Дмитрий Притула - Стрела времени
Да, Алексей Григорьевич — хороший мужчина, незловредный такой мужчина, не кобенится, мол, я кандидат каких-либо наук, а ты, мол, темноватая кость, так делай побыстрее и испаряйся порезвее. Этого нет.
Ну вот, Алексей Григорьевич уважает Костю, а Костя, в свою очередь, уважает Алексея Григорьевича. Да разве же Костя один? Вроде и представительным человеком Алексея Григорьевича не назовешь — и росточком мал, и тощ, как подросток, и голова голая с седеньким венчиком на затылке, а его уважают, потому что считается он человеком безотказным. И, мол, в своем деле знает ну прямо все. Вот такое общее мнение имеется об Алексее Григорьевиче.
Ну вот. День был как день. Косте сказали, что нужно сделать — ну лентопротяжку заедает, ну чернилка брызгает, девочки упорхнули домой, и Костя остался с Алексеем Григорьевичем.
Ага. А был зимний вечер, за окном покручивала метель, что-то отдаленно посвистывало, в кабинете же было тепло, и всяк занимался своим делом: Костя колупался в аппарате, Алексей Григорьевич смотрел ленты, он держал ленту в правой руке, пристально всматривался в нее, затем тянул левой рукой и снова всматривался и записывал результаты этих всматриваний на бумаге.
Работали они, как всегда, молча, и лишь иногда Костя прерывал молчание.
— Лентопротяжку заедало, — говорил он.
Алексей Григорьевич, не отрываясь от лент, кивал.
— Я все исправил. Теперь гладко, — говорил Костя.
Алексей Григорьевич поднимал голову, некоторое время смотрел на Костю, словно не сразу узнавая его, затем говорил торопливо:
— Вот и хорошо. И спасибо вам, Костя, — а в голосе и верно благодарность, ну ведь помогли человеку, выручили, можно сказать.
И снова молчание.
А через некоторое время Костя снова включается:
— Чернилка брызгала. Так я перо сменил. Новенькое с работы принес.
— Вот и хорошо. И спасибо, Костя. А то девочки совсем замучались.
Да, день был хоть и обычный, но не совсем. Малость особенный день, и Костя чуток нервничал. Сегодня праздник — 23 февраля. В стареньком портфеле покоилась бутылочка — ее подарили на халтуре неделю назад. Красивая бутылочка такая. Из нее клюнули малость с хозяином, но тот оказался непьющим, а Косте принимать влагу одному — да никогда. А пробочка завинчивается. Красиво, и не прольется.
Это ладно. Не такой уж Костя питок, если разобраться, чтоб из-за близкой влаги нервничать. Ну с получки, ну с аванса, а чтоб здоровье надрывать просто так — да почти никогда.
А нервничал Костя оттого как раз, что хотел употребить эту бутылочку вместе с Алексеем Григорьевичем. А это была бы штука — никогда прежде не употребляли совместно. А давно хотелось, и не потому, что потребить, а потому что с Алексеем Григорьевичем. Как только эта бутылочка появилась, так Костя и начал думать, как бы ее верно использовать. А тут и удача подкатила — праздник, так что есть из чего мостик соорудить к Алексею Григорьевичу.
Да, поговорить очень хотелось. И не о разных там аппаратах, а вообще. Ну о жизни. Пятнадцать лет знаешь человека как лицо значительное, представляешь, какая у него семья, ну пацан и пацанка, и какое жилье, ну нормальное жилье, но это все так, внешние точечки, контур туманный, а так-то что человек думает, ну про погоду эту, или праздник нынешний, или же вообще, так это туманное в жизни, что и словами не обозначить, но лишь вздохами да намеками.
Послушать бы, как человек рассуждает, а рассуждать не захочет, пусть послушает, как ты рассуждаешь. Не о лентопротяжках или заземлениях, но о жизни. Да-а! Вообще о жизни. Может, он, Алексей Григорьевич, особенное о жизни понимает, что Косте и в голову не приходило. Или же понимает не особенно и много — такое тоже случается. Не больше Кости понимает, может.
Потому что когда долгими часами возишься с аппаратурой, то кое-какие соображения приходят в голову довольно охотно, и жизнь свою собираешь воедино как бы из осколочков, и всякий раз, как в детской игрушке, картинка никогда не повторяется.
А поговорить как раз и не с кем. С друзьями — но это же больше работу ругаешь, да заработки, да жену, что деньги пускает в распыл не так, как пустил бы их ты. С женой — но уж все говорено. Да заведи Костя что-нибудь такое с туманцем, издалека, с верхом, не-е, скажет, Костик, не мылься — не поброишься, не будет тебе на маленькую. Вот Алексей Григорьевич, пожалуй, другое дело. Так Костя и хотел: вот я вас послушаю, а вы меня, да и поймем друг друга, так ведь? Есть ли что интересней и важнее дела такого? А то каждый в скорлупке своей живет и никого к себе не пускает. Дело ли это? Нет, не дело.
