Александр Ливанов - Начало времени
Бричка стояла посреди двора, и первое, что я отчетливо увидел, — белесые торбы на лошадиных мордах. Так все городские возницы кормят своих лошадей. Бричка была пароконная, довольно пошарпанная, да и лошади, тощие и усталые с дороги, выглядели настоящими одрами.
Гулькая селезенкой и похрапывая, нетерпеливо потряхивая торбами, лошади жадно хрупели овсом. Отец подошел к лошадям, обеими ладонями приподнял торбу — одры жадно и громче заработали челюстями.
В хате за столом сидел худощавый человек в золотых очках и синем френче. На миг мне показалось, что лицо гостя мне знакомо. Гость, придерживая одной рукой лампу, что‑то записывал в маленький блокнот. Белый, аккуратно подшитый воротничок ровной ниткой огибал шею.
— Кого я вижу! Наш доктор! — воскликнул Марчук и, широко раскинув руки, пошел на гостя. Можно было подумать, что Марчук собирается обнять не худощавого гостя, а человека неимоверной толщины.
Так вот оно кто — наш гость! Доктор! Как я его сразу не узнал?..
Доктор вышел из‑за стола, поздоровался с отцом и со мною. Оп, видимо, помнил меня. Усмехнулся, спросил: «Ну, как — все зажило?» — и быстрыми тонкими пальцами по памяти ощупал на голове то место, где теперь был у меня твердый рубец.
Мать растроганно наблюдала за доктором.
— Что ж ты, сынок? Или доктора своего не узнал?
— Да он меня разве мог видеть? Повязка почти все глаза ему закрыла.
— Меня так учили бинтовать… В госпитале… — оправдывалась мать. Все рассмеялись, мать только рукой махнула.
Отец сказал доктору, что тот нисколько не изменился. На что Марчук заметил, что вообще медики — народ постоянный, не меняющийся. Доктор приязненно улыбался, не зная, куда деть свои длинные белые руки. Кисти рук явно вылезали из коротковатых рукавов тесного — в талию — френча. Марчук и доктор опустились на лавку. С минуту влюбленно, как верные друзья, которые долго не виделись, смотрели друг на друга.
— Что, по медицинской части к нам? — наконец спросил Марчук.
— Как тебе сказать. И по медицинской, конечно… Врач — всегда врач. А вообще я — уполномоченным к вам. От уездкома… Помочь вашим мужичкам осознать пользу кооперации. Ленинский кооперативный план читал небось?..
— Читал, читал, дорогой мой доктор! И не раз. Ты не знаешь, как я рад, что тебя прислали. О лучшем уполномоченном я и не мечтал!
— Если доктор так агитирует, как лечит, почитай, завтра же село все запишется в СОЗ, — сказал отец.
— А мы за количеством гнаться не будем. По–моему, это несерьезно. Пусть каждый сам по совести решит. Что церковь закрывать, что товарищество собирать — спешка в таких делах вредна! Это гибель для дела! Тот же бюрократизм… Ленин это называл — увлечением административной стороной дела… Так можно все проиграть!
— А я что говорил! — Отец торжествующе посмотрел на Марчука. Бочком привалясь к печи, отец — из почтительности — держался немного в стороне от старых друзей, не хотел им мешать. Но каждое слово их разговора — ловил с жадностью.
— Где у вас председатель сельрады, — как его?..
Доктор снова достал из верхнего кармашка френча свой маленький блокнот, на котором обычно писал рецепты. Не спеша, обстоятельно полистал блокнот. Марчук с лукавой выдержкой следил за пальцами доктора.
— Вот — нашел. Гаврил Иванович Сотский. Партеец ленинского призыва… Год рождения…
— Во, Карпуша, теперь у нас порядок будет! Все как по–писаному пойдет… Есть, есть у нас Гаврил Сотский! В сельсовете он сейчас…
— Тогда пойдемте к нему. И будет это не по–писаному, по–советски.
— Прямо сейчас? На ночь глядя? — взмолилась мать. — А ведь блины готовлю и самовар…
— Жалкую я, Нина Макаровна, что блины ваши не отведаю. Да что поделать — жизнь наша солдатская. А вот теперь и вовсе начальство прибыло. Скучать не придется! — сказал Марчук.
— Не придется, — в тон Марчуку поддержал доктор, и опять все рассмеялись. — Но и мрачность нам не к лицу. Социализм будем строить!
…Рваные клочья тумана медленно ползут огородами, садами. В размытой пятнистости, словно затопленные полой водой, плывут деревья, плетни, хаты. Бесшумно двигался возле брички возница, готовился в обратный путь. Зато доктор, наш доктор — остается!
Гость — в сопровождении отца и Марчука — пересек двор и скрылся в улочке между плетнями.
Мы с матерью вернулись в хату. Опять мы дома вдвоем с мамой. Все так же топится печь, подрагивает двурогий фитиль лампы, копошливым пятном из света и тени — круг от лампы на потолке.
Но ничего из всего этого меня сегодня не занимает. Я лежу на полатях с открытыми глазами. Долго сон не приходит ко мне. Слишком сильны, ярки и незабываемы впечатления последних дней.
— Что с тобой, сынок? Не простыл ли? — мать щупает мой лоб, склоняется ко мне и целует, целует меня.
— Нет, мама, я не заболел… Я думаю…
— О, господи! Еще один думный в доме! — смеется мать, всплескивает руками и качает головой. Затем она заботливо подтыкает под меня края полушубка и строго говорит: «Ну, спи!»
Я закрываю глаза, сплю, притворяюсь спящим. Я думаю о Марчуке, о Лене, о приехавшем докторе. Если бы они только знали, как я их всех люблю! И еще я думаю о словах Марчука, сказанных батюшке Герасиму: «Хорошая должность — человек»…
