Валерий Гуляев - Идолы прячутся в джунглях

«Помилуйте, — возражали их североамериканские оппоненты. — Вся культура ольмеков — это лишь искаженный и ухудшенный слепок с великой цивилизации майя. Ольмеки просто заимствовали у своих высокоразвитых соседей систему календаря, но записали свои даты, неверно, значительно преувеличив их древность. А может быть, ольмеки пользовались календарем 400-дневного цикла или вели отсчет времени от другой начальной даты, чем майя?» И поскольку подобные рассуждения исходили от двух крупнейших авторитетов в области центральноамериканской археологии — Эрика Томпсона и Сильвануса Морли — многие ученые встали на их сторону.

Особенно рьяно выступил в защиту майяской теории Томпсон. Его статья «Датировка некоторых надписей немайяского происхождения» была нарочито приурочена к открытию конференции в Тустле, вызвав там эффект внезапно разорвавшейся бомбы. Блеснув незаурядной эрудицией, автор заявил, что, во-первых, все немайяские надписи с территории ольмеков с их кажущимися ранними датами относятся в действительности к более позднему времени; а во-вторых, археологические памятники самих ольмеков появились на свет не ранее 1200 года н. э. и были одновременны тольтекам Центральной Мексики и майя Юкатана. И хотя точка зрения Томпсона официально прозвучала как мнение меньшинства, ее воздействие на окружающих было гораздо значительнее, чем может показаться на первый взгляд.

Характерна в этом отношении позиция самого Мэтью Стирлинга. Накануне конференции, находясь под впечатлением своих находок в Трес-Сапотес, он утверждал в одной из своих статей: «Культура ольмеков, которая во многих аспектах достигла высокого уровня, действительно является очень древней и вполне может быть основополагающей цивилизацией, давшей жизнь таким высоким культурам, как майяская, сапотекская, тольтекская и тотонакская».

Совпадение со взглядами мексиканцев — А. Касо и М. Коваррубиаса — здесь налицо. Но когда большинство его маститых соотечественников выступили против пан-ольмекской теории, Стирлинг заколебался. Выбор был нелегким. На одной стороне стояли мэтры американской археологии во всем величии своего многолетнего авторитета, увенчанные докторскими мантиями и профессорскими сединами. На другой — горячий энтузиазм нескольких молодых мексиканских коллег. И хотя разум подсказывал Стирлингу, что у последних сейчас даже больше аргументов, голос крови оказался сильнее. В 1943 году «отец ольмекской археологии» публично отрекся от своих прежних взглядов, провозгласив в одном из солидных научных изданий, что «культура ольмеков развивалась одновременно с культурой „Древнего царства“ майя (300–900 годы н. э. — В. Г.), но значительно отличалась от последней по многим важным аспектам».

Шли дни, и настало, наконец, время подвести какие-то итоги. И здесь выяснилось, что организаторы конференции в Тустле — незаурядные дипломаты. Заключительная резолюция составлена на редкость красиво и неопределенно. «На юге Веракруса и на севере Табаско обнаружены остатки древней культуры. И хотя она демонстрирует определенное сходство с великими культурами, уже известными нам, ее нельзя отождествить ни с одной другой… Извлеченные из земли древние изделия и по своему замыслу, и по своему исполнению демонстрируют необычайно высокий уровень искусства. Обнаружено, таким образом, нечто уникальное».

Ольмекская культура получала тем самым всеобщее признание и наделялась всеми правами гражданства. Как вдруг буквально «под занавес» на трибуну поднялся еще один мексиканец, историк Хименес Морено, — и разразился новый скандал. «Помилуйте, — заявил докладчик. — О каких ольмеках может идти здесь речь? Термин „ольмекские“ абсолютно неприемлем по отношению к археологическим памятникам типа Ла Венты и Трес-Сапотес. Истинные ольмеки из древних хроник и преданий появились на исторической арене не ранее IX века нашей эры, а люди, создавшие гигантские каменные изваяния в джунглях Веракруса и Табаско, жили за добрую тысячу лет до этого». Докладчик предложил назвать вновь открытую археологическую культуру по имени важнейшего ее центра — «культурой Ла Венты». Факты, приведенные Хименесом Морено, были настолько убедительными, что спорить особо не приходилось.

Но старый термин оказался слишком живучим. Он пустил такие прочные корни и среди широкой публики, и среди специалистов, что никакие грозные резолюции не могли уже изменить сложившегося положения дел. Древних обитателей Ла Венты и Трес-Сапотес до сего дня называют ольмеками, хотя часто ставят это слово в кавычки. Конференция закончилась. Участники ее разъехались по домам. Но нерешенных проблем после этого отнюдь не убавилось.

