Наталья Калинина - П.И.Чайковский

Поступая в консерваторию, Чайковский имел за плечами курс гармонии по лекциям Зарембы плюс солидное знакомство с премудростями игры на фортепьяно, что, по свидетельству современников, дало основание Антону Рубинштейну, случайно услышавшему его игру, пригласить будущего композитора в свой фортепьянный класс. Чайковский вежливо, но твердо это предложение отклонил. Более того, поступив в консерваторию, стал пренебрегать своим исполнительским даром, сосредоточив все усилия на освоении тонкостей композиции, а также расширении и углублении музыкальной эрудиции.

Из друзей тех лет навсегда останется Герман Августович Ларош, с которым ходили в концерты музыкального общества, в оперу и в балет, а также с наслаждением играли в четыре руки Моцарта, Гайдна, Шумана, Россини, Верди… И хотя вкусы их расходились — Ларош смолоду имел склонность ко всему утонченному и изящному, в то время как Чайковский уже тогда в искусстве ценил прежде всего глубину мысли, предельную искренность чувства, — оба верили в большую музыкальную будущность России, вовсе не отгораживались от достижений европейской культуры, музыки в том числе, а, напротив, с удовольствием воспринимали все по-настоящему значительное и интересное.

Чайковский консерваторских времен много и с наслаждением читает, тяготится светскими знакомствами, пренебрегает своим внешним видом (разумеется, из-за отсутствия времени), отчего друзья подтрунивают над небрежностью его туалета, и все больше и больше склоняется к тому, что пора, давно пора проститься с казенной службой, отнимающей уйму времени и сил, и целиком вверить свою судьбу музыке.

Итак, 1 мая 1863 года Чайковский по его просьбе отчислен от штатного места и причислен к министерству, а значит, свободен, свободен, свободен. Вполне хватит тех 50 рублей, которые дают частные уроки, тем более что потребности у него самые непритязательные: был бы по утрам горячий чай с мягким хлебом, не промокали бы в промозглую погоду ноги и хватало бы времени на решение задачек по инструментовке, с которыми из всех учеников Антона Григорьевича Рубинштейна целиком справляется лишь один Чайковский.

Родные, верившие в его талант, тем не менее очень обеспокоены материальным неблагополучием бывшего государственного чиновника с твердым окладом, а нынче всего лишь подающего большие надежды бедного студента Петра Чайковского. Даже отец, когда-то приветствовавший музыкальное рвение сына, сомневается в том, что музыка сможет его прокормить.

"Похвальна твоя страсть к музыке, — пишет он, — но, друг мой, это скользкий путь: вознаграждение за гениальный труд бывает долго-долго спустя… Снова займись службой. Впрочем, у тебя свой царь в голове".

Другое написал Герман Ларош:

"Вы самый большой музыкальный талант современной России. Я вижу в вас самую большую или, лучше сказать, единственную надежду нашего музыкального будущего".

К тому времени музыка Чайковского уже звучала публично, а ее первым профессиональным исполнителем стал австрийский композитор и дирижер, "король венского вальса" Иоганн Штраус, дирижировавший в Павловске "Характерными танцами". В Михайловском дворце играли увертюру, основанную на народной песне "Исходила младенка".

Сам же композитор страдал от жесточайшей нужды и в минуты слабости подумывал о возвращении на государственную службу. Хотя в душе твердо знал, что для него "нет другой дороги, как музыка".

В Москве Чайковский появился в самом начале января 1866 года, вскоре после выпуска, по настоянию Николая Григорьевича Рубинштейна поселился в его квартире на Моховой, в первый же день занятий очаровал учащихся изяществом и мягкостью манер, хотя и предстал перед ними в стареньком, одолженном кем-то из друзей сюртуке.

— Судя по всему, шуба досталась тебе в наследство от самого покорителя Сибири Ермака Тимофеевича, к которому попала уже в поношенном состоянии. — Николай Григорьевич добродушно рассмеялся. — Ничего, не конфузься, подберем к ней и достойный сюртук. Агафон, тащи тот самый, с золотой искрой. Недурно, а?

Чайковский почти утонул в широком добротном сюртуке, который к тому же доходил ему чуть ли не до колен. Однако, узнав, что он принадлежал замечательному польскому композитору и скрипачу Генрику Венявскому, ни за что не пожелал с ним расстаться. Жизнь медленно, но верно входила в нормальную колею. Поначалу Чайковский очень конфузился на уроках, даже путался, но постепенно робость прошла, между учителем и его учениками установились сердечные отношения. Особенно ценил Петр Ильич людей одаренных, преданных музыке без оглядки. Среди них он выделял скрипача Иосифа Котека и, конечно же, талантливого композитора и блистательного пианиста Сергея Ивановича Танеева, отныне ставшего неизменным исполнителем почти всех фортепьянных творений Чайковского.

