Владимир Фиала - Кто такой Антал?

— Я уже старый человек, да и нервы не те, что раньше.

— Да нет, Хенке. Вы признаетесь в частностях, чтобы мы поверили, когда будете лгать дальше. Но нас не обманете. Вы чего-то боитесь?

Хепке упорно молчал. Его взгляд на мгновение задержался на Ярде. Капитан Гавран наклонился к нему:

— Пан Хенке, вы признались в контрабанде, и я должен предупредить, что вас ожидает довольно строгое наказание. Единственная возможность облегчить свою участь — чистосердечное признание. Скажите мне, давно вы живете в Тифенбахе?

— С рождения, — ответил Хенке настороженно.

— Естественно, знаете окрестности как свои пять пальцев. Вы говорили Сынеку о почтовой телефонной линии из Тифенбаха в Седловице. Кто кроме вас о ней еще знал?

Хенке задумался.

— Здесь, наверное, никто, а у нас в Тифенбахе все старожилы.

— Сколько их?

— Собственно говоря, только трое.

— Кто из них ездит в Чехословакию?

— Только я.

— Другой конец кабеля выходит на поверхность за рекой у лесной сторожки. Кто там живет?

— Это уже давно не сторожка. Купил ее после войны некий Брюкнер, бывший перебежчик с западного фронта. Вернулся с американской армией и получил пенсию как инвалид войны. Сдает комнаты приезжающим подышать свежим воздухом.

— Кто к нему ездит?

— Все время одни венпы. Летом, зимой, в течение всего года. В деревню не ходит, для этого он чересчур аристократ.

— Что из себя представляет этот Брюкнер?

— Как вам сказать? Поздоровается, скажет два слова и идет дальше. Я с ним, собственно, разговаривал только тогда, когда мы с соседом делали ему новый забор.

— Вспомните, когда это было.

— Спустя три года после войны, тогда был большой дефицит с древесиной. Брюкнер пришел ко мне и попросил продать несколько деревьев. Я тогда работал в лесу. Вы сами знаете, даже через три года после войны можно было найти в лесу покореженные стволы деревьев, и лесники были рады избавиться от них из-за короеда. Валить их никто не хотел. Они нашпигованы осколками, и нужно было беспрерывно точить пилу. Я сказал ему, что жерди из сушняка сделаю, но он хотел иметь пиломатериалы. Дал мне задаток. Я договорился с лесником и подготовил древесину. Только на лесопилку у меня лес не взяли — опять из-за осколков. Поэтому я пилил доски на своей циркулярке. Распилить удалось, но намучился с этими бревнами и запорол при этом три диска. Брюкнер мне, однако, нашел новые, шведские, одним еще до сих пор пилю. Потом мы ставили забор. Столбы он привез из Вены. Вкопали мы их в землю, забетонировали, прикрепили перекладины, набили на них доски и промазали их отработанным маслом. Заплатил он нам хорошо, но за все время, что мы у него работали, не пригласил даже на веранду. Такой барин. Забор высотой более двух метров с колючей проволокой наверху, железные ворота, ни одной щелочки, — наверное, чтобы зайцы не подглядывали. Позднее мы еще расширяли ворота в бывшее стойло. Теперь там гараж на три машины. Доделали ворота, а на следующий день я должен был врезать замки, но в сад попасть не мог. Брюкнер привез двух догов, каждый с теленка. Вынужден был за мной прийти к воротам и обратно проводить, иначе эти бестии меня бы разорвали.

— В его саду сейчас есть вторая будка с распределительным щитом?

— Да, у забора в сторону дороги.

— А теперь только правду, пан Хенке. Вы знаете, кто такой Клехта?

Разговорившийся Хенке съежился на стуле.

— Этого я вам не скажу, панове! Он меня убьет.

— Вам нечего бояться, через минуту его приведут. Мы хотим услышать ваше добровольное признание, ничего больше. Почему вы его так боитесь?

— Он мог меня уничтожить, и он бы это сделал!..

— Он что-нибудь о вас знает? Пан Хенке, эти старые истории уже давно никого не интересуют, — пытался разговорить его Гавран.

Хенке вздохнул, но нашел в себе силы продолжить разговор:

— Хорошо, по крайней мере, мне станет легче. Это уже столько лет меня мучает! Мы познакомились еще до войны. Тогда я время от времени носил сахарин и камешки, как вы изволили сказать. Если бы я нашел себе честный заработок, никогда не стал бы заниматься этим.

В лесу мы зарабатывали гроши, дома — нищета, что нам еще оставалось делать? Клехта несколько раз получал от меня товар. Однажды он мне не заплатил. Когда я стал требовать с него деньги, он пригрозил, что донесет на меня. В то время ходили слухи, что он наведывается к жандармам и таможенникам. Он выдавал каждого, на кого был зол, а тогда ведь контрабандой занимались все, за исключением, пожалуй, Крауса да двух-трех зажиточных крестьян.

