Алексей Азаров - На острие меча
Иван Добрев не нашел оснований, чтобы прервать Пеева. Вопрос касался трактовки закона, и делом Касева было разбить аргументы, противопоставив им свою логику юриста… Вот только удастся ли? Система защиты, избранная Пеевым, не содержала изъянов, и Добрев понимал, что Касеву придется туго. Единственное, что остается, — подменить одни понятия другими, подтасовать факты, и суд поможет ему сделать это. Так зачем же прерывать Пеева? Пусть говорит.
Пеев догадывался, о чем думал Добрев, и, продолжая, еще некоторое время придерживался чисто юридических моментов, стараясь создать базу для последних, самых важных выводов, которые обязательно надо высказать, и таким образом, чтобы председатель не получил возможность заткнуть рот.
— Господа судьи! Это мое понимание закона находит подкрепление в том объективно существующем обстоятельстве, что Болгария не является прямой участницей военного союза с фашистской Германией и одновременно не находится в состоянии войны с СССР, что лишает суд возможности предъявить нам обоснованное хоть каким-нибудь законным актом обвинение в разглашении «государственной тайны», подрывающем безопасность державы. Это ясно даже не юристу, а гимназисту, умеющему применять меры ординарной логики. И наконец, хочу спросить: какой из двух сторон в смертельной войне между Германией и Советским Союзом следует помогать, дабы сохранить неприкосновенным суверенитет нашей державы? Понятно, не Германии! Понятно также, что справедливым будет способствовать ее разгрому!.. Перехожу к обвинению в коммунистической деятельности. В наше время служить коммунизму означает, что, с одной стороны, ты служишь человечеству и его будущему, а с другой — своей родине и ее будущему. В то время, когда силы мира предельно дифференцированы, когда коричневая чума противостоит красному знамени, честные люди, естественно, сплачиваются под флагом борьбы за счастье человечества. Они поднимут рано или поздно красный флаг и над свободной Болгарией. Встаю рядом с ними с сознанием, что помогаю всем, чем могу, грядущей победе!.. Я кончил, господа!
У Добрева определенно была замедленная реакция. Он спохватился, когда Пеев уже сел. Рука председателя механически потянулась к колокольчику, замерла на полпути и опустилась на папку с делом. «Опоздал!»
…Третий день был днем приговора.
Добрев, монументальный, всем видом демонстрирующий непреклонность, читал, словно декламировал.
— Семнадцатое ноября тысяча девятьсот сорок третьего года. Военно-полевой суд в составе… от имени его величества Симеона II, царя болгар, рассмотрел…
Формулировки были путаные, корявые, и Пеев подумал, что при правильном отправлении правосудия адвокату в кассационной жалобе ничего не стоило бы камня на камне не оставить от приговора. Но это — в нормальном суде, а не в военно-полевом…
«1. Подсудимые Александр Костадинов Пеев, Эмил Николов Попов и Иван Илиев Владков приговорены:
а. за то, что в военное время — с 1940 года по апрель 1943 года, в период, когда болгарская держава находилась в состоянии войны… проникали в государственные тайны, собирая их внутри державы и передавая через специальную радиостанцию… тогда, как сохранение этих тайн необходимо было для блага и безопасности нашей державы, — на основании ст. ст. 112, п. 1, 112 «г» п. 3 и 118 Наказательного закона вкупе со ст. ст. 22 «б» и 22 «г» Закона о защите государства —
каждый к наказанию: смерти через расстрел, с лишением прав, и дополнительно по ст. 30, пп. 1–4, б и 7 Наказательного закона —
к уплате в пользу государственной казны по 500 000 левов штрафа каждый;
б. за то, что в военное время в 1942/43 гг. они изыскивали средства, содействовали и помогали нелегально существующей в Болгарии БКП и ее членам, на основании ст. ст. 3 и 17 Закона о защите государства —
каждый к наказанию: смерти через расстрел, с лишением прав по ст. 30 Наказательного закона.
По правилам совокупности и согласно ст. 64 и 66 Наказательного закона подсудимые за совершение названных двух преступных деяний должны понести единое наказание, а именно каждый:
смерть через расстрел, с лишением прав по ст. 30 Наказательного закона, и уплату в пользу государственной казны штрафа в размере 500 000 левов.
Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».
Среди осужденных не было: Никифора Никифорова, Янко Пеева, Александра Георгиева — помощников Пеева, которых ему удалось спасти от расправы.
