Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
Бестужев долго не мог опомниться. Он начал поспешно одеваться, но руки дрожали, и крючки сюртука не попадали в петли. Послышались взволнованные голоса, и в комнату вбежали Кузьмин, Соловьев, Сухинов и Щепилла.
— Черт дери, в городе ни одного солдата! — гремел Щепилла. — Все разбрелись по деревням ради праздника. То-то бы сцапать сразу и его и жандармов!
— Погоди, — остановил его Соловьев, — не трать слов попусту. Надо их обогнать и предупредить Муравьева.
— Они поскакали по Житомирской дороге, — сказал Сухинов. — Пусть Бестужев скачет за ними, а мы пока поднимем полк…
— И прямо на Киев! — подхватил Кузьмин. — Ах, братцы, хорошо!
— Ну, Бестужев, собирайся сейчас, — торопил Соловьев.
— Выручай Муравьева! — говорил Кузьмин. — Ах, братцы, славно!
Бестужев выхватил из-под подушки кошелек и стал считать деньги.
— Что, мало? — спросил Кузьмин, достав из-за пазухи пачку ассигнаций. — Вот, бери. Только что из дому получил, не успел растратить. Выручим Муравьева, а там прямо на Киев. Вот славно! — повторил он.
Бестужев взял у Кузьмина деньги и побежал нанимать лошадей. Офицеры остались на квартире Муравьева. Они сидели у стола и обсуждали, что предпринять: ждать ли Муравьева или самим идти на Киев. Соловьев доказывал, что одному полку начинать опасно и что надо иметь общий план действий.
— У нас нет пушек, — говорил он.
— Это не война, а восстание! — сердито возражал Кузьмин. — Тут первое дело — натиск. А всю эту стратегию к черту!
— Пушки есть и в Киеве, — добавил Щепилла басом.
— А тебе надо отправляться в свой полк, — обратился Соловьев к молчавшему Сухинову, — и побудить его к действию.
Сухинов стараниями Муравьева был недавно переведен в Александрийский гусарский полк. Казенная подорожная лежала у него в кармане, но он все откладывал свой отъезд.
Послышались торопливые шаги и в комнату влетел Андреевич, запорошенный снегом.
— Я сейчас из Киева, — проговорил он, с трудом переводя дыхание. — Скакал что есть мочи… в Петербурге восстание…
— Восстание, ура! — воскликнул в восторге Кузьмин.
— Тайное общество открыто, дут аресты… — торопливо продолжал Андреевич
Кузьми остановился в оцепенении. Сухинов вспыхнул и грозно скрестил на груди руки. Щепилла так треснул стулом об пол, что он чуть не разлетелся вдребезги.
— В Киеве ждут распоряжений, — сказал Андреевич. — У меня письма к Муравьеву. Где он?
— Проклятие! — заревел Щепилла. — Хорошо, если не в лапах Гебеля и его чертей жандармов!
— Ты ничего не знаешь, — мрачно сказал Сухинов. — Получен приказ об аресте Муравьева. Гебель гонится за ним в Житомир.
— Вот что, — быстро заговорил Соловьев. — Скачи сейчас за Муравьевым, отдай ему письма. Скажи, чтобы он с гусарами и с восьмой дивизией шел прямо на Житомир, а Бестужева — он поскакал туда вот только сейчас, — так Бестужева чтобы обратно прислал сюда для команды. Сам поезжай к нашим в артиллерийскую бригаду — пусть идут на соединение с Муравьевым. Заезжай также к Артамону предупреди его. Мы тем временем поднимем Черниговский полк и займем Киев. Понял? Скачи — и прежде всего разыщи Муравьева.
— Но как же быть? — в отчаянии воскликнул Андреевич. — У меня нет подорожной.
— Возьми мою подорожную, — сказал Сухинов, протягивая бумагу с печатью. — Мне нет в ней нужды. Братья, решено: я остаюсь с вами!
Соловьев, Щепилла и Кузьмин бросились обнимать Сухинова.
— Денег… У меня нет денег, — растерянно говорил между тем Андреевич, стоя на месте.
— Вот деньги! — ответил ему Кузьмин и быстро вынул пачку ассигнаций.
Андреевич запихал за пазуху подорожную и деньги, повернулся и вышел.
— Разыщи Муравьева! — успел прокричать ему вдогонку Кузьмин.
— Не дали даже чаю напиться, — сказал Сухинов.
А Кузьмин, обнимая Щепиллу, повторял в восхищении:
— Прямо на Киев! Потом на Москву! Ах, братцы как славно!
XV. «МЕТЕЛЬ
Уезжая в Житомир, Сергеи сказал Гебелю, что хочет повидаться со своими родственниками Муравьевыми — Артамоном Захаровичем и Александром Захаровичем, командирами двух квартирующих около Житомира гусарских полков, а кстати поздравить с праздником генерала Рота, командира третьего корпуса. На самом деле причины поездки были иные.
