Леонид Жуховицкий - Ребенок к ноябрю
— И в кого я такая несчастная уродилась? — не без удовольствия пожаловалась Надин. — Родной муж и тот не уважает.
Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.
— Оставайся, — сказала Надин, — поздно же.
— Да нет, поеду.
Надин тронула мужа за локоть:
— Проводи до метро.
— Не надо, такси поймаю.
— Проводи, — с мягкой настойчивостью повторила Надин.
На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.
Вздохнув, попросил Дарью:
— Ты приходи.
Она кивнула.
— Придешь? — и грустно объяснил: — Я ведь тебя люблю.
Дарья молча села в машину.
Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала — пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!
О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины — вот беда настоящая.
Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие — где они теперь?
Потеряла, все потеряла!
И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать — и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло — но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?
За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.
А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело — лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас — размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно — но не с ее глупыми бабскими мозгами…
Теперь Дарье казалось, что до сих пор она жила совсем не плохо, да что там, хорошо жила: и дом, и работа, и друзья. Все ведь было! А дальше? Дальше-то что? Куда теперь девать вечера? Телик, с которым не поговоришь. Подоконник — глядеть сквозь стекло на троллейбус? Три старухи сидят по комнатам, и она будет, пока не станет четвертой, такой же выцветшей и шаркающей, как они…
Ей вдруг мучительно захотелось с кем-нибудь поговорить, о чем угодно, просто словом переброситься. Только не с соседками, нет — бабки неплохие, но спят давно, да и разговор был нужен не приближающий к ним, а отдаляющий. Позвонить, что ли, кому? Но кому? На верхней страничке памяти отчетливо виднелся лишь один телефон — Гаврюшиных.
Дарья достала блокнот, хотя заранее знала, что ничего там не вычитает. Фамилий мало, одна-две на листок. По работе… по работе… поликлиника… прачечная… совсем уж печальное имя, бывшая сослуживица, умерла в прошлом году… Попадались мужские имена, но редко, все больше давние, непрочные ниточки отношений годы назад оборвались. Женские шли погуще — но кому из этих баб в половине первого ночи нужна подавленная Дарья со всеми ее бестолковыми проблемами?
Оставалось листка три, скорей всего, вовсе пустых, когда из блокнотика выскользнула тонкая гладенькая картонка. Визитная карточка — «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». Надо же! Прямо анекдот, вот только смеяться нет настроения.
Маленький, рыжеватенький, на высоких каблуках — последний ее ухажер, после него никто не польстится. Судьба словно ткнула ее носом в реальность — бери, что дают, и не гонись за несбыточным. Дарья повертела в пальцах карточку и упрямо поджала губы. Уж это-то право за ней осталось: не брать, что дают.
Она совсем было сунула глянцевую картонку назад — но передумала. Позвонить-то можно. Для хохмы. Хоть голос живой услышать. Вон ведь какой мужичонка — даже деньги предлагал…
Дарья накинула халат, вышла в коридор и набрала номер. Ночь, конечно, первый час — ну и что? Спит так спит, три гудка подождет и повесит трубку.
Ждать, однако, не пришлось, отозвались сразу. Голос был хриплый спросонья, но ответ разумный и даже деловой:
— Пузырев слушает!
— Георгий Николаевич? — спросила она, чтобы дать ему время очухаться.
— Да, я.
— Не разбудила?
— Ничего. А кто говорит?
— Что ж знакомых-то забываешь? — машинально укорила Дарья, но тут же ей стало стыдно дешевой среди ночи словесной игры, и она объяснила: — Помнишь, на вечере знакомств танцевали?
— Даша, что ли? — почти крикнул он.
— Ну.
— Здорово, что позвонила, — обрадовался он.
— Вот — позвонила.
— А я ждал, — сказал он серьезно, — очень ждал.
— Ну вот видишь — позвонила.
Сейчас ей было приятно, что хоть кто-то ее ждал, хоть такой нелепый мужичонка.
— Ты когда бываешь свободна? — спросил он.
Дарья, помолчав, ответила:
— Жор, да ни к чему все это. Я ведь так позвонила. Нашла вот карточку твою и позвонила. Так что извини…
— Постой! — крикнул он.
— Чего?
— Постой. Не вешай трубку, ладно?
В голосе его был почти страх, и Дарью это тронуло: тоже ведь человек, ждет, надеется. В конце концов, ростик свой не сам же выбирал.
— Ну, не вешаю, — сказала она, — а чего?
— Дай мне твой телефон, а?
— Зачем?
— Я хочу тебя видеть.
— А хочешь видеть, так зачем телефон? Бери такси и приезжай. Ты же богатый.
— Сейчас?
— Ну.
— Адрес какой?
Он спросил это так сразу, что Дарья поняла — действительно приедет. А вот нужно ли ей, чтобы приехал, — этого она пока не знала.
— А чего делать будем?
— Поговорим, — сказал он серьезно. Никакого второго смысла в голосе не ощущалось.
— Только у меня вина нету, чай один, — полушуткой предупредила она.
— А вот это меня не волнует, — сказал Жора, — я вообще не пью.
Он опять спросил адрес, и Дарья назвала.
Что ж, раз уж так вышло, пускай приезжает. Чаю попить.
Она забыла предупредить, чтобы не звонил, не тревожил старух. Пришлось приоткрыть входную дверь и вслушиваться в шаги на лестнице.
Щуплый мужичонка взбежал на третий этаж так быстро, и щеки его были так чисто выбриты, и галстучек так аккуратно повязан, что Дарья поняла — чаем обойдется. Заслужил мужик, какой ни есть, а человек. Пусть хоть он порадуется.
Мужичонка при малых габаритах оказался бойким, аж заходился от страсти. Дарья сперва не принимала его всерьез, но в конце концов и она зажглась. Когда лежала рядом в темноте, она спросила:
— За что ты баб так не любишь?
Он ответил хмуро:
— А их не за что любить.
— И меня?
— Ты хоть на человека похожа.
Дарья зажгла ночничок. Полежали молча, и Жора вдруг сказал:
— Если родишь, я тебе пять тысяч дам. Три сразу, а на две расписку напишу.
— Ну и ну! — изумилась Дарья. — Только крупными бумажками, я мелкие не люблю.
Жора шутку не принял, вообще мужичонка был положительный. Дарье стало его совсем уж жалко: в наше время без смеха разве проживешь? Потому и мрачный, и дерганый.
Она любила мужиков крупных, массивных. И трудно было воспринимать как мужское лежащее рядом щуплое тельце, и странным казались касания маленьких легких рук. Но человек, в эту жуткую ночь избавивший ее от одиночества, имел право на благодарность…
Потом, умиротворенный, он проговорил с надеждой:
— А хорошо бы, ты прямо сейчас забеременела,
— Это еще зачем?
— Родила бы.
— Размечтался! — хмыкнула Дарья. — И думать забудь. Если что, аборт сделаю.
— Тебе же надо ребенка, — глухо напомнил он.
— Мало ли чего надо… — она махнула ладонью по его жестким волосенкам и сказала как бы в шутку, но твердо — Ты же рыжий. Уж рожать, так не от рыжего.
И тут же ей ожгло щеку. От неожиданности она крикнула шепотом:
— Ты что, спятил?
Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.
— Сука! — выдавил он с жалобной ненавистью. — Мразь! — он снова замахнулся, но не ударил.
