Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)
«Воины! Дворяне из Петербурга высылают войска, дабы тем укротить справедливый гнев воинов и избегнуть общего мщения за их великие злодеяния. Но я советую учинить следующее:
1) Единодушно арестовать всех начальников, дабы тем прекратить вредную их деятельность.
2) Между собою выбрать по регулу надлежащий комплект начальников из своего брата солдата и поклясться умереть за спасение оных, если то нужно будет, а не выдавать своих.
3) Вновь выбранные начальники должны разослать приказы прочим полкам, чтобы поступили так же, а высланные полки возвратить в Петербург.
Если старые начальники по всем полкам будут сменены единодушным действием всех, то Россия избегнет пролития крови. В противном случае отечеству не миновать ужасной революции. Спешите последовать сему плану, а я к вам явлюсь тотчас по открытии действий».
Под прокламацией стояла подпись: «Единоземец».
Далее следовала приписка Сергея: «Эта прокламация разослана по петербургским полкам. Это наш последний козырь. Малафеев сейчас в крепости. Для нас это большая потеря, потому что через него мы действовали на солдат. Его Ариша убивается, плачет. У них двое детей. Я помогаю ей чем могу — деньгами».
Матвей был поражен.
«С ума они там посходили, что ли? — думал он в горестном недоумении. — Губят себя и солдат. Бедный Малафеев!»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
IX. ЮЖНОЕ ОБЩЕСТВО
В январе 1821 года, по постановлению Верховной думы, собравшейся в Москве, Союз благоденствия был распущен. Об этом были оповещены все члены. Многие из них вздохнули свободно.
Решение это было принято по настоянию Николая Ивановича Тургенева, который председательствовал на московских совещаниях. Его горячо поддерживал Федор Глинка. Оба говорили о том, что в Союзе много ненадежных членов, от которых необходимо избавиться. Одни своей нерешительностью только мешают действиям общества. Другие, наоборот, чрезмерно решительны и ставят цели неосуществимые, за которыми, может быть, кроются честолюбивые замыслы. Это был намек на Пестеля.
— Время теперь такое, — говорил Николай Иванович, — что малейшей неосторожностью можно возбудить подозрение правительства. Удалив вредных членов и устранив разногласия, мы соединимся в одно целое и, действуя единодушно, придадим обществу новые силы.
Якушкин, присутствовавший на совещании, понял, к чему клонит свою речь Тургенев. Он прямо спросил его после заседания:
— Думаете ли вы включить Пестеля в новое общество?
Тургенев поглядел на него с улыбкой и ничего не ответил.
Сергея на этих совещаниях не было. В декабре 1820 года, после расформирования Семеновского полка, он был переведен в армию с чином подполковника и назначен батальонным командиром в Полтавский пехотный полк, стоявший в Бобруйске, в двухстах верстах от Киева. С ним вместе переведен был в Полтавский полк прапорщик Семеновского полка Бестужев-Рюмин. По делам службы Сергей ездил из Бобруйска в Киев. Здесь он был постоянным гостем в семействе генерала Раевского, командира четвертого корпуса. Дом Раевских всегда был полон молодежи. Шутки и шалости перемешивались с либеральными разговорами, в которых иногда принимал участие и сам генерал Раевский.
Сергей встретился тут с Алексеем Капнистом, который служил адъютантом при Раевском. Из села Каменки — это было верст сто от Киева — приезжал Василий Львович Давыдов, брат генерала Раевского по матери. Близким другом семьи Раевских был полковник князь Волконский. Давыдов и князь Волконский были членами тайного общества.
В один из своих приездов — это было в феврале 1821 года — Сергей застал у Раевских поэта Пушкина, которого знал по Петербургу. Пушкин приехал из Каменки вместе с Раевскими и скоро должен был вернуться в Кишинев, место своей ссылки. Сергей знал его оду «Вольность», за которую он был сослан, и прочел ему несколько стихов наизусть:
Питомцы ветреной судьбы,Тираны мира, трепещите!А вы мужайтесь и внемлите,Восстаньте, падшие рабы!
Пушкин удивился, что Сергею известны его стихи.
— Видите, и печати не нужно, — сказал он смеясь.
Он расспрашивал Сергея о возмущении Семеновского полка, прерывал его нетерпеливыми замечаниями и недовольно покачивал головой.
