Георгий Граубин - На берегах таинственной Силькари

Во вое времена служители церкви всегда жили лучше тех, чьи души они «спасали». В тот год, когда из Тобольска вышел отряд Дмитрия Копылова искать таинственную Силькарь, в Тобольском софийском доме, где жил архиепископ, подсчитывали запасы. Оказалось, что в подвалах дома для архиепископа и убогих иноков было запасено: 39000 пудов хлеба, 65 пудов коровьего масла, 418 пудов соли, 132 пуда меду, 236 ведер «горячего» вина, 13 ведер церковного вина, 20 ведер уксуса, 6 ведер конопляного масла, 110 лимонов, 2002 осетра в сушилах, 162 стерляди, 243 нельмы, 260 щук, 7 семг, 4 килограмма черной икры и много-много другого.

Кроме этого, архиепископский дом должен был в том же году получить от казны еще 6180 пудов хлеба, 60 пудов меду, 100 ведер «горячего» вина. А отправляющиеся на восток отряды питались тем, что попадется в дороге. В Якутске был постоянный голод.

У церковников Тобольска и других городов было много скота, на церковь работали сотни крестьян.

Боговы служители не только закрепощали людей сами, но и помогали закрепощать их другим. В Нер-чинской покупочной книге за 1680 год есть такая запись:

«За парня дано, за крещение и от молитвы — всего 4 рубля 10 алтын. На рубашки и штаны, двои чулки издержано 1 рубль 2 алтына. Шапка лисья, под вершком — 1 рубль 10 алтын. Ермулук суконный — дано 1 рубль 6 алтын».

Все эти покупки сделал приказчик московского гостя (купца) Гаврила Никитина.

Купить парня помогла ему церковь. Приказчик заплатил ей за крещение и молитву, и окрещенный — бурят или эвенк, мы не знаем — перешел в его собственность. Это так и называлось — крещение в неволю. После крещения «парень» не мог уже больше вернуться к своим родным, а «крестный» мог продать его в любую минуту.

Недорого же стоил «парень», если за него вместе с крещением и молитвой приказчик заплатил всего лишь 4 рубля 10 алтын, а за лисью шапку — рубль десять!

А вот нерчинский казак Плотников, судя по архивным данным, произвел более хитрую операцию. Он взял по долговой кабале (закладной расписке) у своего должника приказного Свечникова «дворового парня мунгальской породы, хрещеного именем Микитку, с женою ево Мариною Микитичною дочерью да с дочерью ево Микиткиною девкою» и «вложил» их в Селенгинский монастырь, как теперь вкладывают в сберкассу деньги.

Вкладчиком хитрый казак стал не зря: или ему в (монастыре посулили какую нибудь должность, или ему надо было избавиться от подчинения воеводе: вкладчики подчинялись только монастырям.,

Немало было в то время «вложено» душ в Селенгинский монастырь, а еще больше в Нерчинский. Этот. монастырь велел построить Петр I на том месте, где был впервые заложен острог. При монастыре была тюрьма и мельница. Монастырю, конечно, принадлежали выпасы и пашни, на него работали крестьяне, ставшие его собственностью: одних «вложили» в монастырь, другие были приобретены по кабальным распискам. Ну, а пленных бурятских и тунгусских женщин монастырь скупал целыми партиями. Здесь их крестили, а потом выдавали замуж. Женщин тогда в Сибири было очень мало и за это счастливые мужья обязаны были пахать монастырю земли, косить сено и пасти скот. Тех, кто плохо работал, настоятель бил плетьми и сажал в тюрьму. За непосещение церкви в первый раз провинившегося не кормили день, за второе непосещение сажали на сутки на цепь без еды. Ну, а если и это не помогало — нещадно секли плетьми. Уж кто-кто, а церковники знали, что бог не услышит воплей истязаемых.

Служители церкви всегда получали от правительства большие льготы. Их первыми освободили от телесных наказаний. Не облагали податями. Денег они получали много.

Забайкальские крестьяне еле-еле сводили концы с концами, перебиваясь с хлеба на квас, а сельские священники никогда не знали бедности.

Каждая крестьянская семья платила им в рождество — мешок хлеба; в богоявление (был такой праздник) за водоснятие — 1 рубль; за постную молитву — 1 пуд хлеба; в великий пост при исповеди — в зависимости от тяжести грехов; в храмовые праздники за молебны — 2 рубля.

Кроме того, надо было покупать свечи — на это в год уходил еще рубль. За венчание поп получал двадцать рублей. За похороны — лошадь или коров у. За простой молебен — барана. (Эти «расценки» я взял из книги, напечатанной в 1885 году в Петербурге).

