Владимир Файнберг - «В бананово-лимонном сингапуре…»
Минут через десять мы были у банка. Немировский почему‑то не захотел, чтобы я вышел с ним из машины.
— Посиди здесь. Куда надо перевести деньги? давай адрес.
Такого оборота дела я не ожидал. Отдал ему бумажку, где были записаны данные, продиктованные Тамрико.
Стоял по–летнему душный день.
Чтобы не накурить в машине, я вышел наружу. Ломило в глазах от пересверка стёкол автотранспорта, сверкания витрин.
Операция по спасению Алёши кажется, удачно завершалась. И теперь хотелось одного – поскорее добраться домой, лечь, закрыть глаза, выспаться. Какая‑то непомерная, ниоткуда взявшаяся усталость наваливалась на меня.
Я выкинул окурок, хотел забраться обратно в тенистое лоно машины, но почему‑то не мог одолеть высокую подножку.
— Все в порядке, – послышался за спиной голос Немировского, — Тороплюсь на Пресню, в Экспоцентр. Тебе по дороге?
— Нет.
— Тогда извини! – он сел в машину. Рванул с места.
«А квитанция за перевод? – спохватился я. – Не отдал мне квитанции… Бог с ней. Лишь бы деньги дошли».
Горячий пот покатился по лбу, заливая глаза. Захватило дыхание. Захотелось на что‑нибудь опереться. Но опереться было не на что.
И я повалился на асфальт.
3
— Обширный инфаркт миокарда задней стенки левого желудочка, – констатировал врач, сняв мне тут же в машине «скорой» кардиограмму сердца.
Я лежал навзничь на каталке с куском марли во рту. Марля была пропитана какой‑то гадостью.
В это время молоденькая медсестра куда‑то названивала по мобильному телефону, чтобы узнать в какую больницу меня сбагрить.
— Пожалуйста, отвезите домой, – пролепетал я, пытаясь подняться. – Завтра уезжаю.
— Не рыпайтесь, дяденька. Вы умираете, – она продолжала названивать.
«Неужели это происходит со мной?» — подумал я. Попросил:
— Пожалуйста, позвоните жене.
Хватило сил вспомнить номер её мобильника. Надеялся, что Марина убедит их не везти меня в больницу.
Медсестра сначала дозвонилась куда‑то. Потом позвонила Марине. Сказала:
— Госпитализируем вашего мужа в Боткинскую.
Врач пошёл садиться к шофёру. Медсестра села рядом с каталкой. И мы поехали, по центру Москвы.
— Хочу домой, – задыхаясь, время от времени взывал я. – Отвезите домой.
Кем был поднят с асфальта, кто вызвал «скорую» – ничего не помнил. «Неужели это я умираю?». Из полутьмы «скорой» сквозь не закрашенные доверху окна виднелись кружащиеся, оборачивающиеся вслед вершины зданий, освещённые солнцем. И одновременно представлялся мне трёхлетний мальчик в матроске. И вот он, оказывается, умирал.
«Скорая» то и дело замирала в автомобильных пробках, и теперь уже хотелось быстрее, пока не поздно, в больницу спастись. Не столько мне, сколько трёхлетнему мальчику в матроске. У которого оставались на свете любимые дочь и жена.
Сердце не болело. Только дыхание, то срывалось, то становилось частым. Как автомобильный двигатель, когда он толком не заводится и вот–вот замрёт окончательно.
«Скорая», казалось, двигалась слишком медленно. Я решил, что должен пока не поздно вмешаться, как‑то помочь ей. Может быть дорога каждая секунда. Но что именно должен сделать – никак не мог вспомнить.
«Скорая» резко затормозила. Потом рванула вперёд. Мелькнул поднятый шлагбаум. В окнах исчезли верхушки зданий, замелькали кроны деревьев, и я понял, что мы, наконец, въехали на территорию Боткинской больницы, мчим по полукругу, огибающему парк установленный больничными корпусами. Когда‑то здесь мне вырезали аппендицит, здесь в инфекционном отделении навещал маму, потом в хирургическом – приятеля, сломавшего ногу. Где‑то здесь работает Лиля – доктор, с которой меня когда‑то познакомил отец Александр Мень.
«Скорая» почему‑то опять стояла, не двигалась. Медсестра продолжала, как каменная сидеть на месте. Никто меня из машины не вытаскивал.
И тут я вспомнил, что нужно сделать: нужно пока не поздно попросить Бога вмешаться, помочь…
«Господи!» – только шепнули мои губы, как медсестра сказала:
— Другие машины загородили подъезд. Уже отъезжают. Больной, не волнуйтесь.
Но прошло ещё несколько минут, прежде чем «скорая» подъехала к пологому пандусу у входа, по которому вытащенную из машины каталку вместе со мной, повезли…
Сияние солнечного дня сменилось полумраком тускло освещённого электричеством коридора. Резкая смена света на тьму была ошеломляющим переходом в безнадёжность, в окончательную утрату права на собственную волю.
