Петр Замойский - Повести
— Ну, хвати–ит, — положил Степка руку на книгу. — Я думал, ты что‑нибудь не про это. Ну их, барчуков! Только злоба в сердце.
Я закрыл книгу.
— В Атмис лошадей поить! — крикнул Ленька.
Вся ватага побежала ловить своих лошадей. Мне тоже хотелось проехаться верхом, но только не на Князь–мерине. Мне поймали лошадь Ивана Беспятого. Это молодая, не в пример нашему Князю, шустрая гнедая кобыленка. Едва забрался на нее, как она взяла уже галопом. Быстро нагнал я ребят, и мы выехали на степь. Ленька, самая отчаянная голова, вдруг гикнул, хлестнул свою пегую кобылу и стрелой вырвался вперед. За ним — Костя Жила, ералашно, как отец его, крича и улюлюкая, потом Степка ударил свою, другие ребята и я, без свистка и крика, мчались за ними по степи. Трава скошена, степь, как сковорода, в лицо хлестал теплый ветер. Лошадь бежала ровно, и в глазах только мелькали с левой стороны деревья, а с правой копны сена. Вот и степь, где еще трава не кошена. Лошади ходу не убавили, и мы мчались, почти скрываясь в высокой траве, как разбойники в прериях. Так и чудилось, выскочит из травы тигр, рявкнет и сшибет всадника с лошадью.
Река Атмис… Рядом — чужое село. В реке купались бабы, стирали белье. Работала водяная мельница. Не слезая с лошадей, ребята разделись, побросали рубахи и въехали в реку.
Напоив лошадей, выкупались и как раз вернулись к обеду.
Мать не спросила, где я был, что делал. Раньше за такое самовольство мне попало бы, а сейчас я — сам себе хозяин.
— Веников бы наломать, — проговорила она, когда мы сели под дубом обедать. — Березовых хорошо бы!
— Наломаю! — обещался я.
— Только гляди, объездчик…
— Ничего, не увидит.
Солнце палило. Даже под дубом и то временами дух захватывало. Мужики и бабы то и дело опасливо посматривали по направлению к селу. В такую сушь сгорит село — и не оглянешься.
Ели мы тюрю — хлеб, накрошенный в соленую воду, хлебали квас с луком и воблой, затем кашу.
После обеда повалились спать. Мать уснула, кормя девчонку грудью. Мухи и оводы так и пели над людьми и лошадьми. Особенно много мелкой мошкары. Она висела столбом над лошадьми и монотонно ныла. Седые оводы градом шлепались на лошадей.
В небе кое–где стыли кудряшки облаков. Горы вдали сизые, лиловые. С них, колыхаясь, сползало марево.
Мне тоже хотелось спать, но я решил найти Павлушку. Нужно прочитать ему басню про Данилку. Басня уже записана в тетрадь. Она получилась лучше, чем о «Мышке и книжке». Отправились мы вдвоем со Степкой. Он тоже любил книги, но сам их не читал, а только слушал и всегда докапывался — что к чему. Степка часто не соглашался со мной и с Павлушкой. Нам нравились рассказы Гоголя, мы перечитывали некоторые места по нескольку раз, а Степка удивлялся и находил, что, кроме страшного про чертей, ничего нет.
— На жизнь мало подходяще.
Мёж собой мы прозвали Степку «непонимающим». Зато ему очень понравился рассказ Короленко «Сон Макара». Особенно конец, где на суде перед богом Макар рассказывает, как ему плохо жилось. Тут Степка даже прослезился.
На Павлушку и его отца мы наткнулись случайно: заслышали в лесу тихий удар топора. Решили напугать. Павлушка с отцом рубили молодые дубочки на цепельники. Из‑за кустов мы подсмотрели, как они, очистив дубочки, оставляют сучья в кустах стоймя, чтобы объездчик не догадался о порубке. Несколько дубочков лежат под большим кустом.
— Ага, попались! — крикнул я басом.
У Павлушкина отца топор выскочил из рук. Оба они так и присели. Помедлил, затем снова, уже спокойным голосом я сказал:
— Видим, видим вас, вылезайте на расправу. Давайте топоры!
— Я вам сейчас такие топоры покажу! — вышел из‑за куста Павлушка с цепельником. Он смекнул, в чем дело. — Ну‑ка, подойдите.
— А то побоимся? — пошли мы на него. — Кто вам разрешил рубить барский лес? Ну, ладно, на первый раз прощаем. Был на обрыве?
— Вчера. Он еще страшнее. Сходим?
— За этим и пришли. Пещеру не завалило?
— Нет, больше размыло. Глянешь — и вот–вот Лейхтвейс вылезет… Тятька, я пойду. Ты закопай пепельники, а вечером я их верхом на лошади отомчу. Веники тоже.
Павлушка на всякий случай взял топор, и мы втроем направились в лес.
— Настю с Олей взять? — шепнул он.
— Не надо… Ну, их, девчонок!
— И то правда, — согласился Павлушка. — Похвальную грамоту получил?
— Получил.
— Закажи Харитону рамку, повесь на стену.
— Зачем на стену?
