Цилия Лачева - Виновата любовь
Ее комната угасала вместе с солнцем (тогда-то и проступала ее гостиничная безликость), солнце уже озаряло комнаты Стамена Юрукова, которые смотрели на запад. Мария вышла на лестницу, постучалась к ним и через минуту услышала легкие шаги Зефиры.
— Что случилось? — спросил Стамен, положив свои большие усталые руки на вязаную скатерть.
Его жена подала варенье и стакан холодной воды.
— Я ухожу, — объявила Мария. — Буду жить у Стилияна Христова.
— Ты смотри! — сказала соседка и мечтательно подперла щеку кулаком. — Что ж, иди. Может, на сей раз тебе повезет.
— Ты хорошо подумала? — спросил сосед (уж он-то знал своего начальника и не опасался его).
— Мы уже решили. И все тут.
— У него глаза такие же, как у Марлона Брандо, правда? — спросила с интересом Зефира.
— Не знаю. У него зеленые глаза.
— Нет, он похож на Брандо!
Девочка выпорхнула из комнаты и возвратилась с фотографией Марлона Брандо, который вовсе не походил на Стилияна Христова. Листая тетрадку, Зефира с гордостью показывала вырезанные из журналов фотографии киноактеров.
— Ты хочешь стать киноактрисой?
— Ага… Самая, по-моему, интересная профессия!
Мария оценивающе смотрела на курносый профиль девушки, на ее глаза — голубовато-серебристые, точно рыбья чешуя. Отец, влюбленно следивший за каждым движением дочери, ущипнул ее за щеку.
— Ну па-а-ап! — тоном избалованного ребенка пропищала Зефира и захлопнула тетрадку.
— Мне нужны триста левов, — сказала Мария, когда девочка вышла. — Я верну.
— Пожалуйста, хоть сейчас, — с готовностью кивнул Стамен. — Не беспокойся, мы тебя понимаем.
Он крикнул жене, чтобы принесла деньги.
— Осталось только двести, — сказала Юрукова.
— Ничего, и двести хватит, — поспешно уверила ее Мария.
Инженер Христов встретил Марию рассеянно, словно уже забыл о своем приглашении. Взяв у нее чемодан и сумку, отнес в комнату, а Мария принялась варить кофе и делать бутерброды. Услышав его кашель, она высунула голову из-за портьеры.
— Тебе нужно бросить курить. Ты недавно болел.
Ответом ей было молчание. Ужинать сели в теплой комнате, каждый на своем стуле, как и бывает в семье с давно сложившимися привычками. Когда Мария попыталась убедить его, чтобы он не принимал прохладный душ, Христов с кислой миной ответил:
— У меня свой образ жизни. Ты не вмешивайся, пожалуйста.
— Я хотела как лучше, — пробормотала Мария и пошла в свою комнату.
Христов пришел к ней после купания, в махровом халате. Погладил по волосам, поцеловал ее в шею, за левым ухом (там вдруг сильно забился ее пульс).
— Не сердись, — сказал Стилиян. — Я всю жизнь провел в одиночестве.
Мария была тронута. Сказала, что очень скоро он не узнает ни себя, ни квартиру. Стилиян Христов не полюбопытствовал почему.
А Мария разошлась — потратила, не думая, огромную сумму: взяла с книжки свои небольшие сбережения, досрочно получила страховку — там ей дали две тысячи. Всякое начинание требует денег, думала она, тем более новая жизнь — настоящая, не то что раньше. Она купила две кровати, ковер, плиту. Себе купила сапожки. Стилияна засыпала подарками — купила ткань на костюм, дорогую пряжку, несколько рубашек. Сама связала ему свитер, сидя вечерами напротив, как настоящая супруга, как прародительница, которая заботится о своем потомстве. Она сидела с вязанием в руках, он чертил, наморщив лоб, углубленный в работу. Мария вставала иногда, прикладывала свитер к его спине, к его плечам, чувствуя его мышцы, которые вздрагивали, как у лошади, которую слишком тяжело нагрузили.
— Потом, — рассердился он в конце концов. — Неужели не видишь? Я работаю.
— И я работаю.
— Но тебе никто не мешает.
Она промолчала и терпеливо подала ему теплое молоко, растворив в нем ложку акациевого меда. И снова он взорвался:
— Ненавижу мед! И молока не люблю — с детства!
— Это полезно, ведь ты недавно болел.
С перекошенным лицом выпил он молоко.
Ее отчаянные попытки заботиться о нем стали вскоре известны всей стройке: Мария преследовала его то с завтраком в сумке, то с теплой шапкой. Она сама выбирала ему блюда в столовой, объясняя всем подряд, что Стилияну нужны витамины и калории, потому что он слабенький.
— Слабенький? Это потому, что ты глотаешь его калории! — сказал однажды кто-то в очереди, и несколько человек заржали.
Однажды она увидела его на стройке — без шапки, в одном пиджаке, потный от напряжения, он объяснял что-то Диме. Тот сердито курил, глядя под ноги, на красную мокрую землю. Мария, бодрая, энергичная, радуясь, что нашла наконец своего любимого, крикнула:
— Алло! Тут один непослушный мальчик выскочил без пальто. Он что, хочет простудиться?
— Хватит! — крикнул Христов. — Я не ребенок, помни это.
— Ты что?
— Да ничего. Надоело.
Дима, бросив сигарету на землю, криво усмехнулся:
— Мы тут узнали, что на месте склада построят жилой дом.
— И опять придется таскаться до города и обратно за каждой запчастью. Кто это придумал? Какой дурак?
— Директор. Самолично.
Христов не смутился:
— С каких пор у нас все решают единолично? Это же не частная лавочка.
Он достал пачку сигарет, но, посмотрев на Марию, снова засунул пачку в карман. Стояла тихая солнечная погода, снег таял. Но белое небо обещало новый снегопад.
— Так нельзя, — нервно продолжал Христов. — Земля кончается, а мы ее расходуем на личные мероприятия. Директору что, не хватает двух квартир и дачи?
— Дача — его тестя. А у него только квартира, — сухо пояснил Дима.
— Ты хорошо осведомлен. Но ничего, я подам рапорт от имени нашей бригады. Все подпишем.
— Я не подпишу, — решительно сказал Дима.
Инженер дружески похлопал его по плечу, но голос у него стал резким, холодным.
— Подпишешь, мой мальчик, — сказал он. — Ты моя гордость и надежда.
— Возможно. Но этот дом — моя надежда.
— Так-так…
Дима оглянулся на Марию, будто ожидая от нее помощи и понимания.
— Мы с Драгой хотим пожениться. Не оставаться же на всю жизнь в этом мерзком монастыре, верно?
Инженер Христов, пожав плечами, холодно прищурился.
— Ладно. Ничего, я соберу другие подписи. Ты не один в бригаде.
— Я не один, но и другие ведь мечтают получить квартиру.
Стилиян Христов схватил Марию за руку и потащил ее по дороге — грязь хлюпала, кипела под ногами, как живая, готовая проглотить любой след — человеческий и птичий. Мария споткнулась, руки стали холодными и безжизненными от страха перед тем, что должно было произойти.
— Не преследуй меня, — сказал Христов умоляюще. — У меня такое чувство, что ты меня высасываешь — всего без остатка!
— Из любви к тебе… Я о тебе забочусь.
— Знаю, знаю, только я не привык. Лучше давай я о тебе позабочусь.
Она удивилась: ей ничья забота не была нужна.
— Они вон женятся, — пробормотала она.
— Мещанство это все. И эти машины с цветами и знаменами, будто сам патриарх Болгарии женится.
— Патриархи вообще не женятся, — сухо сказала Мария.
— Все равно.
Мария отпустила его руку, как только они дошли до шоссе. Подала пальто, и Христов оделся, глядя куда-то вдаль. Они кивнули друг другу и разошлись, не назначив встречи в столовой.
Почувствовав себя осиротевшей, глупой и смешной, Мария занялась работой. Она умела забывать о плохом, но в этот раз не выходило. Картины свадьбы, столько раз виденные, сегодня не убеждали. Это были мечты — и длинные, по локоть, лайковые перчатки, и фата, и бутон в петлице у жениха, и влюбленное его лицо, повернутое к ней…
Обедали вместе. Христов спросил, почему Мария бледна. Можно подумать, не он отнял у нее иллюзии, не он преподнес ей правду — беспощадную, точно охотничий нож.
А потом жизнь потекла по-прежнему: Мария готовила, стирала, гладила рубашки, точила карандаши (так старалась, что даже раскладывала их по величине!). Стилиян, встав утром, надевал белую рубашку и садился за письменный стол. У него было уже около тридцати страниц будущей работы — он писал медленно, роясь в огромном количестве книг и журналов. И требовал полной тишины. Мария вязала, сидя напротив, иногда спрашивала, хочет он кофе или молока, вставала, чтобы померить свитер, иногда, засмеявшись, начинала рассказывать что-нибудь из своей жизни или из прочитанного: то какую-нибудь странную историю о маленьком кенгуру с радиопередатчиком на шее, о том, как его проглотил трехметровый питон, но радиопередатчик…
— Брось, пожалуйста, своего кенгуру! — закричал Христов. — Неужели не видишь — мне не везет!..
Он увидел испуг в ее глазах и умоляющим тоном добавил:
— Уже третий год я собираю данные по теме — видишь эту кучу бумаг? Теперь надо все систематизировать, чтобы сделать собственные выводы.