В этот момент взоры многих ученых обратились к Ла Венте. Именно она должна была дать ответ на самые жгучие вопросы истории ольмеков. Но суровая природа и влажный тропический климат надежнее любых замков оберегали покинутый древний город: путь к нему был долог и тернист.

Только в 1940 году попадает в Ла Венту Стирлинг. Бесчисленные каменные статуи, гигантские головы в шлемах и вся романтичность окружающей обстановки надолго запали ему в душу. Это было именно то, что он так упорно искал. И ровно через год в сыром полумраке джунглей зазвенели топоры и мачете рабочих-индейцев. Началось второе и окончательное «открытие» Ла Венты.[3]

Что же представлял собой этот загадочный город?

У самого побережья Мексиканского залива, среди необозримых мангровых болот штата Табаско, возвышается несколько песчаных островов, крупнейший из которых, Ла Вента, имеет всего 12 километров в длину и 4 километра в поперечнике. Здесь, рядом с захолустной мексиканской деревушкой, по имени которой получил свое название весь остров, и находятся руины древнего поселения ольмеков. Основное ядро Ла Венты занимает небольшое возвышение в центральной части острова, площадью всего лишь 800 на 180 метров. Наиболее высокая точка города — вершина тридцатитрехметровой «Большой пирамиды». К северу от нее находится так называемый «Ритуальный двор», или «Корраль» — ровная площадка, огражденная каменными колоннами, а чуть дальше странная на вид постройка — «гробница из базальтовых столбов». Точно по центральной оси этих важнейших сооружений и находились все наиболее внушительные гробницы, алтари, стелы и тайники с ритуальными дарами. Прежние обитатели Ла Венты хорошо знали законы геометрии. Все важнейшие здания, стоявшие на вершинах высоких пирамидальных фундаментов, были ориентированы строго по странам света. Обилие жилых и храмовых ансамблей, вычурных скульптур, стел и алтарей, загадочные головы-исполины, высеченные из черного базальта, роскошное убранство найденных здесь гробниц говорили о том, что когда-то Ла Вента была крупнейшим центром ольмеков, а возможно, и столицей всей страны. Никто не знает, как долго длилось процветание города. А затем, как и Трес-Сапотес, он становится жертвой вражеского нашествия и гибнет в пламени пожаров. Все, что можно было разрушить, было разрушено. Все, что можно было ограбить и унести, было унесено. Незваные пришельцы стремились уничтожить буквально все, что напоминало им о культуре и религии побежденного народа. Но огромные каменные головы или многотонные колонны и статуи, изваянные из твердого как сталь базальта, уничтожить было не так-то просто. И тогда в бессильной ярости древние вандалы поспешили разбить мелкие скульптуры, а прекрасные и выразительные лица больших статуй намеренно обезобразили и повредили. Тем не менее значительная часть удивительных творений художников и скульпторов Ла Венты пережила века, и они были вновь открыты для человечества уже в наши дни.

В самом центре города, к северу от «Большой пирамиды», раскинулась широкая и ровная площадь, окаймленная со всех сторон вертикально стоящими базальтовыми колоннами. Посреди ее возвышалось какое-то непонятное сооружение — платформа, построенная из таких же каменных колонн. «Мы мучились в догадках по поводу назначения этой странной постройки, — вспоминает Стирлинг. — Вслух говорились самые неутешительные вещи, но в душе каждый надеялся на лучшее. Перед нами открывались самые широкие возможности. Одно лишь общее количество труда, затраченное древними жителями Ла Венты на строительство этой каменной платформы, указывало на ее важное значение».

Когда платформу расчистили, перед археологами предстал своеобразный базальтовый домик, наполовину спрятанный в земле. Длинная его сторона состояла из девяти вертикально поставленных столбов, а короткая — из пяти. Сверху это прямоугольное сооружение было перекрыто накатом из таких же базальтовых столбов. «Домик» не имел ни окон, ни дверей. Древние строители без помощи раствора и каких-либо специальных креплений так искусно подогнали друг к другу гигантские каменные колонны, что между ними не проскользнула бы и мышь. А ведь каждая из них весила без малого две, а то и три тонны и имела до 3 метров длины при диаметре в 30 сантиметров. С помощью ручной лебедки и прочных канатов рабочие принялись растаскивать верх загадочной постройки. После удаления четырех базальтовых столбов отверстие в крыше стало настолько широким, что можно было рискнуть спуститься вниз, туда, где в густых черных тенях скрывалась внутренняя часть просторной комнаты, замурованной жрецами Ла Венты много столетий назад.