Михаил Черненок - Последствия неустранимы: Жестокое счастье.
— Бородатый геолог — муж Ирины.
Цветков натянуто улыбнулся:
— Не обманывайте. Он же старик по сравнению с Иркой.
— Мне нет смысла обманом заниматься… — Бирюков помолчал. — Это ты, Вася, со мной неискренен. На это вот что хочу сказать… Если ты каким-то образом причастен к смерти Ирины, не скрывай. Допустим, тебе удастся скрыть свою причастность к трагедии, что, конечно, маловероятно, но допустим такое… Тебе сколько сейчас лет?
— Почти восемнадцать.
— Вот, видишь, всего-то «почти восемнадцать»… Жизнь твоя, можно сказать, только-только начинается. И представь, что до глубокой старости придется носить на душе камень…
Цветков насупленно молчал.
— Кстати, Валера Воронкин, которого ты выгораживаешь, уже задержан, — снова заговорил Бирюков. — Хочешь, сейчас его приведут сюда?..
Вася недоверчиво глянул на Антона, но опять же не проронил ни словечка. Тогда Антон позвонил дежурному по изолятору. Узнав, что Воронкина только что увел на допрос Слава Голубев, попросил:
— Скажите Голубеву, чтобы он с Воронкиным зашел на минутку ко мне.
Вскоре дверь открылась, и Голубев ввел в кабинет, держа под руку, словно задушевного друга, растрепанного Валерия Воронкина. Слава тут же положил на стол перед Антоном, пистолет-зажигалку и золоченые часы с браслетом. Коротко сказал:
— Изъято при задержании…
Антон прочитал на тыльной стороне часов гравировку «Васе в день 17-летия от мамы», показал надпись Цветкову и спросил:
— Мамин подарок отдал другу?
Пока вконец растерянный Цветков собирался с мыслями, поднаторевший в следственных делах Воронкин быстро заговорил:
— Погорели, Васек, мы с магазином. Раскалывайся чистосердечно — от этого облегчение на суде выйдет. А мокруху насчет Ирки, извини-подвинься, я ни за какие гроши на себя не возьму!..
— Уведи его, — сказал Голубеву Бирюков.
— Гражданин начальник! Все откровенно расскажу!..
Воронкин отшатнулся от Голубева, но Слава опять взял его под руку:
— После расскажешь, после…
— Это Васек оглушил сторожа в Заречном! — успел все-таки крикнуть Валера.
Антон посмотрел на подавленного Цветкова:
— Такие вот пироги получаются… Такая-то, с позволения сказать, «солидарность» уголовников. Каждый за свою шкуру дрожит.
— Не убивал я Ирину, — еле слышно проговорил Вася.
Бирюков почувствовал усталость и не стал скрывать этого. Вздохнув, он облокотился на стол:
— Вот что, Дветков. Только что ты голословно отрицал почти все факты. Прикажешь верить теперь? Нет. Соберись, дружок, с мыслями и, когда решишься на откровенность, позови меня.
Антон набрал номер изолятора временного содержания. Через минуту после звонка в кабинет вошел конвоир. Оставшись один, Бирюков глубоко задумался. Мысли прервал звонок телефона.
— Ну, что с Васей?.. — спросил следователь Лимакин.
— Битый час толкли воду.
— Можешь быстренько ко мне прийти? Посоветоваться надо. Фарфоров, оказывается, действительно приезжал сюда в тот вечер, когда погибла Крыловецкая. И бриллиантовый перстень у нее с золотым кольцом забрал. Вот они, эти украшения, передо мной на столе лежат, а Фарфоров с тещей — в коридоре. Я приостановил допрос.
— Иду, — сказал Бирюков.
Солнечная с утра погода начинала портиться. Небо густо закурчавело темными облаками, пухнущими у горизонта в предгрозовые сгустки. Ветер закручивал на асфальте дорожную пыль, порывисто трепал верхушки деревьев. Отворачиваясь от пыльных зарядов, Бирюков вошел в тихий коридорчик районной прокуратуры. У кабинета Лимакина молча сидели со скорбными лицами Алла Константиновна и Фарфоров. Когда Антон поравнялся с ними, Фарфоров, нервно дернув плечом, растерянно заговорил:
— Поверьте, я не виноват в такой мере…
— Сейчас попробуем разобраться, Вадим Алексеевич, — остановил его Бирюков и вошел в кабинет следователя. Присаживаясь у стола перед оторвавшимся от бумаг Лимакиным, спросил: — Что у тебя, Петя?..
Лимакин развел руками:
— Сплошные парадоксы… Фарфоров при допросе на удивление быстро сознался, что приезжал в райцентр, чтобы уговорить жену вернуться домой. Ирина категорически отказалась. Тогда в Фарфорове заговорило самолюбие, и он потребовал у Ирины драгоценности… — Следователь показал на бриллиантовый перстень и золотое кольцо. — Вот первый парадокс: Вадим Алексеевич прямо как специально, чтобы поставить себя под подозрение, выложил мне эти дамские радости. Скажи, нормальный человек так поступит?
