Ариф Сапаров - Битая карта
Старуха и впрямь выживала из ума, пристрастившись к ежедневной выпивке, а в последнее время и к «марафету», выменивая уцелевшие золотые вещицы на кокаин. В окружающем она разбиралась слабо, как бы сквозь розовую дымку. Хмурые молчаливые мужчины, приходившие к ней с просьбой дать приют на денек-другой, напоминали старухе далекие дни молодости, когда имела она ни с кем не сравнимого любовника. Опаснейшего государственного преступника, террориста, ниспровергателя основ.
Давно это было, а вот запомнилось, как вчерашнее. Короткие таинственные свидания в дешевой меблирашке где-нибудь на Обводном канале либо в роскошном салоне великосветской яхты, страстные клятвы и признания, безумно дорогие кутежи, ночные поездки в Стрельну, к цыганам.
Лишь расставшись навсегда с возлюбленным, довелось ей узнать его настоящее имя. Муж как-то начал рассказывать за вечерним чаем, что враг престола террорист Савинков скрылся за границу, что друзья по эсеровской партии предъявили ему обвинение в растрате денег из партийной кассы и в трудно объяснимой дружбе с провокатором Азефом, который, оказывается, был платным агентом полиции. Она слушала этот рассказ со всеми его подробностями, припоминала, сравнивала и с трепетом старалась не выдать своих чувств. Возлюбленный-то ее и был Савинков.
Первый из хмурых мужчин, явившийся к ней в поисках убежища, пришел, между прочим, с приветом от Бориса Викторовича. Спустя двадцать с лишним лет. После этого приветов больше не слали. Просто звонили в дверь черного хода какие-то люди, останавливались у нее, приходили и вновь исчезали, а она даже не интересовалась, кто они и почему прячутся от властей.
Оставлять засаду в квартире генеральши Мессинг счел нецелесообразным. Гораздо удобнее было еще раз, теперь уж наверняка в последний, воспользоваться содействием Демьяна Изотовича Урядова.
— Вы крепко нам помогли, и я обязан от души поблагодарить вас, товарищ Урядов, — сказал Мессинг, пригласив к себе Демьяна Изотовича. — Действовали уверенно, как полагается настоящему чекисту. Хочу попросить вас напоследок еще об одной услуге…
— Что от меня требуется, товарищ Мессинг?
— Надо поквартировать несколько денечков на Екатерининском канале, у Дашковой…
Заметив неудовольствие на лице Демьяна Изотовича, обычно сдержанный и даже суховатый Мессинг весело рассмеялся:
— Понимаю тебя, друг ситный, старушка эта не сахар. Но коли нужно, стало быть, нужно, и ты уж, пожалуйста, не отказывайся. Александр Иванович расскажет, какова твоя задача, думаю, что больше недели не понадобится…
«Вентилирование» подноготной маркера «Пале-Рояля», хоть и медленнее, чем хотелось, все же приносило кое-какие результаты.
Во-первых, начисто отпала версия с Федором Семеновичем Заклинским, якобы вернувшимся на родину после долгих заграничных мытарств. Односельчане, которым дали неприметно глянуть на маркера, были вполне единодушны:
— Нет, то не наш Федор… Наш был и росточком повыше этого, и не кучерявый, а с порядочной лысиной…
Во-вторых, и это было особенно важно, удалось доподлинно установить, что настоящий Федор Семенович Заклинский, уроженец деревни Заклинье, Лужского уезда, бывший пулеметчик Талабского полка армии Юденича, умер от брюшного тифа в гельсингфорсском лазарете и, следовательно, не мог никак исполнять обязанности маркера в «Пале-Рояле».
Одна ниточка с неизбежной закономерностью тянет за собой другую — такова природа следствия.
Именно в эту пору всплыла на поверхность персона некоего коммерсанта Пауля Иордана, доверенного лица Савинкова в Скандинавских странах. Далее удалось выяснить, что покойный Федор Заклинский служил в денщиках у Георгия Евгеньевича Эльвенгрена, известного своими подозрительными связями с монархическими кругами в Париже. И, наконец, было сделано новое открытие, как бы замыкавшее круг: выяснилось, что Пауль Иордан всего лишь псевдоним Георгия Евгеньевича Эльвенгрена, необходимый ему для прикрытия темных делишек.
Оправдывалось, таким образом, предположение Мессинга: в Гельсингфорсе существовал центр, координирующий усилия враждующих групп контрреволюции.
Теперь не трудно было угадать, кто в действительности является хозяином Федьки Безлошадного и по каким направлениям следует нащупывать его связи. Иордан — Эльвенгрен поддерживал тесные контакты и с савинковским «Народным союзом защиты родины и свободы», и с окружением генерала Кутепова. Резидент в Луге был, несомненно, слугой двух господ.