После войны я уклонялся от встреч с ним. Я знал, что он вернулся, но просто не хотел его видеть, помня, что он бессовестно обокрал меня. А потом занемог наш маленький Ганзи, внук. Что-то с легкими. Мы, как могли, заботились о мальчике, но нищета все равно дала о себе знать. Доктор сказал, что ему нужно молоко. Денег не было, так что пришлось продать три подводы бревен. За вырученные деньги я накупил сигарет, нейлоновых рубашек и подался сюда, к Сыровы. Он помог мне найти корову, которая только что отелилась. Мы подождали у границы — тогда ее охраняли всего несколько пограничников, — пока пройдет пограничный наряд, и я перевел корову через реку. Все было хорошо, но меня, как назло, увидел этот мерзавец Клехта. Он стал угрожать, что донесет на меня. Я был в отчаянии. Тогда он все-таки милостиво меня отпустил, но я вынужден был дать ему обещание до самой смерти никому не говорить, что он жил здесь до войны и что мы с ним знакомы. Кроме того, он потребовал еще блок сигарет. Пришлось дать. А что поделаешь? После того случая он не раз меня шантажировал. А потом он вдруг бросил контрабанду, сразу, будто отрубил, и я наконец вздохнул свободно. Однако при каждой встрече он напоминал мне, что я должен молчать, иначе он меня уничтожит.

— Я верю почти всему, что вы сейчас рассказали, пан Хенке, хотя мне совершенно непонятно, почему вы боитесь разглашения такой старой истории. Но к этому мы еще вернемся. Сегодня в разговоре с Сынеком вы сказали ему о почтовой линии связи. Он совершенно случайно спросил вас о Клехте. Что вы делали потом?

— Теперь я понимаю, что натворил глупостей. Я поехал к Клехте и сказал ему, что о нем спрашивал Сынек.

— Вспомните подробнее: о чем вы говорили? Вы сказали, что у Сынека есть какие-то подозрения, так?

— Нет, ничего такого я не говорил. Я передал Клехте наш разговор с Сынеком почти дословно.

— Что делал Клехта потом?

— Этого я не знаю. Он был крайне возбужден, страшно ругался, а потом выгнал меня.

— Сколько времени вы с ним говорили?

— Совсем немного, минуты две.

— Мне жаль, пан Хенке, но вы стали соучастником в попытке убийства. Клехта пытался убить Сынека.

Хенке вытаращил глаза:

— Я здесь ни при чем!

— Клехта решился на убийство после вашего предупреждения. Взяв оружие, он нашел Сынека в саду Урбанека и выстрелил в него, но, к счастью, не попал.

— Клянусь вам всем, что для меня свято, я не знал об этом, — лепетал Хенке. Ярде стало его жаль, каждую минуту старик мог свалиться от нервного потрясения.

— Это. мы уточним позже, пан Хенке, а теперь перейдем к самому главному вопросу. Вы утверждаете, что боитесь Клехту из-за той истории с коровой. Но я вам не верю. Определенно было еще что-то. И вы нам сейчас об этом расскажете.

— Прошу вас, оставьте меня в покое, я уже больше не могу, — взмолился Хенке. Однако Гавран неумолимо шел к своей цели.

— Мне вовсе не хочется вас мучить, поймите, но мы должны установить истину. Когда вы в последний раз видели этого человека? — Он бросил на стол фотографию мужчины, которого Ярда не знал. Хенке посмотрел, губы его задрожали, и по щекам скатились две большие слезы.

— Дайте мне чего-нибудь выпить, — выдавил еле слышно Хенке. Капитан Странский открыл бутылку пива, потом налил еще рюмку сливовицы и все это пододвинул к старику. Тот двумя глотками осушил рюмку, после чего долго пил из пивной бутылки.

— Вот этого-то я и боялся! Значит, вы нашли священника? Это мой конец!

— Наоборот, это ваше освобождение. Теперь у Клехты не будет повода вас шантажировать, — произнес Гавран с улыбкой. Ярда начинал его понимать. Стало ясно, что Гавран намерен получить от Хенке еще одно признание и выбрал безошибочный путь.

— Я скажу вам. все. Как уже говорил, Клехта перестал заниматься контрабандой и оставил меня в покое. Но так продолжалось только четыре года. Однажды он подождал меня у выхода с кладбища, где я навещал могилы жены и сына. Клехта хотел, чтобы я перевел сюда одного человека из Австрии. Если, мол, я христианин, то обязан это сделать. Я стал отговариваться, что людей никогда не переводил, но он снова напомнил мне о старом моем грехе. Клехта знал, что мне известна одна тропинка, которая не контролируется пограничниками. Она шла вдоль реки под зарослями ольхи. Проволока протянута и над рекой, но ее можно приподнять. Потом я по холму пробирался в лес, а оттуда до Седловице всего два километра. Я вынужден был обещать Клехте, что проведу этого человека. Через два дня этот священник пришел ко мне с запиской от Клехты. Это. было как раз в день рождения внука, четырнадцатого мая. Мы пошли ночью, подождали, когда пройдет наряд, перешли реку, но дальше идти я не решился. Показал ему дорогу, и он на прощание дал мне вот этот крестик. — Клехта показал себе на грудь. — Стало быть, он один пошел в Седловице. В последующие дни на границе все было спокойно, и я решил, что он прошел благополучно. Значит, вы его схватили.