Алексей Азаров - На острие меча
— Дайте очную ставку!
— Понадобится — дадим.
Через месяц с небольшим к Никифорову вдруг утеряли интерес, целиком переключившись на Александра Георгиева. «Как и на какой основе вы его завербовали? Сколько платили? По каким каналам посылали ему деньги в Берлин? Кто был на связи? Имена, фамилии, клички!»
Пеев иронически приподнял бровь.
— Браво, господа! Вы и сами в это верите?
— Георгиев признался. В Берлине быстро начинают говорить. Сами понимаете: гес-та-по!
— Пытают неповинного? Это омерзительно!
— Он все выдал, ваш Георгиев.
— Под пыткой многие идут на самооговор. Георгиев никогда не был моим помощником.
Допрос вел Недев. Окутанный сладким табачным дымом, он коротко, с театральным восторгом на лице, похлопал кончиками пальцев.
— Браво! Вы, как всегда, предельно логичны, доктор Пеев… Тогда, полагаю, вам ничего не стоит приложить логическую мерку к одному факту. В телеграммах есть ссылки на сообщения Георгиева из Берлина. В вашем доме изъята вся — подчеркиваю: вся! — переписка семьи за много лет. Деловые письма, частные. У вас, как я понимаю, существует завидная привычка сохранять корреспонденцию. Так?
— Допустим.
— Почему же, скажите на милость, среди сотен писем нет ни одного, полученного вами от Георгиева? С какой целью вы их уничтожали?
От быстроты ответа многое зависело. Пеев, в свою очередь, поаплодировал Недеву.
— Браво, полковник! Я совершенно обезоружен. Вы выиграли… Или нет? Скажите, вы внимательно просмотрели переписку?
— Там нет писем от Георгиева!
— Я не о том. Вы обратили внимание на личности адресантов? Не трудитесь вспоминать, я внесу ясность сам: у меня сохранялись лишь те письма, которые посылались членами семьи. Кроме них я оставлял корреспонденцию клиентов. Георгиев не родственник и не клиент. Зачем же было копить его послания, для коллекции?
— Но вы же ссылались на них!
— Ссылался. Письма Георгиева проходили цензуру, в них не содержалось ничего секретного. Я извлекал то, что считал полезным, а затем рвал. Кстати, прошу заметить, что на Георгиева я ссылаюсь реже, чем, скажем, на генерала Даскалова или премьера Филова. Или эти двое вне вашей компетенции, полковник?
После допросов в камеру он возвращался в изнеможении. Обтирался мокрым платком, заставлял себя сделать несколько приседаний. Перебирал в уме подробности, анализировал — не сорвалось ли с языка чего лишнего? Не дал ли зацепки?
Подходил к двери, стучал.
— Я — подследственный! Почему меня лишили бумаги и карандашей!
— Запрещено!
— Требую свидания с начальником тюрьмы.
— Запрещено! И не шумите, свяжем.
Пеев отходил, ложился на койку. Дверь была железная, взгляд упирался в нее, изученную до мельчайших подробностей… Павлов одновременно с приказом о лишении прогулок дал и другой — запирать дверь. В камере висела густая, как желе, спертая вонь. Пеев задыхался, сердце то и дело перехватывал спазм, но стучать, требовать, чтобы открыли, дали глотнуть воздуха, было бессмысленно. «Запрещено!»
Дважды по ночам ему становилось плохо. Приходил врач, щупал пульс, качал головой. Обещал добиться отмены запретов, но ничего не менялось.
Однажды, когда вели на допрос, в нижнем коридоре Пеев чуть ли не лицом к лицу столкнулся с Елисаветой.
Серое платье, серое лицо.
Елисавета вскинула руки к вискам.
— Сашо!
— Эль? Ты арестована?
— Да, и Митко тоже…
Надзиратели отшвырнули их друг от друга.
— Я в двадцать четвертой, а Митко в девятнадцатой!
— Эль… Вас должны освободить… Вы же не виноваты!
Его толкнули с такой силой, что он еле устоял на ногах. Когда выпрямился, Елисаветы в коридоре не было.
В кабинет Гешева вошел с изуродованным гримасой лицом. Знал, что это так, но ничего не мог с собой поделать. Сказал гневно:
— С этой минуты я отказываюсь давать любые показания. Арестованы жена и сын. Это произвол в отношении невиновных!
Павлов опередил Гешева, у которого по щекам загуляли желваки.
— Превентивные меры. Елисавета Пеева содержалась под домашним арестом, ее бы не тронули, но агенты утверждают, что она…
— Не лгите, Павлов! Ваши агенты соврут что угодно и под присягой. Провокаторы! Что они наплели вам в угоду? Что Эль встретилась с подозрительным лицом, которое конечно же ускользнуло от наблюдения? Или это слишком тонко для них, и, не утруждаясь раздумьями, агенты состряпали рапорт, дескать, Елисавета Пеева пыталась скрыться в советском посольстве? Вам не стыдно, Павлов? Вы погрязли во лжи, господа!