Еще 2 декабря, на другой день после присяги Константину, поручик Крюков привез письмо от Пестеля, в котором сообщалось, что общество открыто правительством. В Тульчин из Петербурга приехал генерал Чернышев с какими-то секретными поручениями к графу Витгенштейну, командующему второй армией. В то же время скрылся капитан Вятского пехотного полка Майборода, недавно принятый в Тульчинскую управу. Через денщика Савенко удалось установить, что он тайком, ночью, ушел от своей роты и, переночевав в деревне за десять верст, поехал на север — очевидно, в штаб первой армии. Теперь ясно, что это шпион и предатель. К счастью, он знает только тульчинских членов, да и то не всех. Приезд генерала Чернышева, без сомнения, вызван другим доносом, полученным в Петербурге. Имя второго доносчика известно: это некий подпрапорщик Шервуд, которому неосторожно открылся граф Булгари, один из молодых членов общества. Граф Булгари уже арестован в Харькове. «Nous sommes pris!»[47] — заканчивал Пестель.
Сергей тотчас послал Бестужева к Пестелю. Он извещал его, что немедленно поднимет третий корпус, как только хоть кто-нибудь будет взят. «Jecornmence l’affaire»[48],— писал Сер-гей.
Бестужев прибыл на четвертый день, в обеденное время, в местечко Линцы, близ Тульчииа; здесь стоял Вятский пехотный полк, которым командовал Пестель.
Оставив извозчика на постоялом дворе, Бестужев отправился к Пестелю пешком. Пестель жил в усадьбе князя Сангушко; он занимал здесь просторный флигель.
Бестужев прошел со стороны сада. Ему открыл денщик Савенко. Увидев Бестужева, Савенко осклабился и почтительно, как всегда, провел его в кабинет.
— Полковник на учении, — доложил он.
Бестужев осмотрелся: ряды книг на полках, шкаф с бумагами, большой красного дерева стол, затопленный камин. Все по-прежнему.
— Ну что, Савенко, как дела? — спросил он с беспокойством.
— Дела-то плохи, ваше высокоблагородие, что и говорить, — отвечал Савенко. — Предали нас. Ну да ничего: барина в обиду не дадут, не такой человек. Сегодня они нас, а придет пора — мы их под арест. Так я пойду, — прибавил он, добродушно улыбаясь, — накрою к столу, а барин скоро будет.
Он ушел.
Через раскрытые в зале окна доносились звуки команды. Бестужев прошел в зал и остановился у окна. На дворе перед главным домом шла учение. Раздавался резкий голос Пестеля:
— Ряды сдвой! Направо кругом марш!
Солдат в третьем ряду замешкался и не попал в шаг. Пестель остановил роту и подозвал ротного командира.
— В каком виде выводите вы свою роту на учение, господин поручик? — сухо сказал он. — На сутки под арест. Рядовому Степанову… пятнадцать розог.
Поручик отошел смущенный. Солдат, рябой, скуластый парень, смотрел на Пестеля испуганным, растерянным взглядом. Пестель приказал повторить поворот. Учение продолжалось.
Бестужев вернулся в кабинет. Ему было неловко. Поступок Пестеля изумил его: ни один из членов тайного общества никогда не прибегал к телесным наказаниям.
В кабинет вошел Пестель.
— Рад вас видеть! — сказал он с необычным оживлением. — Очень рад вас видеть! Сейчас отобедаем — вы, конечно, проголодались, — а затем поговорим.
Лицо Пестеля было бледно, около глаз легли тени.
Бестужев передал письмо Сергея. Пестель прочитал его и бросил в камин.
— Теперь все зависит от вас, — сказал он.
После обеда Пестель увел Бестужева в кабинет.
— Не сегодня завтра я жду ареста, — сказал он, прохаживаясь взад и вперед. — Нас боятся, не знают размеров общества и, кажется, воображают его сильнее, чем оно есть на самом деле. — Он остановился у окна, глядя в сад, где ветер раскачивал оголенные деревья. — И все может рухнуть из-за одного мерзавца, которому я неосторожно доверился, — продолжал он глухим голосом. — Он не посмел идти в Тульчин. Он знал, что здесь он не уйдет от меня, — я достану его из-под земли, истреблю, как гадину!
Пестель прошелся несколько раз по кабинету и присел за стол.
— Видите, все очищено, — сказал он, усмехнувшись и показывая на прибранный стол, на котором не было ни единой бумажки. — В ящиках рапорты, счета. Усердный фрунтовик, и ничего больше. Станут спрашивать солдат — что они скажут? Что я строг и взыскиваю за всякий пустяк. Вот сегодня дал одному пятнадцать розог… Пятнадцать розог — это не беда, — прибавил он, — стерпит.
Пестель помолчал немного.
И затем, переходя на другой тон, сказал:
