заботы.
— На меня и на тебя — это верно. Вот и сообщит куда надо. Разве его поймешь?
Гасану показалось, что бригадир начинает сдаваться, и он поспешил заверить:
— Если только Солтана боишься — не беспокойся. Вечерком к нему зайду, обо всем договорюсь.
Касум почувствовал, что все у него внутри мелко–мелко дрожит, а в глазах темнеет.
— Отойди! — сказал он. — Прошу тебя по–хорошему: отойди!
Гасан пожал плечами, улыбнулся. Все шло как положено. Очень уж горячий народ эти старики. Кричать начинают с первого раза. Понять их можно: война, трудная жизнь. Но и сдаются они быстрее, нервы не выдерживают. Еще два–три таких разговора, и Гасан получит сено из долины Пиркалем. Он не сомневался в этом.
* * *Солтан давно собирался в город. Особых дел у него там не было, просто неудержимо захотелось вырваться хотя бы на день из села, где он провел в одиночестве полгода, хлебнуть глоток свежего городского воздуха. Думал, вернется в родное Гарагоюнлу — вернется к людям. Нет, и здесь он был один. Его снова тянуло куда–то.
Касум не хотел отпускать его с сенокоса. Уговаривал и так и этак. Сначала на сознательность нажимал: нынче, мол, каждый день и каждый человек на счету, дожди зарядят — сгниет сено. Потом сказал, понизив голос:
— Сегодня там и заночуем, чтобы времени не терять. Гасана на бутылку накроем, у него, наверное, не одна…
— Тебе эта бутылка дорого будет стоить, не понимаешь, что ли?: — отозвался Солтан.
— Понимаю, — вздохнул Касум.
— Мир меняется, а, Касум? Бригадир вспомнил мудреца Меси.
— Мир все такой же. Мы меняемся.
Может быть, Солтан и остался бы, если бы не боялся новой встречи с Сенем: ведь она тоже останется там, в долине Пиркалем… И, как всегда, когда он не знал, как ему поступить, на помощь пришла злость.
— Да уж, — сказал он. — Хорошо, хоть понимаешь.
И сразу все стало просто. Бригадир, опасливо взглянув на Солтана, отошел.
На попутной машине Солтан вернулся домой.
Сирота, всегда встречавший хозяина радостным лаем, молчал.
«Шляется где–нибудь, — подумал Солтан. И вдруг кольнуло: — А может, сбежал?» — Он пронзительно свистнул. Откликнулись все собаки Гарагоюнлу, но Сирота не отозвался.
Странно, но Солтан чувствовал, что пес где–то рядом. И, действительно, не успел Солтан войти в дом, как из кустов неподалеку высунулась морда Сироты. Пес смотрел на хозяина, чуть склонив голову, но не подошел, даже когда тот вновь позвал его. А потом появилась из кустов еще одна собачья морда, и Солтан все понял. Сирота справлял свою свадьбу.
Некоторое время собаки внимательно разглядывали человека, потом Сирота выбежал из кустов, бросился к хозяину, ласкаясь, и вновь устремился к своей избраннице. Остановился, посмотрел на Солтана, повизгивая, призывая идти за ним. Пес звал его на свою свадьбу! Приглашал полюбоваться на невесту… Оценить выбор.
Выругавшись, Солтан поднял камень и швырнул в кусты. Раздался жалобный визг, Сирота, тоже взвизгнув, как будто камень попал в него, тотчас скрылся с глаз.
«Вот так–то, брат, — сказал Солтан сам себе, войдя в дом. — Они будут воспитывать детей и внуков, а ты кого? Собачьих ублюдков?»
В доме было не прибрано, как всегда, да еще протянулись по полу от порога грязные следы. Он с недоумением покосился на них, выглянул в окно. Поблескивая водой, цепочка следов тянулась через весь двор. Там, где стоял он, ожидая собаку, скопилась целая лужица.
Не раздумывая, Солтан взял топор, срубил сухой сук у яблони, вытесал пробку и, подойдя к колонке, несколькими ударами топора загнал деревяшку в трубу, откуда с шумом хлестала вода.
За ведром воды раз в два дня можно спуститься в село, а вот каково теперь придется соседям? Пусть побегают, вверх–вниз с ведрами, пока не надоест, может, тогда и вызовут мастера.
Несмотря на то, что Солтан решил идти в город спозаранок, спать он пока не собирался. Все равно пришлось бы ему лежать и час и два, а может, и все три, не сомкнув глаз. И что только в эти бессонные часы не лезло в голову! Иногда он спрашивал себя: что тебе надо? Лучше было бы, что ли, если бы просидел всю жизнь в Гарагоюнлу, копался бы день за днем в поле, да на огороде, ругался бы с женой из–за лопаты, брошенной во дворе, или таза, подвернувшегося под ноги? Сколько односельчан прожили так. Сами же говорят: вчера родились, завтра уже помирать. Все в один день слилось. А он, Солтан, мир повидал. Всю страну исколесил, из города в город, со стройки на стройку. В какие только переплеты не попадал, чего не перепробовал. И горького и сладкого. Жизнь годами меряют, а надо бы иначе. Если иначе, так он не одну, а три прожил, не пятьдесят ему, а сто пятьдесят. Может, и Сенем здесь ни при чем, может, просто устал он от жизни, как устают глубокие старики…
И так у него выходило все кругло, что оставалось лишь пожалеть соседей, всю жизнь прокопавшихся в земле. Только почему же тогда раскаленным углем жгла душу обида, стоило ему подумать о Сенем, об Османе и Алыше? Почему, как только начинает смеркаться, он уже мечется в злобе по дому в ожидании воркующего голоса Османа: «Ох, сынок, балуешь ты меня…»
Вот и сейчас он начал метаться. Снизу уже наползал запах жареной рыбы. Вот–вот послышится разомлевший голос Османа…
Но тут послышались совсем другие голоса. Возле колонки кричали соседки, пытаясь вытащить пробку, забитую Солтаном:
— Это он, бандит старый! — разорялась Хатыи Арвад. — Больше некому!
— Может быть, Гасан? — неуверенно спрашивала жена Касума.
— Гасан с покоса не возвращался! Вот и получается: мужиков наших угнали на покос, а тут делай, что хочешь, и заступиться некому!