…Осужденных к казни развели по глухим одиночкам. Проявили «милосердие» — разрешили написать последние письма. Завещания долго читали в канцелярии, выискивая «криминал» и… не передали родным, отправив в архив.
Вот они, эти письма.
Иван Ёладков — жене.
«…Знаю, что, может быть, скоро паду в борьбе против подлого болгарского капитализма, против предательской буржуазии. Вся моя жизнь скрашена борьбой за социализм, борьбой за свержение эксплуатации. Не тужите! Знайте, что я пал в этой великой борьбе против подлого фашизма, который уничтожил свободу, культуру, сделал нас бесправными рабами.
Я люблю свободу, мирный труд, люблю и вас обоих. Прошу тебя, дорогая моя Маруся, сохрани нашего дорогого ребенка, чтобы он вырос бойцом, которым будет гордиться освобожденная социалистическая Болгария, как она будет гордиться тобою и мною, павшим в борьбе.
Знаю, уверен, что ты будешь заботиться о нем. Трудно растить ребенка без отца. Победа близка, и это должно поддержать тебя. Милая моя, сделай так, чтобы ребенок стал настоящим борцом. Когда он вырастет, расскажи ему о смерти его отца и дяди.
Скорблю о вас. Но скорбь моя переходит в гордость: я умираю как честный человек.
Свобода и социализм близки. И если я сожалею о чем-либо, то только о том, что не увижу Болгарию свободной. Умираю спокойно, потому что знаю, что светлый день не за горами. Враг спешит — расправа готова…»
Эмил Попов — соратникам по подполью:
«Дорогие товарищи! Смерть не так страшна, как думают многие. Умереть предателем действительно страшно. Предать свой народ — самое большое преступление. Но я могу спокойно сказать, что моя жизнь принадлежит народу. Я никогда не жил только для себя. Обращаюсь к тем товарищам, которые еще колеблются, надо ли бороться. Пусть гордо поднимут голову и сообща добьют врага человечества — фашизм. А сколько великого в жизни, отданной этой великой борьбе! Победа идет. Она близка. Моя смерть, как и смерть тысяч других, таких же, как я, ускорит победу: смерть учит нас еще сильнее ненавидеть врага и не прощать его. Будьте беспощадны. Эмил Попов».
Доктору Пееву разрешили написать два письма — 17 и 19 ноября 1.
Он догадывался: письма будут перлюстрированы. Значит, надо говорить так, дабы контрразведка получила не улики, не повод использовать твое завещание, чтобы грязью облить Советский Союз, БКП, а документ, опровергающий полицейские и судебные инсинуации.
Александр Пеев — жене и сыну.
«Милые мои Елисавета и Митко! Недавно я вернулся из судебной палаты, где нам огласили приговор. Я думаю, вы уже узнали, что я осужден по ст. 112-й Наказательного закона к смертной казни через расстрел и по ст. 3-й Закона о защите государства к смерти через расстрел и по совокупности к смерти через расстрел и штрафу в 500 000 левов. Теперь я относительно спокоен. Я нахожу, что приговор несправедлив, т. е. по ст. 112 «г» я могу быть признан виновным только с натяжкой, а по ст. 3 Закона о защите государства вина приписана неосновательно и бездоказательно. Я не состоял ни в какой связи и не оказывал никакого содействия нашей коммунистической партии, ее подразделениям и членам. При этом в части «шпионажа» было выявлено и доказано в процессе (и прокурор с этим согласился!), что я не похищал государственные тайны, и сведения, переданные мной, были получены от друзей в обычных разговорах…
Я думаю о вас и желаю, чтобы вы были здоровы. Не считайте, что с моим исчезновением кончится мир. Жизнь берет свое. Живите в согласии и любви… Целую вас много, много раз — ваш Сашо».
Последние письма…
Он писал и думал не о себе. Оберегал партию от клеветы. Форе и Янко — от возможных обвинений в будущем. Жену и сына — от опасности быть привлеченными за соучастие… Он всегда думал о других больше, чем о себе.
Регентский совет с поразительной поспешностью конфирмовал приговор.
Смертникам об этом не сообщили ничего.
Димитр Пеев метался по Софии, стараясь поднять на ноги тех, кто мог бы повлиять на регентов и добиться замены смертной казни пожизненным заключением. Вспомнил о бывшем министре Марко Богушевском, с дочерью которого учился; позвонил, добился приема. Богушевский выслушал, пожевал губами: «Ничего не могу сделать, молодой человек. Весьма сожалею…»
Георгий Говедаров поехал к Филову. Не садясь и не принимая поданной руки, сказал, глядя в упор на регента:
