Петр Сопкин - Чудо-планета - пасека деда!
Напоминать не пришлось. Поужинав, мы вынесли на крыльцо кошму, удобно на ней расположились, и дед принялся вспоминать то, как связала его судьба с Гнедком:
— Жить ему еще в молодости было заказано: подлежал отправке на бойню. О том я узнал случайно и вызволил его из погибели.
Происходило все так. По малолетству Гнедко был на редкость дикошарым коньком. По заведенному в колхозе порядку, его трехлеткой обротали в табуне и отправили в бригаду. В ней строптивцу предстояло стать рабочей лошадью.
Но не тут–то было. Не поддавался Гнедко объездке. Сколько ни бились — все без толку. Вернули в табун. А там какой прок его держать? Вот и решили пустить под нож.
А у меня в ту пору неважный был конишко. Серый, слепой на один глаз. Гляди да гляди, чтоб не угодил где под обрыв. Решил я взглянуть на дикошарого. Табун, в аккурат, верстах в десяти от пасеки стоял. Увидел коня — сердце захолонило. С виду он — хоть на выставку! Не мешкая, к начальству подался. Дозвольте, прошу, мне из этого дикаря добрую лошадь выходить. А мне в ответ: «Во–первых, второй лошади тебе не положено. Во–вторых, ты что, Николай, белены объелся? Разве можно в горах на такого змея положиться?»
Но я не отступил, заранее обдумал доводы. Во–первых, объясняю, Серка передам, куда велите. И, во–вторых, это моя забота — как совладать в горах со змеем.
Вижу, заколебалось начальство. А я продолжаю наседать: могу расписку написать. Если что и случится — сам за себя в ответе.
Подбросил, кажись, я им задачку. Наконец, так они мне отвечают: «Серко пусть пока при пасеке находится: все равно не приручить тебе звереныша. Ну, попробуй, коли надумал, поищи на старости лет приключений. Пиши расписку, что под свою ответственность его забираешь».
С двумя табунщиками кое–как обротали Гнедого. Они же подсобили мне увести его на пасеку. И стали мы с конем друг перед дружкой выказывать характеры: кто кого перехитрит да перетерпит.
Шесть месяцев день в день я с ним бился, пока не сломил, не сел на него. Все это время он был у меня на привязи. Кормил его только у стойла. В поводу прогуливал, водил поить. Если по делам шел — за скотом, на кордон или на соседнюю пасеку, — его тянул за собой, как непокорную собачонку. Заседлал только на пятом месяце — в специальном станке, построенном для подковывания лошадей. Что он первое время проделывал под седлом? Видеть надо. Взвивался на дыбы свечкой, падал, визжал… Зверь — и только.
Седла я с него не снимал. А через пару недель снова перехитрил: вторично затолкал в станок и погрузил в седло пару мешков с прском. На этот раз Гнедко бунтовал поменьше: тяжкий груз мешал. Песок он возил дней двадцать, после чего я отважился сесть на него.
Но подле пасеки это было большим риском: местность неподходящая. Сплошь деревья, кручи, ручей… Не равен час расшибет. Повел я гнедого в поводу на Тур—Джайляу. Это километров восемь от пасеки по прямой тропе. Место там просторное, равнинное — самый раз для объездки лошадей.
Пока поднялись на Джайляу, он ладом пропотел — с мешками–то на горбу! Но я не дал ему передышки. Чабаны помогли мне снять груз и сесть самому. Когда они дали коню волю, он и понес, и понес… Но я заранее продумал направление — держу его в гору, да в гору. Как он ни изворачивался, ни изловчался — не удалось меня сбросить. Я же сохранил кавалерийскую хватку. К тому же вес во мне был тогда подходящий: под девяносто кило! Тягаться ли ему со мной?
По неопытности горячего необъезженного коня нетрудно загнать. Поэтому я то и дело осаживал гнедого, не давал мчаться галопом. А ему не нравилось — вытанцовывал кренделя, рвал поводья. Но деваться некуда: час от часу конь становился все покладистее.
На пасеку возвращались по объездной дороге. Конь ладом упрел и шел ровно, только злобно фыркал и время от времени крутил мордой, грыз удила, как бы проверяя мою бдительность.
На второй, третий и четвертый день я повторил маневр на джайляу. А на пятый отважился прогуляться до своего села. И пошел, пошел у меня Гнедко. А еще через пару месяцев лучшей верховой лошади и не пожелаешь.
Молва о том моментально разнеслась по округе. Тут уж понаходились на вчерашнего звереныша охотники. Каких только коней в обмен не предлагали. Даже председатель наведался, чего раньше никогда не бывало. И ему приглянулся скакун. Что я мог поделать? Спасло меня только одно: гнедой близко не подпустил к себе колхозного голову. Тот и отступился.