— Я не позволю…
— Позволите, Павлов! Ну да ладно. А Митко за что взят? Он студент, к моим делам отношения не имел. В последнее время был в Пловдиве у родни. Что вы стряпаете против него?
Допрос был сорван, и Павлов вызвал конвой. Пеев шел назад, думал. Дошла ли до Пловдива весть о моем аресте? Когда Митко взяли?
…Димитра задержали 22 мая в пять часов утра. Освободили не скоро — в июне, в одно время с матерью: «За недостаточностью улик и невозможностью предать суду». Отказ Александра Пеева давать показания возымел последствия: Павлов, обсудив с Гешевым каждую мелочь, пришел к выводу, что на данном этапе следствия Эль и Митко не представляют особой ценности, другое дело — доктор Пеев! Как знать, не подействует ли на него сей акт доброй воли и не станет ли он податливей?
Елисавета и Митко встретились внизу, в канцелярии тюрьмы. Обнялись, заплакали. Пятьдесят с лишним дней заключения лишили их надежд, каждый понимал, что если им было тяжело, почти невыносимо, то как же тяжело приходится Александру Пееву! Какая Голгофа ему предстоит!
От Дирекции до дома их проводили агенты. Не скрываясь. Остались на улице, под окнами. Старший предупредил: «Выходите пореже. И не болтайте со знакомыми о тюрьме и ее порядках. Иначе снова попадете туда».
На следующий день Елисавета собрала передачу.
Постояла несколько часов перед закрытым окошком в двери канцелярии. Дождалась, когда открыли. Протянула узелок.
— Кому?
— Александру Костадинову Пееву.
— Запрещено!
Эль едва не расплакалась; собрала волю в кулак; постояла немного и ушла. А что она могла? Чем помочь Сашо? Да и кто в состоянии помочь, если даже Говедаров оказался беспомощен? Министр внутренних дел, социального обеспечения и здравоохранения Габровский принял Говедарова стоя. Всячески выказывал почтение; слушая, что-то записывал в блокнотик.
Говедаров, энергично взмахивая рукой, приводил довод за доводом, словно укладывал кирпичи в фундамент. Весомо, прочно.
— Вы говорите, Пеев работал на Центр? Тем лучше! На Центр, против немцев. Отбросим дипломатию, господин министр! На чью сторону сейчас склоняется чаша весов на полях сражений? Кто выигрывает войну? Кто обречен и неминуемо сойдет со сцены? Ответы очевидны, и не принять их в расчет нельзя. При этих условиях процесс Пеева означает ваш завтрашний крах, господин министр. Победители не простят вам того, что в решающую минуту вы сделали неверный выбор.
Габровский закрыл блокнот. Узкие губы сжались в ниточку.
— Я понимаю. Но, поверьте, я бессилен. По делу Пеева Павлов и Гешев мне не подчинены. Только царь может что-либо решить.
Потер ладонью лоб, добавил:
— Это дело, как кошмар, для меня, господин Говедаров. Клянусь честью, я был бы рад не иметь представления о том, что оно числится в производстве по моему ведомству. Попробуйте предпринять демарш у Филова. Это все, что я могу посоветовать.
Говедаров навестил Пеевых в день освобождения. Рассказал об отказе Габровского. Пообещал, что переговорит с Филовым, но при всем при том посоветовал не строить иллюзий. «Готовится расправа. Будьте мужественны и примиритесь с неизбежным».
— Примириться?
Елисавета и Димитр строили планы: встретиться с Филовым, добиться приема у царя. Строили, тут же отметали. Ни премьер, ни Борис III не заинтересованы в спасении государственного преступника Пеева… Неужели нет выхода? Сокурсница Димитра по юридическому факультету Богушевская была дочерью бывшего министра, пользовавшегося влиянием при дворе. Поклялась, что поговорит с отцом. Богушевский через дочь передал ответ: «Заступничество ничего не даст». У сокурсницы на глазах стыли слезы; она была влюблена в Димитра и страдала. Шепотом, прижимая губы к уху Митко, сказала: «Есть еще один путь. Говорят, Гешев берет. Сотни тысяч…» Димитр и раньше слышал, что Никола Гешев не брезгует взяточничеством. В одной камере с ним сидел функционер, избежавший таким образом смертной казни: товарищи, через посредника, передали начальнику отделения «А» 100 тысяч левов… А впрочем?.. А впрочем, кто поручится, что камерное одиночество с Димитром делил «функционер», а не провокатор, полицейская «наседка», толкавшая Пеева-младшего на криминальный поступок? При отсутствии иных улик, факт дачи взятки был достаточным для многолетнего заключения… Но сокурсница — она-то не провокатор!
