Олег Меркулов - Комбат Ардатов
— Кто шипел? — быстро переспросил его Ардатов. — Кто?
Чесноков махнул вбок, показывая направление, куда ушли Просвирин и Жихарев.
— Они, трепачи те же! Кто же еще. Жихарев да Просвирин. Дружки подобрались. Оправляться по двое ходят! Зато когда остаются сами, грызутся, как собаки. Я шел — они меня не видели — и слышу: «В другой раз, если пошлют опять с тобой, я тебя просто пришью и весь сказ!» Это так Жихарев говорил, а Просвирин ему в ответ: «Я тебя, вошь уголовную…» Что он хотел сказать дальше, не знаю, они меня услышали. Видели бы вы, как Просвирин смотрел потом! Живьем готов был проглотить! Нет, товарищ капитан, их надо проучить! Не так чтоб очень, а немного надо. Тут про нас знают, тут патроны, тут мы их, — он кивнул на убитых немцев, — удерживаем, а они трепятся!
— Он так и сказал: «вошь уголовная?»
— Ну да, — закивал Чесноков, — «Я тебя…» Нет, — уточнил он. — «Я тебе, вошь уголовная…» Так он сказал.
— Пошли, пошли, — сказал ему Васильев. — Пошли же! Выполнять! — сказал он тоном Ардатова.
«Ну, а что я могу с ними сделать? — соображал Ардатов. — Предположим, они не те. Разоружить? Допрашивать? Отделить их, обыскать тщательно? Белоконь, Щеголев, я, Чесноков, — прикидывал он, кого привлечь к этому делу. — „Вошь уголовная“, — повторил он про себя. И такой отобран для службы в контрразведке! Хотя, конечно, он просто рядовой — стоять на посту, конвоировать. Велик ли с него спрос? Самый мелкий исполнитель. А может, он служил в охране лагерей уголовников и эти словечки оттуда… Но только не на глазах Ширмера», — решил он.
«Лихо! Ай-да лихо!» — думал Ардатов, следя в бинокль за тем, как из Малой Россошки, петляя по степи, к ним мчится, газуя вовсю, мотоцикл с коляской. Мотоцикл кидало на кочках, но мотоциклист-водитель, не сбавляя хода, гнал, припав к рулю, словно на какой-то сумасшедшей гонке, врезаясь в полынь и ковыль, сбивая с них пыль, оставляя за собой хвост дыма и этой пыли, отчего казалось, что мотоцикл от натуги горит.
Немцы запоздало ударили по нему из минометов, но мины рвались или далеко сзади него, или в стороне, или слишком впереди, и Ардатов, представив себе, как торопливо-зло крутят ручки наводки немецкие минометчики, с издевкой сказал им: «Промажете все равно, сволочи!» Конечно, немцы стреляли по мотоциклистам и из винтовок, но тот, кто сидел за рулем, бросал машину влево, вправо, как будто выполнял сложные повороты в этом бензиновом слаломе.
Ардатов знал, что мотоциклистам за ревом мотора не слышно пуль, прикинул, что в таких гонщиков и из винтовки не очень-то попадешь, и сказал опять, на этот раз немцам-стрелкам: «И вы промажете, сволочи! Конечно же, промажете!.. А снайпер бы сбил! Со второй, с третьей, но сбил бы, — подумал он. — Хорошо, что его самого сбила Надя! Молодец девочка!»
Все нераненные и те раненые, кто мог, выглядывая на секунды из траншеи, смотрели, как приближается к ним мотоцикл и, конечно же, у всех на душе полегчало, все обнадежились, потому что сам дымно-пыльный след этого связного был для них ниткой, которая соединяла их со своими.
— Наши! — кричал, радостно приплясывая, Чесноков, забывая, что высовываться нельзя, и выставляясь под пули. — Наши! Как жмет! Подкрепление! Подкрепление будет!
— Пригнись! — крикнул ему Ардатов. — Голову!
Когда до них оставалось с полкилометра, мотоцикл вдруг резко остановился, тот, кто ехал в люльке, махая в стороны руками, что-то — Ардатов не мог разгадать именно что — что-то поделал, потом отшвырнул какой-то предмет, мотоцикл снова по-суматошному рванулся, как будто не то нахватался нужного ему воздуха, не то накопил новых сил, и сделал это как раз в пору. Немцы целились в него с упреждением на скорость, и во время остановки мотоциклистов мины немцев веером легли значительно впереди него, но за остановку наводчики довернули прицелы, и, обожди мотоцикл на месте еще мгновения, они бы накрыли его. Но пока мины летели по поправленной траектории, мотоцикл умчался вперед, и они ударили за ним.
— Лихо! — снова сказал себе Ардатов, хорошо уже различая и того, кто припал к рулю, и того, кто лежал животом на задней части люльки, спиной к ним, удерживая в руках телефонную катушку, следя за тем, чтобы при всех бешеных эволюциях машины провод сматывался с нее равномерно, — оборвись этот провод, и надо было бы останавливаться, чтобы стачать его, и, наверное, немцы бы уже с такого расстояния не промазали.