Николай Григорьевич Рубинштейн был не только превосходным пианистом и рьяным музыкальным просветителем, но еще и добрейшей души человеком. Он проявлял трогательную заботу о своем молодом коллеге, хвалил за трудолюбие и усидчивость, журил за невнимание к одежде.

— Ты ведь вращаешься среди громадного количества кринолинов, шиньонов и прочего. Неужели не хочется тебе, чтобы каждая из твоих барышень-учениц втайне сохла по молодому профессору, томилась бессонными ночами от неразделенной любви? Да ты в таком случае настоящий сухарь, черствый и заплесневелый. Тебя, батюшка, нужно размочить, размягчить. Агафон, барину одеваться — едем к Тарновским и будем всю ночь напролет ухаживать за прелестными Лизочкой и Муфочкой. А назавтра, уверяю тебя, увертюра пойдет как по маслу. Или же все-таки предпочтем настоящее искусство? — Взгляд Рубинштейна делается лукавым и многозначительным. — Агафон, где же ты? Мы с барином спешим в драматический театр. Да, да, не в оперу, а именно в драму. Уж где-где, а у нас в Москве в этом деле вкус знают. Опера же здесь безнадежно безвкусна. Итак, молодой человек, по коням.

Чайковский нехотя откладывает перо, осторожно ссаживает на пол большую пушистую кошку, уютно примостившуюся у него на коленях. Не может он последнее время отделаться от чувства, будто потратил уйму времени, что непременно должен наверстать упущенное. Кто знает, сколько ему отмерено судьбой…

Если честно, жизнь в Белокаменной ему по душе — неспешная, размеренная, полная художественных впечатлений. Третьего дня драматург Александр Николаевич Островский читал в Артистическом кружке свою великолепную "Пучину", Писемский — "Комика". Очень понравилась Чайковскому пьеса "Аллегри", превосходно разыгранная актерами Русского театра.

Он улыбается, вспомнив, какой конфуз случился неделю назад на представлении оперы Глинки "Жизнь за царя". Он, помнится, пришел в театр с партитурой, следил усердно по ней за каждым тактом, а вокруг разгорался шумок.

— Молодой человек, как вы можете в такое смутное время, когда совершено покушение на нашего государя, интересоваться музыкой?

Это произнес сидящий за его стулом господин и негодующе блеснул лорнетом. Его дама в фиолетовом шарфе злобно хихикнула. А потом и вовсе началось нечто невообразимое: по требованию публики раз двадцать сыграли государственный гимн, Сусанин — Демидов отколошматил под громкие аплодисменты хористов, изображавших польских воинов. Уже в гардеробе какой-то студент объяснил Чайковскому, что по Москве распустили слух, будто покушавшийся на царя Каракозов — поляк. Что называется, и смех и грех. Хотя было бы явно не до смеха, если бы сидевший справа молодой офицер пустил в ход свои похожие на кувалды кулачищи. Петр Ильич, кажется, вовремя вышел в фойе.

Нет, разумеется, все эти впечатления полезны для ума, для души, если хотите, как и чтение мудрого добродушного Диккенса. Его же давно гложет мысль написать произведение, где можно было бы выразить целую гамму переживаний, которое бы от начала до конца подчинялось единой мысли, настроению. Бывают такие чувства, такие ощущения, о которых рассказывать нужно без слов…

Склонный к поэтическим мечтаниям молодой человек едет бескрайними русскими просторами, а вокруг распушила, раскидала свои затейливые сокровища добрая волшебница-зима. То, что испытывает при этом человек, обязательно сливается в мелодию, которая постепенно захватывает все его существо.

Симфония "Зимние грезы" писалась нелегко, как, впрочем, почти все, вышедшее из-под пера композитора. Не будем обманываться той легкостью и кажущейся простотой, с какой воспринимается музыка Чайковского, — за всем этим стоит упорный, тяжкий труд. Тут же сказалось еще и отсутствие опыта, времени. Только углубишься в себя, погрузишься в то самое лирическое настроение, связанное с воспоминаниями детства, с ощущением необъятности природы, либо Ларош, либо Кашкин пришел. А то и целая компания во главе с Николаем Григорьевичем. Попробуй откажись от шампанского или не выслушай свежий анекдот — запишут в ханжи и зануды.