Бирюков задумался.
— Так, Петя, может поступить или кристально честный человек, или дилетант-преступник: вот, мол, если бы я был виноват, разве показал бы вам отнятые у потерпевшей драгоценности?..
— Кто, по-твоему, Фарфоров? Дилетант?
— Понимаешь… Вадим Алексеевич несколько раз вроде бы порывался что-то сказать мне, но у него не хватило смелости.
— Почему же он мне сразу все выложил?
— Психология, Петя… Я вел с Фарфоровым окольный разговор, вокруг да около, а ты сразу взял быка за рога: «Я — следователь прокуратуры… Ваша фамилия, имя, отчество? Предъявите паспорт…» И так далее и тому подобное — вплоть до предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний. Это, знаешь, действует… К тому же, из разговора со мною Вадим Алексеевич, по всей вероятности, сообразил, что его приезд в райцентр не остался незамеченным.
— Но зачем сейчас Фарфоров привез с собой отнятые у жены драгоценности? — не сдавался Лимакин.
— Вероятно, догадывался, что окольными разговорчиками здесь не отделаться. Алиби его выяснил?
Лимакин подал Бирюкову железнодорожный билет пригородного сообщения, пробитый в двух местах ревизорским компостером:
— Вот единственное «алиби» Вадима Алексеевича. Утверждает, что приехал в райцентр на семичасовой электричке, а обратно укатил в десять вечера, то есть когда Крыловецкая была еще жива. Но билетик-то этот действителен для проезда в пригородных поездах двое суток…
— Да, неубедительно… — согласился Антон. — Знаешь, давай-ка еще с ним поговорим…
Лимакин пригласил Фарфорова в кабинет. Когда тот сел на предложенный стул, Бирюков спросил:
— Вадим Алексеевич, почему скрыли от меня, что приезжали в райцентр к Ирине?
Фарфоров виновато пожал сутулыми плечами:
— Смалодушничал. Можете судить, привлекать к ответственности, я готов на все. Прошу лишь об одном снисхождении: разрешите похоронить жену.
— Этого вам не запрещают, — сказал Антон. — Но давайте еще раз проанализируем последние поступки Ирины. Почему она буквально перед самым вашим возвращением из командировки внезапно уехала в райцентр?
Фарфоров дернул плечом:
— Сожалею, но помочь вам не в силах. Ирина не оставила ни письма, ни записки.
— Ив квартире, когда вы вернулись, все было как обычно?
— Да, как обычно… — Фарфоров помолчал. — Единственное, на что я обратил внимание: в гардеробе Ирины появилось новое платье «сафари».
— Почему это платье привлекло ваше внимание?
— Потому что на рынке такие платья стоят- очень дорого, а больших денег я жене не оставлял, так как она не умела ими распоряжаться.
— Может, Ирина купила «сафари» в магазине?..
— Сегодня утром этот вопрос мы обсуждали с Аллой Константиновной. Она позвонила знакомому директору торга, и тот авторитетно заявил, что в последние два месяца подобных платьев в новосибирских магазинах не продавалось.
— Возможно, Ирина у кого-то одолжила деньги…
— У кого?
— Скажем, у своей подруги Кудряшкиной…
— Леля Кудряшкина сама кое-как перебивается.
Бирюков попробовал выяснить отношения Крыловецкой с Тюменцевой, но Фарфоров на все вопросы только пожимал плечами да теребил бороду. Не мог он ничем, кроме билета, и подтвердить своего алиби. Антон, разглядывая пробитый ревизором билет, спросил:
— Вадим Алексеевич, внешность ревизора, который проверял у вас билет, не запомнили?
— По-моему, невысокий старичок в очках, — неуверенно ответил Фарфоров.
Бирюков повернулся к Лимакину:
— Давай проведем опознание… Позвони начальнику станции насчет ревизора. Кажется, есть такой…
Лимакин раскрыл телефонный справочник, перелистнул несколько страниц и снял трубку.
Невысокого старичка ревизора в очках отыскать оказалось совсем нетрудно. Через полчаса он уже прибыл в прокуратуру. Проблема возникла в другом. Для опознания вместе с Фарфоровым следовало предъявить еще не менее двух бородатых мужчин примерно такого же возраста, как и Фарфоров, а в райцентре бороды были не в моде. Кое-как отыскали одного бородача, работающего инспектором в Госстрахе, а другого— художником в комбинате бытового обслуживания.
Ревизор, которому следователь Лимакин объяснил суть дела, в присутствии понятых очень долго протирал носовым платком очки, затем с чрезвычайно суровым видом разглядывал предъявленных для опознания и вдруг, когда Фарфоров нервно дернул плечом, обрадовался, словно ребенок:
