Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
— Поскольку пуговицы на вашей сорочке пришиты по–прежнему, надо полагать, что вы по–прежнему человек женатый? Или это рудимент?
— Женат, но только номинально… Я разведусь. Мне бы лишь застолбиться. Мне нужна в жизни лишь одна женщина — вы!
— Это еще более лестно слышать, но я не могу в ближайшее время принять ваше предложение потому, что уже пообещала одному человеку провести с ним приятный отпуск в Крыму.
— О боже мой! — взревел ревниво Марек, и скулы его под желтоватой кожей остро напряглись. — Как вы можете говорить мне такое!
«А пожалуй, до него не доходит, что я над ним издеваюсь». И Лана, отступив на шаг, промолвила спокойно:
— Разве плохо говорить правду? Мне действительно не хочется за вас замуж, ни сейчас, ни когда бы то ни было.
Марек позеленел, его затрясло.
— Кто мой соперник? Я убью его! — взвился он, раздувая ноздри и сверкая темными глазами, ибо помнил: когда такое представление он закатывал Гере, она млела и едва в обморок не брякалась от избытка счастья.
— А я знаю, что вы окажете еще, — засмеялась иронически Лана: — «Я ненавижу его и вас, коварная!» Верно?
— Вообще‑то примерно так… А какая теперь разница?
— Какая? Хм… А такая. Вы вели под него подкоп еще тогда, когда не знали, есть ли я на свете. Признайтесь, за что вы так ненавидите Ветлицкого? Ну, смелей! Скажите — и вас ждет достойная награда.
— Ве–е-етлицкий? — прошептал Марек с захлебом и схватился за голову. Но, завороженный повелительным взглядом красавицы, начал нагибаться к платочку, умышленно оброненному ею к ногам. Нагибался рывками, сопротивляясь, и в то же время не в силах разогнуться.
Лана смотрела сверху на извивающегося кандидата и ликовала.
— Ладно, Марек, о Ветлицком я пошутила. Просто мне пришла фантазия проверить вас, как будете реагировать на мои слова. Вы требуете от меня категорического ответа, не так ли?
— Да–да!
— Что ж, отвечу. Я — женщина серьезная, легкие флирты мне ни к чему, поэтому встречаться нам просто так незачем. Вот когда сожжете за собой мосты окончательно, тогда, возможно, мы вернемся к обсуждению «оптимального варианта», а пока до свидания. Мне еще к портнихе надо успеть, спасибо что проводили, ее дом напротив.
Марек таращил очумело глаза. Вдруг встряхнулся, как спросонок, воскликнул:
— Ланочка, да я… Светлана Александровна, погодите! Останьтесь! Я так ждал этого вечера, подарите мне его. Пойдемте, куда только вам хочется!
— В ресторан я не хочу, там жарко и насекомые, а в кино — там фильм такой, что не стоит и свет гасить.
И Лана, помахав рукой, застучала каблучками по плитам Кремлевской набережной. Шла и отворачивалась к реке, чтобы встречные прохожие не сочли ее тронутой: идет женщина и давится от хохота. Лана, насмеявшись после потешной встречи, подумала с легким презрением:
«Есть ли еще на земле кто‑либо глупее влюбленного мужчины? До чего ж это жалкое, безвольное, ничтожное существо! Б–р-р–р… А все же интересно наблюдать за прогрессирующим любовным помрачением. Болтают, дескать, любовь окрыляет, возвышает, поднимает… Да полно! Нет у влюбленного мужчины никаких крыльев, он похож или на быка, или на барана. Отсюда и разное отношение к ним: быка надо оглушить кувалдой по лбу и потом свежевать, а барана надо приручать осторожным поглаживанием по шерстке, а уж тогда спокойненько стричь или сдирать с него шкуру.
Что же касается любвеобильного Марека, то этот скорей всего ублюдок, помесь быка и барана. Он мне предлагает оптимальный вариант, х–ха–ха! Ладно же, мальчик, ты у меня дождешься варианта! Ты у меня останешься у разбитого корыта в полном смысле слова!
А ты, Станислав… Ох, Станислав! Ну, Станислав, ты еще тоже узнаешь меня! Ты виновен передо мной дважды: виновен уже в том, что я по–настоящему, как дурочка, влюбилась в тебя, и в том, что я не сумела вскружить тебе голову первая. Это тебе не простится. Я расшвыряю всех, кто возникнет на моей дороге. Уж коль я тебя хочу, то я тебя завоюю!