Через полгода, когда пришлось сдать Серого, стал приучать Гнедка к упряжи. И снова он выделывал. Сбрую изуродовал, пришлось новую заводить. И двое саней по зиме разбил вдребезги. Но я все сносил спокойно. Тем, видать, и доконал упрямца. Признал он меня. Но еще лет десять считался только с хозяином. Другие лучше не подходи. Ни с какого бока, ни с какой целью. Даже корм от постороннего не принимал. Во, характерец! Да и сейчас не больно каждого подпустит. Подход да подход нужен. Даже годы не смирили его.
— Может, ему пора бы на пенсию? — встрял я со своим предложением. — Ходил бы, отдыхал без работы.
— Я же вижу: есть в нем еще сила. Лет на пять–шесть хватит. А без дела он зачахнет. И ты меня не переубеждай. И не перебивай, пожалуйста, если есть желание до конца выслушать рассказ. Или не интересно?
— Очень интересно. Извини, — признался я.
— То–то. Кроме всего, он меня множество раз из беды выручал. А однажды от верной смерти спас. Так что мы с ним квиты.
Было это зимой. Отправился я рано утром по дрова, в глухомань забрался. От ходьбы по глубоченному снегу да от азартной работы изрядно вспотел. И не поберегся — скинул с себя полушубок. Когда до пасеки добрался, уж в жар бросало. Кое–как запряг Гнедка в сани, завернулся в тулуп и айда в Тургень. А в дороге как в пропасть провалился, потерял сознание. На беду и ночь накатилась. Очнулся я уже в больнице.
Оказывается, конь почуял неладное. И повернул к людям, на совхозную ферму. Подвез сани к одному из домов и давай тыкать мордой в окно. Вышли люди, а он ржет тревожно, подзывает, значит. Люди — к саням. Обнаружили меня в беспамятстве. Удачно, на ферме машина оказалась. Она и доставила меня в больницу. Там уж постарались. Когда самое опасное было позади, врачи признались: до Тургени Гнедко живым бы меня не довез.
МУРЛЫКОВИЧ
Про кота Ваську мы вспомнили в первый же день, за обедом. Раньше он жил в селе и был нашим баловнем. Поэтому и захотелось увидеть его побыстрее.
— Кот явится только ко сну — проверено! — огорчил нас дед. — Уходит летом спозаранок и дотемна где–то шастает, мышкует. Но спать является в дом.
Не меньше нас, пацанов, привечала кота и баба Аня. Потом между ними произошел нешуточный раздор. И неизвестно, чем бы все кончилось, не подоспей вовремя дедушка.
Произошло вот что. По весне наседка вывела восемнадцать цыплят. Старушка останавливала знакомых и с придыханием выкладывала свою радость: «Век прожила. А такое впервой: подложила под квочку восемнадцать яиц — и изо всех цыплята вылупились. Ни одного болтуна!»
Но торжествовала бабуля всего неделю, пока цыплята находились взаперти, в прибаннике. Затем выводок был переселен в сарай. Днем он под опекой наседки гулял по двору. А к вечеру бабушка недосчиталась одного цыпленка. На другой день исчезли сразу два…
— Што за напасть? — встревожилась баба Аня. И куда подевались?.. Никак, соседский кот? На своего Ваську она не могла подумать. Кот слыл воспитанным, важным. Больно надо ему с цыплятами связываться. Да и не бывало сроду у бабушки такого, чтобы свои кошки в собственном доме шкодили. И решила баба Аня все самолично выяснить. В субботу она привязала наседку посреди двора, чтобы цыплята были на виду. И засела в укрытие, за поленницу дров. Стала терпеливо наблюдать.
Откуда было Ваське знать, что хозяйка снизойдет до слежки, устроит засаду. Он, особо не таясь, подобрался к цыплятам. И выждал момент, когда один из них сунулся к его носу. Кот без шума сграбастал жертву и метнулся с глаз долой, на сеновал.
У бабы от увиденного аж дыхание перехватило. Но она быстро совладала с собой, тоже без лишнего шума приставила к сеновалу лестницу. И накрыла воришку в самый разгар трапезы. Кот не успел опомниться, как был посажен в пустую бочку. Хозяйка прикрыла ее крышкой, да еще и камнем придавила сверху, для надежности.
Весь день бабушка придумывала плутишке подходящее наказание. Она беспрестанно подходила к бочке, грозилась коту смертной казнью. А вечером объявился дед: родных повидать да в баньке попариться.
Вот уж когда разошлася бабуля! Дед ничего толком понять не может. А она велит ему немедленно принять меры.
— Какие еще меры? — спрашивает дед. А когда догадался, так и прыснул со смеху: — Против кота–то? Ну и насмешила! Сколько лет души в нем не чаяла. И на тебе: меры применять…
— Тебе бы только зубоскалить, — пуще прежнего разошлась старушка. — Выходит, из–за разбойника я без курей останусь? Ежели не пожелаешь мер принимать, я сама лишу его жизни…