— А куда же?
— Другое место я нашел.
— К образам, что ль?
— К коровьему хвосту.
Павлушка рассмеялся. И мне смешно от такой выдумки.
Степка шел молча. Он срезал себе палку и обстругивал ее.
Скоро попали мы в настоящие дебри. Повалены деревья, войлоком лежит прошлогодняя трава. Кустарники, глушь… Подходим к оврагу, утонувшему в лесах и сваленных деревьях. Повеял сырой воздух. Теперь продирались еле заметной дорожкой. Вот и овраг! Но нам нужно к таинственному обрыву с бассейном воды, а это ниже. Мы идем краем оврага. Деревья так и клонятся туда, некоторые совсем уже свисли или упали. Макушки их лежали на уступах.
Осторожно спустились в овраг. Дно его мокро. Плесень, тина. Остановились. Перед нами высокая стена камыша и тростника.
— Джунгли! — шепнул Павлушка.
Мы уже изрезали тростником себе руки, оцарапали щеки. Павлушка держал наготове топор, мы — ножи.
— Стоп! Дальше нет ходу! — остановился он. — Озеро Чанго. Сейчас появится кашалот.
— А если гиппопотам? — спросил я.
— Он отдыхает, нас поджидает.
Хотя мы и шутили, но нам было немного не по себе. Слишком таинственно это озеро, которому Павлушка дал название Чанго.
Мы остановились. Под нами был огромный наполненный водой котлован с отвесными берегами. Вода словно застыла. Какая глубина тут! Воображение подсказывало, что здесь совсем нет дна…
— Пойдемте вон туда, — указал Павлушка. — Там меньше тростника.
Под ногами хрустел сухой камыш, полуистлевшие тростниковые стебли с седыми кистями, сучья, мох. С. того места, куда привел нас Павлушка, очень хорошо видно все это глухое, дикое озеро.
— Видишь пещеру?
— Вижу, — ответил я, зачарованный.
Под крутым берегом зияла огромная дыра. О том, что эту нору промыла вода, стекая сюда из оврага, догадаться нетрудно, но нам она представлялась пещерой разбойников или жильем гиппопотама. Над ней висели сплетенные в причудливую форму корни, на корнях — клочья сухих трав. Космы трав спускались до самой воды.
— С полверсты небось глубина, — загадал Павлушка.
— Больше, — сказал я.
Даже Степка смотрел испуганно на озеро, переплыть которое ему никакого труда не стоило бы.
— А на дне небось крутит, — говорит Павлушка.
— Сразу затянет, — соглашаюсь я.
— Не приведи бог ночью тут.
— Днем, и то страшно…
Степка смотрит и молчит.
Возле краев на воде недвижимо и плотно лежат листья. Изредка садятся на них какие‑то желтые мухи. Две стрекозы блестят зелеными крыльями. На длинных ногах, как по земле, бегает по воде стая комаров. Вдруг мы вздрогнули. Под нами что‑то шлепнулось в воду.
— Кто? — побледнел Павлушка.
— Лягушка, черт! — крикнул Степка. — Здоровая!
Верно, лягушка. Мы видим, как она плывет, растянув вилкой задние ноги. И мы, оправившись от испуга, обрадовались. Оказывается, это таинственное озеро Чанго не мертвое. Может быть, тут и рыба есть? Мы осмелели. А Степка осмотрелся и, найдя подходящее место, спустился к воде на выступ. Он пристально начал смотреть в воду. За ним спустились и мы.
— Глядите — жуки! — указал Степка.
Приглядевшись, мы увидели плавающих в воде жуков. Они были шустрые, темнозеленые и шныряли взад–виеред, вверх и вниз. Они, видимо, охотились на кого‑то. Некоторые из них плавали или боком, или вверх брюхом.
— Сейчас поймаю, — сказал Степка и хотел было сунуть руку в воду.
— Не надо! — крикнул я. — Укусит!
Степка отдернул руку.
— Отойди, а то сорвется обрыв, и мы ухнем.
— Я плавать умею, — сказал Степка.
— Тут тебе духу не хватит плавать.
— Мне? — вдруг вскипел он. — Мне не хватит? Эх, вы, трусы!
Мы не обиделись. Правда, мы побоялись бы плавать в этом озере.
— Глядите, — скинул он рубашку и начал снимать портки. — Глядите только: тут не больше сажени глубины. Вода теплая, пощупайте.
Мы и щупать побоялись. Мы смотрели на Степку, как на пропащего уже человека. Надо бы остановить его, но ведь он еще больше рассердится. Может, сам одумается. Но он уже голый. Подумав что‑то, перекрестился и шлепнулся в воду. Мы вскрикнули. Погиб товарищ! Что теперь скажем дяде Тимофею? Степка быстро отплыл на середину и крикнул:
— Опускаюсь!
Языки присохли у нас. Ну, теперь‑то ему конец. Долго его не было. Но вот показалась макушка, лицо, вот он, взмахнув руками, плывет к нам. Мы не смеем его спросить — достал ли дно? Подплыл, ухватился левой рукой за корень, поднял правую. В руке грязь.