— Не так дела делаются, не так, — говорил он. Гишпания — вот пример. Нюхайте почаще гишпанского табаку да чихайте погромче. — И, прохаживаясь по комнате, повторял шутливо: — Хорош гишпанский табак, право, хорош!
Приехал из Москвы генерал Орлов и привез известие о закрытии Союза. Сергей был возмущен. Орлов рассказывал, что он был только на первом заседании, а потом больше не ходил, так как и без того стало ясно, что уже заранее решено похоронить Союз.
— Я их там припугнул порядком, — говорил Орлов с самодовольной усмешкой. — Сразу предложил крутые меры: завести тайную типографию, фабрику фальшивых ассигнаций…
— Для чего это? — удивленно спросил Сергей.
— Как же, — ответил Орлов, — это дало бы тайному обществу средства и подорвало бы кредит правительства. Вы бы видели, как они там всполошились!
Сергей, Давыдов и князь Волконский тут же порешили пи в коем случае не покидать общество.
— Восемь человек не имели права уничтожать целое общество, — говорил Сергей. — Им было поручено преобразовать Союз, а не решать вопрос о его существовании. Они переступили границы своей власти.
Сергей спрашивал Орлова, как он предполагает поступить: останется ли он в обществе или нет? Орлов отвечал уклончиво.
— Решительных людей не видно, — говорил он. — Подождем, посмотрим.
Он был помолвлен со старшей Раевской, Екатериной Николаевной; скоро должна была быть свадьба. Он не хотел подвергать опасности свою будущую семью.
Через Орлова, который уезжал в Кишинев, в свою дивизию, Сергей передал письмо в Тульчин для Пестеля.
Ответ от Пестеля был получен им в Бобруйске; его привез один из молодых тульчинских членов, завербованных Пестелем. Пестель сообщал, что тульчинские члены во всем согласны с Сергеем и, не считаясь с московским постановлением, будут продолжать дело общества. «Что касается до преобразований в устройстве общества, — писал Пестель, — то Тульчинская управа произведет их сама, поскольку она осталась единственной».
Весной 1821 года пришла весть о начавшемся в Греции восстании против турок. Предводителем восстания был генерал русской службы князь Ипсиланти, грек родом. Он вторгся в турецкие пределы из Бессарабии с кучкой гетеристов1 — членов тайного патриотического общества, давно образовавшегося в Одессе.
В Европе распоряжался тогда Священный союз монархов, образованный по предложению императора Александра для защиты престолов и христианской религии. Греки были единоверцы, православные; но при этом они были революционеры, восставшие против законной власти турецкого султана. Император Александр был в затруднении.
Начальнику штаба второй армии генералу Киселеву поручено было собрать сведения о греческой гетерии. Он поручил это Пестелю. Пестель представил обстоятельный и беспристрастный доклад обо всем устройстве гетерии, сравнив ее с обществом карбонариев в Италии. Доклад был послан императору Александру в Австрию, где он был тогда на конгрессе. Император остался очень доволен ясным изложением дела. Пестель получил благодарность. Его влияние при главной квартире возросло. К нему чувствовали полное доверие.
После этого Пестель принялся за устройство Южного общества. Он подчинил его той же дисциплине, какая была в гетерии. Во главе была поставлена директория из трех лиц. Директорами были выбраны Пестель и генерал-интендант Юшневский, «человек твердый и хладнокровный», как отзывался о нем Пестель. Третьим директором избран был Никита Муравьев. Это нужно было для связи с Петербургом. Никита не участвовал в московских совещаниях, и можно было надеяться, что он тоже против уничтожения общества. Пестель написал ему письмо, прося сообщить, что делается в Петербурге и согласен ли он вступить в директорию.
В Петербурге между тем еще не приступали к восстановлению общества. Тургенев набросал план устава и передал его Никите, посоветовав для предосторожности положить его в бутылку и засыпать табаком. Предпринимать что-нибудь в Петербурге, на глазах правительства, было трудно. Федор Глинка уверял Никиту, что петербургский генерал-губернатор граф Милорадович, при котором он состоял адъютантом, знает о существовании общества и намекал ему об этом. Кроме того, в Петербурге почти никого из членов общества не оставалось. Якушкин женился, уехал в деревню и не подавал никаких вестей о себе. Фонвизин вышел в отставку и тоже уехал в деревню.