— А ты еще артачился, друг ситный, — усмехнулся Мессинг, припомнив, как не хотел ехать в Лугу Петр Карусь. — Я же тебе говорил, что полезно отдохнуть на харчах мадам Девяткиной…
Дальнейшие события развертывались стремительно.
Из Луги сообщили, что у маркера «Пале-Рояля» начался вдруг очередной запой… Бильярдной не открыл, с ночи гуляет в вокзальном буфете и деньгами сорит, будто их у него миллион. Поваренка, присланного за ним владельцем заведения, отослал обратно, ни с того ни с сего наградив парой бутылок шампанского и полной вазой дорогих шоколадных конфет.
Лужским товарищам по телефону было передано распоряжение, чтобы не спускали глаз с Федьки Безлошадного. Ни в коем случае не позволять ему оторваться и исчезнуть, а наблюдение вести с максимальной осторожностью.
Во второй половине дня вновь позвонили из Луги. Взяв извозчика, пьяный маркер велел гнать во весь опор, потому что на станции Толмачево, верстах в двенадцати от города, его, дескать, ждет какой-то друг. Но друга в Толмачеве не оказалось, и, по-царски рассчитавшись с извозчиком, маркер сел в поезд, следующий в Петроград. Самое же занятное в том, что умудрился при этом мгновенно протрезветь, точно и не было у него пьяной загульной ночи.
С Варшавского вокзала, усевшись опять в пролетку лихача, Федька Безлошадный направился к генеральше Дашковой, на Екатерининский канал. Был трезв как стеклышко и весьма внимательно проверял, не тянется ли за ним «хвост». Возле подъезда дома останавливаться не рискнул, приказал ехать дальше и, сунув червонец лихачу, воровато шмыгнул в проходной двор, а оттуда с черного хода позвонил в дверь генеральши Дашковой.
Около полуночи в контрразведывательный отдел позвонил обеспокоенный Демьян Изотович. Рассказ его пришлось выслушивать дежурному — ни Александра Ивановича, ни Петра Адамовича на месте не оказалось. Из рассказа следовало, что в доверительной беседе с Демьяном Изотовичем маркер дал понять, что должен совершить нечто такое, что прославит его имя на веки вечные. Оружия при нем вроде бы нет, но в заплечном мешке прощупывается какой-то твердый предмет, напоминающий малую саперную лопатку. Уходя из дому, маркер церемонно раскланялся с генеральской вдовой, вручив внушительную пачку червонцев, а ему, то есть Афоне, пожелал всех благ. Ушел в неизвестном направлении и, вероятно, назад не придет.
— Вы примите меры, черт его знает, что он задумал! — взволнованно говорил дежурному Демьян Изотович. — Вполне возможно, что и террористическую акцию!
Но Демьян Изотович волновался напрасно. Менее всего помышлял в ту ночь Федька Безлошадный о каких-либо террористических акциях. И направление, избранное им для полуночного путешествия по обезлюдевшему Петрограду, вовсе не было неизвестным.
Воспользовавшись трамваем, Федька Безлошадный благополучно доехал до Литейного проспекта, где вышел из вагона и направился пешком к Неве. Дойдя до Захарьевской улицы, он свернул направо и остановился возле дома пятнадцать. Интересующий его дровяной сарай темнел в дальнем конце двора, а по соседству с ним благоухала помойка.
Сбить висевший на двери легонький замок и попасть в сарай оказалось пустяковым делом. После этого надлежало действовать строго по инструкции, заученной Федькой Безлошадным наизусть. Отмерить четыре шага от двери, сдвинуть тяжелый сундук с барахлом, копать на глубину до семидесяти сантиметров, пока не упрешься лопатой в обернутый просмоленной парусиной дубовый ящик и не достанешь из него тяжелое, расшитое золотой парчой знамя преображенцев.
Иначе говоря, все в эту ночь шло отменным образом, и удача сопутствовала ему с самого начала. Во дворе дома пятнадцать было тихо и пустынно, не светились окна в уснувших квартирах, а тоненький лучик карманного фонарика освещал лишь то, что положено было освещать, не привлекая к нему любопытных взоров.
Удача не только прибавляет сил, иногда она и размагничивает, настраивая на несколько идиллически безмятежный лад, когда нет места здравому самоанализу. И оттого вдвое чувствительнее становится возвращение на грешную землю.
Нечто подобное вышло и у него. Внезапно дверь сарая распахнулась, в лицо ударили слепящие лучи сильных фонарей, и чей-то знакомый голос произнес с почти ласковой интонацией:
