Владимир Востоков - Знакомый почерк
Одевшись и причесавшись, он пошел отыскивать брата — именно отыскивать, потому что в квартире можно было заблудиться. Фанни, увидев его в коридоре, помогла.
— Сюда, пожалуйста. — Она показала ему дверь.
Казимир сидел без пиджака перед низким столиком и разговаривал по телефону, левой рукой оттягивая и отпуская лямку подтяжек. Никаких иностранных языков Станислав не знал, поэтому при виде Казимира, бегло и уверенно бросавшего в трубку незнакомые слова, ему вдруг почудилось, что это вовсе и не брат его, а какой-то незнакомый и очень важный человек, взявший его под свое могущественное покровительство. В общем, потерялся застенчивый младший брат в этой огромной квартире и никак не мог обрести независимости, подобающей пятидесятилетнему мужчине. Заметив его, стоящего в дверях, Казимир показал рукой на кресло против себя.
— Ну, братишка, давай составлять программу, — наконец положив трубку, весело сказал он, но тут же сменил тему: — Встань, пожалуйста, хочу на тебя взглянуть.
Станислав послушно встал. Оглядев его придирчивым взглядом с ног до головы, Казимир заключил:
— Нет, лучше все-таки сначала сменить экипировку. Мой гардероб тебе не подойдет. Поедем.
Станислав, как он ни был потерян, ощутил укол самолюбия. Костюм он купил за день до отъезда, костюм дорогой, из чистой шерсти. Видно, по его лицу брат понял, о чем он думает.
— Пиджак немодный, и галстук тоже, а нам придется посещать заведения, куда ходят модно одетые люди, И к тому же костюм еще не лег по фигуре, тебе в нем неудобно. Словом, подчиняйся старшим.
Шофер ждал в машине. Казимир сказал ему что-то, и они поехали в центр.
Как потом узнал Станислав, они были у Херцманского. Их встретил худой старый продавец маленького роста, одетый с иголочки. Брат поговорил с ним. К Станиславу подошли два продавца помоложе, оглядели его, записали что-то в книжечки и ушли, а братьев пригласили сесть за столик и принесли две чашки кофе. Когда они его выпили, их пригласили в примерочную. Через четверть часа Станислав был одет во все новое.
— Ну вот, теперь тебя не отличишь от европейца, — сказал Казимир.
— Наверное, дорого встало?
— Предоставь это мне. И не задавай больше глупых вопросов.
Они вернулись домой, Казимир позвонил кому-то, поговорил недолго и объявил:
— Будем обедать в ресторане. Сейчас за нами заедет один человек, и отправимся.
— Что за человек?
— Его зовут Роджерс. Работает в посольстве, но бизнеса не оставил. У меня с ним дела. Он тебе понравится, не беспокойся. Три года прожил в Москве, любит Россию.
Сначала Станислав не увидел, а услышал Роджерса. Он громко разговаривал с открывшей ему Фанни. Потом в комнату вошел высокий широкоплечий мужчина с коротко стриженными, совершенно седыми волосами и моложавым лицом. Протянув широкую ладонь, он другой рукой хлопнул Станислава по плечу и сказал с приятным, еле заметным акцентом:
— А младший Паскевич неплохо сохранился в московском климате, не правда ли?
— Вы тоже, — отвечал Станислав.
— Ну, мы с Казимиром старики, нам по шестьдесят. Но еще ничего, ничего! Как поживает Москва?
Он держал себя так, будто они знакомы с незапамятных времен. И сразу располагал к себе.
— Стоит, — сказал Станислав, с удовольствием ощущая, как к нему возвращается непринужденность.
— Сейчас там уже морозец. Хорошо по морозцу пройтись. Скучаю. — Роджерс постучал себя по груди. — Но, как у вас говорится, развеем тоску веревочкой.
— Завьем, — поправил Станислав.
— Ну так завьем! Поехали, Казимир.
— Поехали.
Они обедали в ресторане, сверкавшем снежной белизной скатертей и матовым серебром приборов. Хотя столики вскоре все оказались занятыми, в зале не было никакого гула. И оркестр играл негромко. И певица не рвала свои голосовые связки. Картина не имела ничего общего с тем, что ожидал увидеть Станислав. И это ему понравилось. А когда он узнал, что здесь можно заказать даже советскую водку, оставалось только позавидовать местному уровню обслуживания.
Заказывал Роджерс. У всех троих был прекрасный аппетит. Пообедали отлично. Пили совсем немного. Станислав и Роджерс закурили и разговорились о Москве. Роджерс читал стихи, вспоминал, как ездил в пушкинское Михайловское, где Станислав, к стыду своему, ни разу не бывал.
— Тебе, по-моему, хочется спать, — заметил Казимир брату.
— Не против. — Его и правда клонило в сон. — Прямо с колес — и столько впечатлений.
Роджерс подозвал официанта и рассчитался. Когда шагали к выходу, он сунул в карман Станиславу пачку сигарет, сказав: «Я вас этим завтра обеспечу». Он отвез их домой и пожелал спокойной ночи.
Братья разошлись по спальням. Постель у Станислава была разобрана. На подушке лежала голубая шелковая пижама. Он уже переоделся, когда к нему заглянул брат. Он принес газету.
— Если пожелаешь на сон грядущий. Я тебя будить не стану. Спи, пока спится.
— Спасибо тебе за все, Казимир.
— Нормально, нормально. У нас с тобой впереди еще много интересного.
Станислав зажег лампу на прикроватном столике, лег и развернул газету. Она называлась «Русская мысль». Издается в Париже. Двенадцать страниц. Станислав начал читать заголовки. На первой полосе: «Куба и СССР», «Неразбериха или диалектика?», «Нераспространение ядерного оружия», «Переоценка НАТО». На второй полосе — рубрика «По Советскому Союзу» и заголовки: «Общенародное государство», «Незаконнорожденные», «Баранина не в моде», «Чашка кофе», «Автобус в Одессе». На третьей полосе внимание Станислава привлекла статья «Продолжительность отпусков в СССР». Он пробежал ее. Из статьи выходило, что все граждане в Советском Союзе имеют право только на двенадцатидневный отпуск. Чепуха какая-то. Потом взгляд зацепился за строчки: «Площадной бранью пользуются все, но особенно злоупотребляют ею женщины… Мужчины здесь, как ни странно, даже сдержаннее». Некто С. Водов в статье «Из глубины» утверждает, что «сейчас у нас на родине в кругах новой интеллигенции наблюдается усиление интереса к религиозной философии». Еще занятнее! Но глаза неудержимо слипались. Прочтя на одиннадцатой полосе объявление в черной рамке, что скончался князь Юрий Львович Дондуков-Изъидинов, и подумав, что вот, оказывается, до сих пор умирают русские князья, Станислав Михайлович уснул беспробудным сном.
Встал он утром в девять. Достал из чемодана бритвенные принадлежности, побрился, умылся, надел новый костюм и минут пять разглядывал себя в зеркале, поворачиваясь так и сяк. И вдруг ему сделалось стыдно: в такие годы вертеться перед зеркалом даже женщине не пристало, а он все-таки мужик…
Он вышел в коридор. Услышав его шаги, из кухни появилась Фанни, свежая, словно умытая росой.
— Доброе утро, — первой сказала она, и ямочки на щеках стали глубже от улыбки.
— Здравствуйте. Брат у себя?
— Он уехал по делам полчаса назад. Он велел мне покормить вас завтраком. Желаете у себя?
— А где завтракаете вы?
— На кухне.
— Тогда и мне на кухне.
Кухня оказалась размером метров в двадцать. У стены слева стоял обеденный стол.
— Садитесь, — сказала Фанни. — Что желаете? Могу предложить яичницу с ветчиной, бифштекс, сосиски, сыр, салат.
— Ну, это слишком много. Если можно, яичницу и салат.
Фанни хлопотала у плиты. Станислав Михайлович чувствовал неловкость — надо бы о чем-нибудь поговорить с человеком. Но о чем? Он был не мастер вести развлекательные разговоры.
— Вы давно из Канады? — спросил он, не придумав ничего оригинальнее.
— Я езжу туда, езжу сюда, — ответила Фанни. — Еще месяц назад была в Оттаве. Теперь я здесь. А вы бывали в Вене?
— Нет, я, кроме Москвы, нигде не бываю.
— Как? Только Москва? — изумленно взглянула она, обернувшись.
— Сейчас. А в войну пришлось кое-где побывать. Пешочком, конечно.
— Вы были солдат?
— Да.
— Как это называется? Освободитель? — Фанни улыбалась очень мило.
— Тогда так и называлось. Мы освобождали Будапешт.
— О, это совсем близко от Вены. Не хотите туда поехать?
Непонятный складывался разговор. Разыгрывает она его, что ли? Вроде непохоже. Он сказал:
— Если захочу, могу поехать в Будапешт из Москвы. Сейчас я приехал к брату.
— Ваш брат ездит всюду. Весь мир.
К счастью, яичница поджарилась, салат был готов раньше. Фанни поставила перед ним тарелки, хлебницу с круглыми румяными булочками.
— Мне надо кое-чем заняться. Позовите, когда захотите кофе, — сказала она и оставила его одного.
Не успел он доесть, вернулся брат. Не снимая плаща и шляпы, он прошел на кухню. Поздоровались. Брат был озабочен и не в духе. Сняв и протерев платком очки, он ворчливо сказал:
— Никогда не можешь располагать собой, черт бы побрал все эти дела.
