Владимир Петров - Яловые сапоги
Даня разделся и прикинул: где бы лучше стать? У колонны в вестибюле нельзя — тут сплошные сквозняки, а у него и так «заклинило» шею. Лучше постоять в углу между раздевалкой и туалетом. Здесь на него никто не обратит внимания.
Прошло десять, пятнадцать минут — Даня поглядывал на круглые электрические часы, а Сашки Литвинова все не было. Не появлялся и завуч Викентий Андреевич, Сашкин отец. Даня начал уже беспокоиться: а не прошли ли они в другую дверь? Однако других дверей в школе не было, Даня отлично знал это. Да и стоять надоело: к нему все время приставали с расспросами: чего стоишь и почему перевязана шея?
Наконец показалась высокая прямая фигура завуча. Обычно рядом с ним важно вышагивал Сашка со скучным, сонным выражением на лице. Сейчас Сашки не было. Неужели прошмыгнул раньше?
Викентий Андреевич поговорил о чем-то с техничкой, медленно огляделся, поблескивая строгими стеклами очков, и стал подниматься по лестнице на второй этаж.
Тогда Даня сорвался с места и в два-три прыжка догнал его.
— Здравствуйте, Викентий Андреевич!
— Здравствуйте, — тот остановился и, приподняв очки, прищурился. — А, это ты, Даня! Слушаю тебя, голубчик.
— Вы не скажете, где Саша?
— Он тебе нужен?
— Да, очень.
— Придется тебе потерпеть, голубчик. Саши не будет четыре дня. Сегодня в десять ноль-ноль он уезжает в Керчь на соревнование. Будет, как говорят спортсмены, оспаривать призовое место. Ну, а ты, конечно, за него «болеешь»?
— Конечно. Еще как! — с искренней радостью крикнул Даня и стремглав кинулся по лестнице.
Только у дверей своего класса он понял, что радоваться, собственно, нечему. Он просто получил отсрочку на четыре дня, а потом все равно придется уговаривать Сашку. А если он еще получит на соревнованиях какой-нибудь приз, то обязательно возгордится, и говорить с ним будет труднее. Ну ничего, надо только заранее узнать, когда Сашка возвращается, и прийти к нему прямо домой.
Уроки прошли в общем неплохо. Домашнее задание по арифметике у него на этот раз оказалось выполненным на четверку, по естествознанию учительница хотела было спросить Даню, но, увидев завязанное горло, посадила на место и посоветовала полоскание из сушеной ромашки. Что касается рисования, то Даня получил очередную пятерку в журнале, дневнике и в своем альбоме, нарисовав военного человека в тяжелых сапогах и с рюкзаком за спиной, шагающего по маленьким горам, утыканным елками. Учительница сразу поняла, что на самом деле горы очень большие, но они такими видятся потому, что составляют фон, а на первом плане изображен человек. Все это называется видовой перспективой, которую Даня умеет представлять, поэтому она ставит ему заслуженную отличную оценку.
Правда, на переменах Даня пережил немало неприятных минут, особенно на первой. Едва прозвенел звонок, как к нему кинулся Родька Ляхновский с приятелями, они стали тормошить его и засыпать вопросами: что за офицер был на крыльце, ракетчик он или связист, как его зовут, не родственник ли Дане и вообще почему он здесь оказался? Даня лишь растерянно мычал, потом как-то неожиданно для себя невнятно захрипел и вдруг сообразил, что именно в этом и состоит спасение: страдальчески морщась и тыча пальцем в бинт на шее, Даня так расхрипелся, что даже Родька посочувствовал и, махнув рукой, отступился.
На других переменах было уже легче: Даня удалялся в буфет, и ему как больному буфетчица выдавала без очереди стакан горячего чая с лимоном.
Неприятность все-таки подстерегла Даню. Как раз тогда, когда прозвенел последний звонок и Даня облегченно вздохнул. Но самое трудное только начиналось!
Едва учительница вышла в дверь, как в классе появилась пионервожатая Соня Лидкина, усадила всех на места, деловито оглядела ребят.
— Четвертый отряд! Ваш девиз!
Ребятам свой девиз нравился: он был, пожалуй, лучшим в дружине, поэтому после глубокого вдоха класс проскандировал:
Кто весел, тот смеется,кто хочет, тот добьется,кто ищет, тот всегда найдет!
— Молодцы, — сказала Соня и, обернувшись к доске, взяла мел и написала крупно, размашисто: «Вним! Летуч. сбор!» А сбоку, не отрывая мела от доски, одним росчерком нарисовала пятиконечную звездочку. Это означало, что сейчас будет решаться вопрос, который, судя по звездочке, связан с игрой «Зарница».
— Молодцы, да не совсем. Почему? Потому что свой девиз выполняете плохо. Плохо ищете.