Движение замедлилось, остановилось. Врач раскрыл створки каких‑то дверей с матовыми стёклами. Медсестра снова толкнула каталку вперёд, и тут послышался набегающий топот. Кто‑то нагнал, обнял, прижался лицом к лицу.
— Маринка, как ты здесь оказалась? – слезы навернулись у меня на глазах.
— Женщина, сейчас же уйдите отсюда! – завопила медсестра. – Здесь реанимация.
— Не волнуйся. Я тут. Я с тобой, — торопилась сказать Марина, утирая ладонью слезы с моей щеки. Вот увидишь, всё будет хорошо.
— Сейчас же уйдите! – набежали из глубины помещения две пожилые медсестры. – Здесь нельзя оставаться!
Они перевалили меня на высокий топчан у стены.
— Раздевайтесь до трусов!
— Подожди, я помогу, — Марина пригнулась, чтобы развязать шнурки на моих ботинках.
— Гражданка, немедленно покиньте помещение!
Увидев, что Марина продолжает помогать раздеваться, одна из медсестёр сначала яростно вцепилась в неё, потом кинулась куда‑то за помощью. А работники «скорой», кивнув мне на прощанье, удалились со своей каталкой.
— Гражданка, что за безобразие!? – заорал на Марину появившийся седой верзила в белом халате. – Посторонняя, вон отсюда! Иначе вызову милицию.
— Я не посторонняя. Я его жена.
Обе медсестры накинулись на Марину, выталкивая её к выходу.
— Я тут. Я с тобой! – крикнула она.
Двери за ней захлопнулись и были заперты. Но силуэт Марины виднелся за матовым стеклом.
4
… Скорее всего, это продолжалось десяток минут. А может быть вечность. Обо мне позабыли.
На меня накатывали волны озноба. Я стал замерзать.
Сидел на топчане, привалившись спиной к стенке. Голый, в одних трусах, чувствовал, что меня трясёт так, что вот–вот свалюсь с топчана на кафельный пол.
«Если умираю, зачем же меня оставили одного?» – мелькнуло в сознании.
— Марина! – попытался я крикнуть, позвать на помощь.
Но за матовым стеклом её силуэта уже не было видно.
Наконец, с грохотом катя каталку, появились обе медсестры. Завалили меня на неё, быстро повезли в другое помещение, тесно установленное приборами, опутанное проводами. И я попал в лапы седого реаниматора и его подручного.
Что со мной делали – не вспомнить. Возможно, вкололи какой‑то наркотик.
На миг очнулся. В руки почему‑то суют авторучку и бумажку.
— Подпишите, — настаивал седой реаниматор. – Необходимо сделать отверстие прямо в вену, чтобы можно было непосредственно вливать лекарство.
— Не буду! – я вырывался из рук, убеждённый, что меня заставляют подписывать согласие на собственную смерть.
Но тут передо мной внезапно возник кулак. А за ним лицо. Неожиданное, родное. Лицо доктора Лили, которая работала где‑то здесь в Боткинской.
Хватило сознания догадаться, что это Маринка успела найти её, позвать…
Всунутой в руку авторучкой, не глядя, что‑то подписал, и мне тотчас стали проделывать дырку где‑то у правой ключицы.
5
Забытье прервалось. Я лежал навзничь. Мне было худо. Надо мной в полутьме маячил силуэт штатива капельницы.
Закрыл глаза. Почувствовал, снова открыть их не будет сил.
Вспомнил, что перед смертью обязательно нужно успеть помолиться. Не мог сообразить, как это делается. В отчаянии пытался вспомнить хоть какую‑нибудь молитву, хоть слово. В этот момент внутренним взором увидел приоткрытую дверь. Понял, там, за ней, находится «тот свет». Дверь как бы приглашала заглянуть туда.
Ни весть как оказался у двери, раскрыл её настежь. Увидел сплошную клубящуюся тьму.
И снова ушёл в забытьё.
Утро проступило несколькими кроватями с такими же дохлецами, как я. Появлением одной из вчерашних медсестёр, бравшей у всех нас кровь на анализы.
Потом возле койки возник мой мучитель – седой реаниматор с фонендоскопом на груди. Он подсел на край, послушал моё сердце.
— Как себя чувствуете? – спросил он, улыбаясь. – С утра пораньше опять приходила ваша жена. Рвалась к Вам.
Я сообразил, что он всю ночь работал где‑то тут, рядом, за стеной. Спасал от гибели таких же инфарктиков, как я. Пересохшими, колючими губами шепнул:
— Спасибо, доктор.
Он подмигнул мне. Уходя, что‑то сказал медсестре.