Поэтому как только переселенцы закладывали новое село, объявлялся поп и строилась новая церковь. К началу революции в Сибири насчитывалось почти семьсот новых церквей. И построены они были в основном за счет переселенцев, хотя тем и так приходилось трудно.

Очень нежно заботилось царское правительство о бурятских священниках — ламах. Старшему ламе было положено 500 десятин, настоятелю дацана — 200, ламе — 60. Даже ламскому ученику полагалось в два раза больше земли, чем крестьянину. Недаром старший лама Гусино-Озерского дацана (этот дацан был «главным», а старший лама назывался Бандидо-Хамбой-ламой) установил молитву за царя, которую читали 69 раз в году во всех дацанах Восточной Сибири.

Немало «царских дней» было и в русском календаре: шестьдесят семь. К ним относились дни рождения царя и царицы, великих князей и княгинь, некоторые из них отмечались молебном «по особой книге, со звоном во весь день».

Церковь и царь взаимно любили друг друга: на одном докладе (о состоянии Томской губернии) Николай II написал: «Вопрос о постройке церквей в Сибири, в особенности в новых поселках, очень близок моему сердцу».

Когда Николай, еще будучи наследником, проезжал через Сибирь, архипастырь Вениамин Иркутский в честь этого «исторического» события решил срочно крестить бурят. По его приказу балагансний исправник Пономарев собрал 68 бурят — по одному от каждого улуса — и, чтобы они не разбежались, запер их в каталажку. Прежде чем приступить к крещению, хитрый архипастырь обратился к Николаю: как быть, если буряты решили по случаю вашего проезда принять христианство и поименоваться Николаями? Николай «всемилостивейше» разрешил, а смекалистого служителя взял на замету. Бурят окрестили, выдали в награду по кресту и рубахе и с миром отправили домой.

Когда началась война с Японией, церковь заявила царю: «Располагай нами и имуществом нашим. Нужно будет — церкви и монастыри вынесут драгоценные украшения из святынь своих на алтарь отечества». А когда после революции случился в Поволжье страшнейший голод и люди умирали тысячами, церковь помочь не пожелала. Насильно удалось тогда взять у нее немного драгоценностей, остальное она надежно спрятала.

Взаимная любовь царя и церкви была не бескорыстной: церковь внушала народу покорность, царь отпускал на ее содержание по тридцать миллиона» рублей в год.

В самих служителях церкви бескорыстия было тоже не больше, чем карасей в наперстке. В свое время нашумело дело якутского протоиерея, миссионера и монаха Сивцова. Разъезжая по улусам, он никогда не платил за лошадей, вымогал взятки, делал ложные-доносы, втридорога торговал порохом.

Читинский архиерейский дом имел в своей «собственности» среднее устье реки Селенги. (Многие монастыри и церкви на Байкале имели хорошие промыслы). Свой участок попы за тысячу рублей сдавала купцам. А те уж сдавали его рыбакам, получая с них в пять раз больше. Рыбаки разорялись, а попам не было стыдно ни перед богом, ни перед людьми.

Не стыдно им и за недавнюю свою махинацию. В 1967 году в Англии было объявлено, что на одном из аукционов будут продаваться старинные армянские рукописи. В последнюю минуту оказалось, что эти рукописи принадлежат собору святого Якова в Иерусалиме и исчезли оттуда самым таинственным образом. Хранились они в секретной келье со стальными дверями. О существовании этой кельи знало лишь несколько высших духовных лиц. Войти в нее можно было только тогда, когда секретные замки отмыкали одновременно. три человека. Между тем рукописи исчезли, замки целы, высшие сановники «ничего не знают». Если бы в газетах не поднялся шум, бесценные рукописи так бы и уплыли в руки какого-нибудь, миллионера. А теперь одному из церковников срочно пришлось вылететь в Англию и выложить деньги, чтобы замять скандал.

Кто только наших прадедов не обманывал! А они, веря в «высшую справедливость», думали, что если о их бедах когда-нибудь узнает царь-голова, «самодержец великий», то тотчас же все изменит. Они надеялись на то, что однажды он приедет в Забайкалье, во всем разберется и наведет должный порядок. (Точь-в-точь, как у Некрасова: «Вот приедет барин, барин нас рассудит!»).

И однажды, совершив кругосветное путешествие, его высочество, будущий царь Николай II, действительно прибыл в Забайкалье. Он и его свита приплыли по Амуру и Шилке на двух пароходах. Будущий царь своими глазами увидел те места, куда его прапрадеды посылали служилых людей и казаков для «приискания серебряной руды» и сбора ясака, а дед и отец ссылали неугодных им людей.