Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
— Знаешь, Матюша, я дома недавно нашел свою детскую каску. Примерил — на макушку даже по лезет!
Наступал шестой день восстания. В воскресенье, 3 января, в четыре часа утра, в полной тьме Черниговский полк выступал из деревни Пологи. Роты строились в колонну но полувзводам, когда вдруг стало известно, что сбежали ротные командиры штабс-ротмистр Маевский и поручик Петин.
Их исчезновение вызвало только насмешки солдат.
— Скатертью дорога! — слышались голоса в темноте.
В исходе одиннадцатого часа полк вступил в Ковалевку, откуда пять суток назад, во вторник, вышли две первые восставшие роты. Солдаты этих рот были немного смущены, увидев знакомые места.
— На месте кружимся! — говорили они, смущенно улыбаясь.
Полк расположился привалом на площади против дома управителя графини Громницкой. По требованию Сергея управитель выдал солдатам хлеба и водки. Получив квитанцию, на которой значилась подпись «командующего Черниговским полком Муравьева», он улыбнулся и любезно закивал головой.
Офицеров управитель пригласил к себе в дом. Он угощал их завтраком и вином, говорил о вольности и, подняв палец, прибавлял с умильной улыбкой:
— Вольность — да, но в строгих границах закона!
Все еще сидели за столом, когда фельдфебель Шутов, скрывая свое беспокойство, пришел доложить, что дорогу в Трилесы загораживают какие-то гусары с пушками.
Наступило тревожное молчание. Бестужев вскочил с места и глухо сказал:
— Я сейчас поеду, узнаю.
С ним вместе вызвался ехать Ипполит.
Сергей стал торопливо разбирать лежавшие у него в портфеле бумаги. То, что могло послужить уликой против других, он сжигал в камине. Но то, что уличало его самого «катехизис» и воззвание к солдатам, — он оставил.
Через час вернулись Ипполит и Бестужев оба возбужденные, сияющие.
— Это пушки пятой конной роты! — еле выговорил Бестужев.
Сергей, сидевший на корточках перед камином, мгновенно выпрямился.
— Пыхачев!.. — вырвалось у него.
Бестужев со слезами обнял Сергея. Матвей просветлел Управитель любезно улыбался.
Был полдень. Полк, вытянутый узкой колонной по отделениям, шел скорым шагом по дороге в Трилесы. Сергей ехал верхом впереди.
Дорога вилась среди белых волнистых полей, то поднимаясь, то опускаясь. Солнце и снег слепили глаза.
Так шли около часа.
Вдруг где-то впереди что-то ухнуло и гулко прокатилось по солнечно-снежным просторам.
Колонна невольно замедлила шаг.
— Стреляют… — пронеслись голоса.
Сергей повернулся к солдатам. На его бледном лице было выражение отчаянной веры в чудо, которое сейчас должно совершиться. Приподнявшись на стременах, он прокричал восторженно, звонко:
— Не тревожьтесь, друзья! То пятая конная рота дает нам сигнал. Вперед!
Идут. Снова выстрел. На этот раз слышно, что это ядро. Раздирая воздух, оно проносится с визгом и воем прямо над головой.
Солдаты растерянно останавливаются. Задние ряды напирают на передние.
— Никак, убило в обозе! — раздаются зловещие голоса.
Но никого не убило. Это только примерещилось кому-то от страха. Офицеры горячо убеждают солдат и стараются их успокоить.
— Выдумал трус какой-нибудь! — гудит сердитый бас Щепиллы.
Сергей ошеломлен. Что это значит? Неужели Пыхачев изменил?
Брови Сергея гневно сдвинуты. На щеке прыгает мускул. Подбежавший Кузьмин о чем-то толкует ему. Но он в ответ только машет рукой.
— Осмотреть ружья! — командует он глухим, отрывистым голосом. — Стройся в густую колонну! Смелей! Они больше стрелять не посмеют.
У солдат суровые, серые лица. Не дожидаясь приказаний, они сами начали готовиться к бою.
— Давно бы так! — ворчит пожилой солдат, с каким-то ожесточением забивая шомполом пулю в ружье.
Выстроившись в боевую колонну по взводам, идут дальше. На расстоянии версты — там, где дорога, поднимаясь, уходит в синее небо, — показывается темная неподвижная линия всадников.
Эта темная линия преграждает путь к счастью, к свободе. Смело, разом прорвать ее — и там его встретят объятия, братские поцелуи.
— Вперед! — командует Сергеи, пуская лошадь легкой рысцой.
Солдаты чувствуют себя в его руках послушной машиной. Передняя часть колонны бежит за Сергеем, оставляя позади обоз и арьергард.
— Стой! — командует Сергей.
Справа у дороги, под прикрытием небольшого возвышения, виднеются две пушки. Два дула черными пятнышками выглядывают из-за белоснежного косогора.