— Алексей Григорьевич, вот случись война, кем бы вы были? — спросил Костя для завязки разговора.
— Что вы спросили, Костя? — оторвался от лент Алексей Григорьевич и даже глаза сдавил, чтоб скорее прояснить зрение.
— Ну кем бы вы, например, были, случись война?
— А не знаю, — улыбнулся Алексей Григорьевич. — В артиллерии, поди. Учили когда-то. А вы это к чему, Костя?
Вот это подставка: не нужно потягивать да накручивать — все готово.
— Так ведь праздник сегодня. День Советской Армии, — радостно сказал Костя.
— Ах, ну да. — И Алексей Григорьевич оглядел комнату, так обозначая, какой же это праздник, если мы с вами здесь кукуем в восемь часов.
— А у меня все готово. Все работает. Девочкам скажите, чтоб ленту не тянули. И так пойдет.
— Вот и хорошо. Спасибо вам, Костя, — сказал Алексей Григорьевич и поднялся — день закончен.
— У меня просьба к вам, — собрался с духом Костя. — Никогда ведь прежде. А хотелось. Вот и праздник вроде. За окном вон метет. Так давайте, это самое, чтоб войны не было, то-се, малость-малость, так, по-бодрому, и не задержу.
— Так что случилось?
— Бутылочка у меня, и если по чуть-чуть, — переполненный волнением сказал Костя.
— Ну что же, давайте. Раз метель. И праздник. Оно и хорошо.
Понял, понял волнение человека.
— Только у меня рюмок нет. Чашки есть.
— Да разница-то какая! — взмолился Костя.
Алексей Григорьевич ушел в закуток, что был устроен на манер кухни, и оттуда доносился его голос:
— Только печенье и конфеты. Еды нет.
— Так у меня бутерброды, — крикнул Костя, доставая из портфеля бутылку и сверток с едой. — Готовился ведь.
И когда чашки стояли на столе, взяв бутылку так, чтоб видно не было, что она не полная, плеснул влагу.
— Ну, чтоб небо над головой было мирным, — сказал Костя и показал Алексею Григорьевичу — начинайте первым.
— Это да, без войны бы, — сказал Алексей Григорьевич и, обозначив страдание на лице, жахнул влагу.
Да без запинки, да, опыт у человека имеется. Тем лучше — разговор будет вольнее.
Алексей Григорьевич, отчего-то посмотрев на Костю удивленно, поставил чашку.
А Костя опрокинул жидкость в рот и подавился и закашлялся.
А потому что в бутылке была чистейшая вода. Ну из-под крана.
И Костя медленно опустился на стул и потерянно смотрел на бутылку — поднять глаз не смел.
Нет, насмехаться человек не будет, это понятно, но ведь как стыдно. И уже не поговорить — вот беда главнейшая.
— Ну, Надька, ну, зараза, — сдавленно, чуть не плача, сказал он. — Подменила. Когда завтрак складывала. И все. Все, — потерянно повторял Костя, ясно понимая, что дальнейшая его жизнь никакого смысла не имеет. — Нет, жить я с ней не стану. И что дети! А я? Разве можно так?
— Да что вы. Костя. Это ведь шутка.
— Нет, это не шутка. Так и хотела. Знала все. Говорил ей. Так и хотела. И получилось.
— Ну, не огорчайтесь. Время-то терпит — за винцом еще не поздно сходить.
— Да разве же в этом дело? — уже огорчаясь, что Алексей Григорьевич не понимает его, горестно выдохнул Костя. — Дело-то не в этом. Нет, не в этом.
Он оделся и потерянно побрел домой.
Мало дали
У Сережи Воробьева был праздник — жена его Римма вернулась из дома отдыха.
Ну, не праздник, а скорее затяжные посиделки. Вот, мол, все наконец дома, и это славненько. Это скорее для Веры Алексеевны, матери Сережи.
Две недели назад Римме на фабрике предложили бесплатную горящую путевку. И это ничего, что октябрь и дожди льют, а все ж бесплатно, а все ж за последние шесть лет от дома ни на шаг не отрывалась. Вот и оторвись. Да как же ты с Лесей управишься, ну пять лет, это ж рано в садик отведи, да вовремя забери, да покорми, да постирай на нее. А сумеешь ли? Это вряд ли.
И тут помочь вызвалась матушка. Да поживу покуда с сыном и внучкой, а ты, Риммочка, отдохни от них. И так вроде охотно предложила, что и отказаться-то было нельзя. Так-то Римма со свекровью не ладят. Но зато всегда подмога — ну в кино сходить, прочие милости, — приходится смиряться. А делить им так-то нечего — живут раздельно.
Да, а Сережа прожил эти две недели как раз хорошо. Так-то при Римме не очень разгонишься. А тут он и к друзьям раза три сгонял, и придержался у них малость. Но без глупостей, понятно.