Вожатая прошлась вдоль доски, поскрипывая новыми красными туфлями. При этом она насмешливо улыбалась. Все недоуменно переглядывались: в самом деле, кого это они не нашли и о чем, собственно, идет речь?
— Не понимаете? Ну так я вам разъясню. Через три дня наша дружина проводит итоговое сражение в «Зарнице». И вы, конечно, знаете, что для руководства игрой нам нужен военный специалист, кадровый офицер?
— Знаем! — ответили ей хором.
— Вот видите! — укоризненно сказала Соня. — А ведь такой человек приехал сейчас в отпуск. Это отец одного нашего пионера. Мне сказал Викентий Андреевич.
Тут началось такое, что Соня едва справилась с классом. Потом, обращаясь к Дане, сказала:
— Елисеев, встань!
Даня пытался подняться, но ноги дрожали и не разгибались в коленках. Он выпрямился, когда сзади его ткнули авторучкой между лопаток.
— Даня, почему же ты молчишь?
В ответ Даня промычал нечленораздельное, из горла его вырвался не то чтобы хрип, а настоящее бульканье.
— У него болит горло, Софья Борисовна, — сказал Родька Ляхновский. — У человека ангина, понимаете?
— Ах ангина… — Соня сочувственно покачала головой. — Ну что ж, и все-таки я думаю, что наше задание он сможет выполнить. А в помощь Елисееву мы выделим еще нескольких ребят.
— Не надо, не надо! — в отчаянии прохрипел Даня. — Я сам справлюсь.
Даня шел долго. Сначала за ним увязались Родька и Генчик — Малявка, но потом отстали, свернув в переулок. А Даня все шел и шел. Миновал сквер, потом Курортный бульвар и свернул на набережную. Он шел так, чтобы солнце все время светило прямо в глаза. От этого лица встречных людей казались желтыми пятнами — Даня не хотел сейчас никого видеть.
Даня не заметил, как очутился в Крабьей бухте среди серо-зеленых треугольных зубьев старого волнолома. Он сел на один из них, положил рядом портфель и стал смотреть на море, на золотистые блики, прыгающие по гребешкам мелкой зыби. Море глухо и редко било волной в замшелые камни, будто вздыхало горестно, не решаясь рассказать про неведомого обидчика.
«Нет у него обидчика, — устало подумал Даня. — Нет и не может быть. Кто посмеет обидеть море?» Он глубоко, со всхлипом глотнул соленого воздуха и только тут понял, что плачет. И наверно, давно, потому что слезы текли даже по подбородку.
Положение было безвыходным. Конечно, он мог сесть в автобус, уехать в Симферополь, а там — на самолет и к маме. Адрес он помнит. Но для этого нужны деньги, а их нет: было двадцать копеек с утра, да и те истратил в буфете. Правда, дома осталась копилка, в которой накопилось, пожалуй, рублей восемь. Но домой он идти не хотел. Просто не мог.
С моря потянуло холодком, и Даня почувствовал, что озяб. Соскочил с камня и, чтобы разогреться, стал швырять гальку в «подлодку» — черный глянцевый камень метрах в двадцати от берега. У них была такая игра: каждый набирал по десять галек и по очереди «бомбил подлодку». Дане обычно везло: пять попаданий из десяти, как минимум. Но сегодня он безбожно мазал, камешки падали в стороне от засиженного чайками валуна.
Даня вспомнил, как вчера он тоже «мазал» в тире и как добродушно посмеивался при этом Леонид Кузьмич. Другой бы стал упрекать, ворчать — все же деньги расстреливаются впустую! — а этот даже и не нахмурился, только подмигивал весело: валяй, Даня, сади напропалую!
А ведь он поймет все, напрасно Даня его боится. Нечего трусить и всхлипывать, надо сейчас же идти домой и поговорить с Леонидом Кузьмичом. Рассказать ему откровенно, извиниться. А там будь что будет…
Даня пригоршней швырнул оставшиеся камушки и решительно повернул в поселок.
На крыльце, на том месте, где позавчера стояли яловые армейские сапоги, сидел черный бабушкин кот Фимка, облизывался и нагло таращил желтые глаза. Фимка был бродягой, и Даня его не любил: кот пропадал по нескольку дней, а когда являлся, отощавший и ободранный, неизменно случалась какая-нибудь неприятность: или Даня получал двойку, или рвал штаны, или попадал в очередную драку. Вот и теперь кот явился не к добру.
— Брысь! — Даня с ненавистью замахнулся на кота.
— Пусть сидит, — сказал Леонид Кузьмич, выходя из сарайчика с банкой краски. — Вот собираюсь умывальник подремонтировать. Поможешь?
— Угу, — буркнул Даня, неприязненно глядя на банку и кисти. Опять не повезло… Рассчитывал поговорить в горнице, в спокойной обстановке, с глазу на глаз. Какой может быть разговор во дворе, да еще за работой?