Сейчас должно совершиться чудо: эти два дула будут повернуты туда, на Житомир!
— Стрелки, врассыпную! В обход на орудия!
Сейчас решится все: от этой минуты зависит, какое течение примет история. Восстание разрастется, как пущенный с горы снежный ком, и обрушится на головы тиранов грозным снежным обвалом.
— Смелее! Нас ожидают там братья!
Над пригорком брызнула искра, вспыхнул дымок. Выстрел. В воздухе с ноющим визгом засвистала картечь.
И тотчас раздался пронзительный, жалобный вопль:
— Что же это, братцы? Нас обманули!
Все мгновенно смешалось. Передний взвод бросил ружья и побежал. На дороге, уткнувшись лицом в снег, скрючившись или опрокинувшись навзничь, лежали раненые и убитые.
Повсюду хлестала картечь. Лошадь Сергея подпрыгнула и с храпом повалилась на бок. Сергей едва успел выпростать из стремян ноги. С головы его слетела фуражка.
Солдаты метались туда и сюда. Одни бежали обратно, по дороге к обозу, другие — в сторону, в снежное поле.
Сквозь толпы бегущих пробивался с частью своей роты Щепилла. Он раздобыл откуда-то ружье со штыком и рвался вперед с опущенной головой, как разъяренный бык, который, склонив рога, бросается на противника.
— За мной, братцы! — ревел он отчаянно. — За волю, братцы, за вашу крестьянскую волю…
Он вдруг захлебнулся — выронил ружье и, вытаращив глаза, осел книзу. Солдаты бежали назад.
Щепилла остался на месте. Он лежал, раскинув свои неуклюжие руки со сжатыми огромными кулаками. Вытаращенные глаза уперлись в синее небо. Из шеи на снег текла кровь: картечная пуля перебила ему артерию.
Над снежным простором ползли черные полосы дыма. Пахло гарью. Черниговцы кучками разбегались по всем направлениям. Эскадрон гусар, рассыпавшись по всему полю, преследовал беглецов и загонял их обратно на дорогу.
Сергей был ранен в голову, над левым глазом. Он стоял без фуражки. По его лицу текла кровь. Он подносил иногда руку ко лбу и ощущал на пальцах теплую, липкую влагу.
Рана на время оглушила Сергея. Он почти не сознавал, что делается кругом.
Очнувшись, он медленно направился к обозу. С поля навстречу бежали нестройной толпой преследуемые гусарами солдаты. Один из них — с худым, желтым лицом — бросился со штыком прямо ему наперерез.
Сергей что-то припомнил. Да, это Павел Шурма, рядовой пятой роты, тот часовой, который пытался остановить его, когда он выпрыгнул из хаты в Трилесах. Он вспомнил это изможденное лицо с ввалившимися щеками и торчащими скулами.
Павел Шурма бежит прямо к нему. Его губы трясутся, взгляд полон ненависти.
— Ходил, ходил, пока картечью лоб не расшибло! — кричит он плачущим, каким-то бабьим голосом. — Погубил ты нас, предал.
И он занес было штык, готовясь как будто заколоть Сергея. И неизвестно, что было бы, если бы не подоспел унтер Абрамов.
— В уме ли ты, сволочь! — крикнул он, отталкивая прочь обезумевшего солдата.
Павел Шурма бросил ружье в снег и, захлебываясь слезами, проговорил тем же бабьим голосом, полным безысходного отчаяния:
— А, пропадай все на свете!..
Сергей стоял неподвижно, с потерянной, слабой улыбкой.
Он не заметил, как около него очутились Соловьев и Бестужев. Бестужев, рыдая, приник к его плечу головой. Соловьев с нежной заботой стирал платком с его лица кровь.
Взяв Сергея под руки, Соловьев и Бестужев привели его туда, где, сбившись в кучу, вкривь и вкось стояли обозные телеги.
— Где брат? — повторял Сергей в забытьи. — Где Ипполит?
Вправо от дороги, поднимаясь по отлогому косогору, тянулся редкий лесок — остаток бывшего здесь когда-то густого обширного леса.
Соловьев молча указал туда рукой.
На снегу, под деревом, в нескольких саженях от дороги, вытянувшись в струнку, лежал Ипполит. Его тонкий стан казался еще тоньше. В правой руке, слегка откинутой в сторону, был зажат пистолет. Выражение лица было гордо-спокойное. Как будто теперь он наверное знал, что его мечты и дела на пространстве бесчисленных лет когда-нибудь, где-нибудь, но отзовутся.
Над ним стояли Матвей и Кузьмин.
Ипполит выполнил клятву — умереть на роковом месте. Увидев общее бегство, он выстрелил из пистолета себе в рот.