«Они останавливались, чтобы срастить провод, когда кончилась первая катушка, первые полтысячи метров кабеля. Ну, живем! — радостно подумал Ардатов. — Связь есть, теперь есть связь!» Но он все-таки быстро покосился на солнце — солнцу до горизонта еще оставался порядочный кусок неба.
Мотоциклисты на предельном газе подлетели к траншее, водитель, рванув руль, заложил вдоль нее дугу и, дернув декомпрессор, зачихал цилиндрами, отчего мотоцикл потерял сразу скорость, и оба мотоциклиста не спрыгнули, а свалились в траншею. Еще падая, один из них, тот, кто вел мотоцикл, крикнул:
— Осторожней, телефон!
— Вроде все цело, — сказал он, стоя на одной ноге, поднимая, как гусь, другую простреленную в икре, и осматривая телефон.
Это был молоденький лейтенант, у которого на петлицах рядом с кубиками были эмблемки из старинных пушечных стволов.
— Связь! Дать связь! — приказал он своему пассажиру, сержанту, упавшему в траншею с катушкой, на которой оставался последний и неполный ряд кабеля.
Сержант быстро присоединил провод к клемме и крутанул ручку.
— Есть связь! Есть! — доложил он и сказал в трубку: — Еще бы полсотни метров, и все впустую!
— Мотоцикл вниз! Быстро! — приказал всем Ардатов.
— Расширить траншею! Землю только вниз! Не демаскироваться! Вызвать сестру!
Оставленный на виду мотоцикл был вехой, давал немцам точный ориентир, где проходит траншея, поэтому те, кто стоял ближе всего к мотоциклу, начали лихорадочно резать, копать, рубить стенки, и очень скоро Белоконь, лежа на животе за мотоциклом, подталкивая его сзади, и еще несколько красноармейцев, подтягивая мотоцикл на себя, свалили его боком в образовавшуюся яму, так что теперь мотоцикл, как и все, кто был в траншее, стал невидим для немцев.
— Тпру, лошадка! Тпрру! — похлопал мотоцикл, как шею лошади, Белоконь. — Передохни, милая. Спасибо, что довезла нам…
— Молись, святое воинство! Молись, пехота! — перебил его связист, передавая трубку лейтенанту. — Молись, чтоб связь не рвалась, и будете, как за каменной стеной.
Все еще захваченный ожесточенным ритмом, лейтенант закричал в телефон:
— Ухо! Ухо! Ухо! Ухо! Я — глаз! Я — глаз! Вы? — горячо и радостно спросил он кого-то на том конце проволоки, видимо, хорошего своего знакомого или товарища. — Видели? Да, жал газ до предела. Я же говорил! Ого-го! — вдруг сказал он по-иному. — Больно, ломит.
Из согнутой ноги лейтенанта, чуть выше голенища хромового сапога из маленькой дырки в брюках быстро капала кровь.
— Нет, не вам, — крикнул лейтенант в трубку. — Это я так.
Он, изогнувшись, секунды разглядывал свою продырявленную ногу, как капает из нее кровь и как эта кровь смачивает утоптанное глиняное дно траншеи.
— Готовы? — спросил в трубку, отвернувшись от ноги, лейтенант и, передав трубку связисту, дернув кнопки чехла бинокля, подкрутив барашек резкости, начал командовать:
— Репер номер один! По реперу!..
— По реперу! — повторил связист, привычно устраиваясь полусидя, полулежа на дне траншеи.
— Гранатой, взрыватель осколочный, угломер 42–80, прицел 64, уровень 30–00. Первому, один снаряд… Огонь!
— Гранатой! Взрыватель!.. Угломер!.. — эхом откликнулся связист, передавая команду на батарею.
Снаряд разорвался правей и дальше крайнего, того самого танка, который Ардатов подбил первым, этот танк и служил лейтенанту репером.
— Ай-я-яй! — пробормотал лейтенант и дал поправку: — Левее 0–06, прицел меньше 4. — После второго снаряда он приказал: — Стой! Записать установки!
— Действуй! — сказал сестре Ардатов, когда она протиснулась, приподняв над головой сумку, между мотоциклом и стенкой. — Ножницами. Пусть пристреливается. И побыстрей, ладно? Сейчас они опять полезут!
— Ясно! — Сестра, поддернув юбку, стала на колени у ноги лейтенанта, мелькнули ножницы, сестра ввела одну их половинку в пулевую дырку на штанине, надавив на каблук, положила носок сапога себе на юбку, и полоснула ножницами брюки сначала вверх-вниз, а потом поперек, так что мокрый кусок брюк обвис, и обнажилась сухая мальчишеская икра.
— Репер два! — скомандовал лейтенант, но тут сестра положила на икру тампон, и лейтенант обернулся. — А-а-п-п! — сказал он, как будто подавился воздухом, и сразу же изогнувшись, подул на икру, как дуют на ушибленный палец! — Нельзя ли поосторожней?
— Нельзя! — Сестра сдвинула по бинту второй тампон так, что он прикрыл выходное отверстие. — Не в детской поликлинике! Командуй! Командуй! Да не дергайся. — Она туго обвела бинт вокруг икры.