А то, вишь, шведская фирма СКФ в своих хвастливых рекламных проспектах утверждает: «На наших подшипниках вертится весь земной шар!» Как бы не так! Умные женщины лучше знают, на чем Земля вертится…»
* * *Прошло больше месяца. Страсти, вызванные трагическим происшествием, мало–помалу утихли. Надо было работать, каждому делать свое, а всем вместе то общее, из чего складывается жизнь предприятия. А складывалась она совсем плохо. Психический шок потряс заводских людей, вера в справедливость была подсечена. План месяца не только завалили в целом, но даже не выполнили по тем пунктам, которые, прежде казалось, сорвать немыслимо.
Вызванный в райком Пчельников объяснял срывы и неудачи наследием, оставшимся после бывшего директора Хрулева, хотя сам знал, что ссылки его на прошлое лживы. Это же самое оказал ему в глаза и секретарь райкома. После этого Пчельников окончательно убедился в том, что приближается время, когда ему самому придется держать ответ перед коммунистами завода на отчетно–выборном собрании.
Хрулев, оказавшись не у дел впервые за многие годы, затосковал. Дома не сиделось. Мотался, как заведенный, по городу, по местам не парадным, глухим, словно унылый вид задворок импонировал ему или ассоциировался с тем, что происходило в его душе.
…День сегодня отвратительный. Небо затянуло тучами — не дождевыми, а какими‑то бесформенными, вертячими, точно бесноватыми. Хрулев шел, нагнув голову, не замечая порывистого ветра, швырявшего в лицо сор, не замечая верениц людей, тянувшихся мимо. Ноги сами по привычке принесли его в район завода, к заводским домам, которые он строил, к протекавшей поблизости в овраге речке Мокрой. От нее сейчас попахивало по–осеннему сладковато, дурманяще.
Хрулев остановился на берегу взъерошенной ветром мини–речки, посмотрел на островок. Его не оставляло странное ощущение, изводившее его последнее время. Казалось, шагал, шагал бодро и уверенно по дороге жизни, и вдруг отбивавший марш походный барабан умолк. И тут же ноги стали заплетаться. Самый бы раз старшине какому‑нибудь подспудному скомандовать: «Ать, два!», но старшины такого не оказалось, и вот приходится ему вышагивать неровно и напряженно по берегу речки, словно больному, мерящему приемную врача, больному, которому не терпится выздороветь. Нетерпенье жжет его, раскаляет, требует бороться с болезнью, но как бороться? Болезнь — от бетонной стены, облицованной Яствиным уродливыми плитками всяческих актов, протоколов, постановлений, директив… Что же остается? Собственный дом? Жена? Но ведь это только малая часть большого беспокойного мира, в котором он пребывает с юношеских лет! Разве восполнят они пустоту, возникшую в привычном образе жизни, выработанном долгими годами труда?
Вечером Хрулев получил письмо, его приглашали на беседу в КПК. Утром поехал на Старую площадь. Маленький кабинет, стол, сейф и два стула — обстановка более чем окромная. Седой человек с проницательными глазами, видимо, глубоко вник в сущность дела. Судя по его вопросам, Хрулев понял, что КПК получила весьма обширную информацию о заводской жизни. И действительно, как сказали ему в КПК, поступило коллективное письмо от коммунистов, в котором они излагают свое отношение к событиям и вскрывают ряд причин, способствующих тому, что на заводе создалась тяжелая напряженная обстановка, вынудившая директора пойти на грубое нарушение производственного регламента.
Решение КПК: вина Хрулева не соответствует наказанию. Директор заслуживает партийного и административного взыскания, но не отстранения от должности.
КПК отмечает неблаговидное поведение начальника главка Яствина, который личные антипатии к отдельному человеку переносит на весь коллектив. Решение направлено в министерство.
Хрулеву не сказали, кто подписал письмо в КПК, но сам факт радовал, значит, рядом работают много честных, принципиальных людей, и от сознания их силы изнуряющее чувство одиночества рассеивалось. Борьба еще не закончилась, но теперь есть уверенность, что она будет не бесплодной.
Верейские пласты
На свежий ветер
Когда в Нагорном по требованию широкой общественности позакрывали пивные и сделали из них молочные кафе, где торговали модным напитком «Чудесница», на окраине города осталась выпавшая как‑то из внимания актива одна–единственная палатка. Над входом этой грязно–зеленой, пропахшей пивом и еще чем-то забегаловки, как и пятнадцать лет назад, висела скромная вывеска: «Киоск № 13 Нагорного торга» — Однако консервативные завсегдатаи — некоторые рабочие ближайшего завода и алкаши–пьяницы с цыганского рынка — называли ее упорно по–своему: буфетчик по прозвищу Ванька–протез наливал в граненые стаканы, сколько ему надо, и подносил с веселыми шутками и присказками.
