Ада Рыбачук - Остров Колгуев
Редактор улыбается удивительно приятной улыбкой, от которой глаза его делаются светлыми. А сейчас еще и хитрыми.
— Входи, входи, Дима, тебя-то мне и надо.
(«Дима!»)
— Чем могу?..
И редактор объясняет «Диме», что ребят надо взять («понимаешь, взять») до острова. До Колгуева.
Так просто все и решается.
Утром осматриваемся — куда же мы приехали?
Холодно. Ветер пахнет соленой водой и водорослями, которые море вырывает в глубинах, вышвыривает на берег. И еще какой-то резкий, незнакомый запах — от бочек на причале и вешалов у причальнаго склада. В бочках и на вешалах куски ворвани — жира морского зверя. Чайки кружат над ними, воровато опускаются.
Возле причала болтается на якорях несколько моторных шлюпок; маленькие гребные лодочки стоят на песке почти вертикально, прислоненные к высокому обрывистому берегу, чтобы их не достал прилив. Дальше — пустынный берег, мысками уходящий в море, камни, мокрый, почти черный песок.
А наверху, на высоком берегу — болото: чуть подтаяла вечная мерзлота.
Поселок — обычное хозяйство селения Крайнего Севера: склады, пекарня, дом фактории, метеостанция, баня. На всех бревнах красные цифры: А-1, А-2, А-3; несколько чумов. Разрыв — тундра — и пять ненецких домиков, тоже из пронумерованных бревен. Снова разрыв — и довольно большое строение островного клуба, он же Нарьяна-мя, что значит Красный чум: школа-интернат, и за ручьем больница — дом, содержащийся в удивительной чистоте. Последний дом в поселке, окруженный тишиной. За больницей кладбище. Несколько крестов торчит над морем.
Вдали — сопки.
Потом мы подолгу жили у их подножья и на самих сопках. Охотились на озерах, которые эти сопки окружают. Писали эти сопки. И все равно их силуэты из поселка у моря всегда остаются такими же манящими, так же хочется немедленно, сейчас же ехать, а если не на чем ехать, так пешком идти в их сторону.
На фактории нас встречают хорошо, но почему-то жалеют.
— И зачем же вас сюда-то послали?
Рассматривают наши студенческие книжки, даже зачетные. Приглашают в гости, пить чай. Под «чаем» подразумевается все, чем угощают, даже водка. Очень рады каждому новому, с Большой земли, человеку. Расспрашивают о новостях. И опять почему-то очень удивляются, когда мы говорим, что завтра или послезавтра уедем в тундру: Уэско, старик с девочкой, с которым нам удалось познакомиться еще в море, на пароходе, пришлет за нами оленей.
Под конец всех бесед заведующий факторией идет с нами на склад и среди пушистого богатства выбирает две зимние, невыделанные оленьи шкуры-постели и один огромный совик — парку.
Дома в поселке — в одну линию, окнами на море: всегда видно и слышно, как оно шумит и вздыхает.
Два крыльца — две семьи. Перед крыльцом небольшой дощатый настил; узкие, в две доски, кладки-дорожки — от крыльца к крыльцу.
Мужчины заняты у лодок, на самом краю обрывистого берега, женщины — ближе к крыльцу, выделывают шкуры. Сидят на солнышке смуглые, с темным румянцем ребятишки. Из-под меховых капюшонов — сине-черные челки. Играют с ребятами и друг с другом веселые разномастные щенки.
Близится полдень — перед домами потрескивают костры. На треногах — закопченные чайники. Чайники стоят на краснеющих углях, позванивают крышками.
Превозмогая смущение — ну как подойдешь к незнакомым людям, войдешь в чужой дом, — подходим, пытаемся поговорить, познакомиться.
На наши вопросы ответ один:
— Иерам.
Иерам — значит «не знаю». Иногда нам сразу и переводят:
— Иерам. Не знаю.
Володя считает, что необходимо представиться президенту острова.
В тридцатых годах, когда народы Крайнего Севера только начали вступать в семью других народов, в тех самых славных тридцатых годах, на которые приходится наряду с другими завоеваниями и начало освоения Северного морского пути, первый председатель Совета депутатов трудящихся острова Новая Земля, охотник и талантливый художник-самоучка Тыко Вылка поехал в Москву — посмотреть, как люди живут, повидаться с Калининым, чтобы решить некоторые государственные вопросы.
В конце серьезного разговора — о школе, о школьном меню, о больнице, пекарне и магазине, о промысле и деньгах («мы денег и в глаза не видали») — Тыко Вылка, стремясь выразить свое удовлетворение беседой, равно как и свои дружеские чувства, хлопнул Михаила Ивановича по плечу и воскликнул:
— Ты президент — я президент. Ты — президент Большой земли, я — президент Новой Земли!..
С тех пор председателей островного Совета Новой Земли, а вслед за ним и острова Колгуева именуют президентами.
Резиденция президента находится в помещении колгуевского клуба — две небольшие комнатки с окнами, выходящими на поселок и на море, отдельный туалет и отдельное крыльцо — на тундру.
В первой, проходной, комнате прямо против входа за столом, покрытым красным ситцем, сидит сам президент.
Ответив на наше приветствие и пригласив жестом пройти к секретарю, президент продолжал сидеть, полуобернувшись к окну, которое находилось у него за спиной, и внимательно, не отрываясь, смотрел на море, на берег, который постепенно скрывала большая вода прилива, на тундру.
Во второй комнате пребывает секретарь президента, он же хранитель президентской печати.
Все островные организации — фактория, метеостанция, школа, больница и клуб — имеют свое ведомственное начальство в Архангельске или Нарьян-Маре.
Президент раз в полугодие на сессии островного Совета заслушивает отчеты о работе школы, больницы и клуба, ставит при случае свою подпись на справках при выезде островитян на Большую землю в гости, в отпуск или в дом отдыха и, открывая большую толстую книгу, регистрирует, когда представится случай, пополнение или убыль в островных дворах-хозяйствах. Иногда по делам острова выезжает в Нарьян-Мар или в Архангельск.
К вечеру президент Виктор Варницын заметно оживляется. Он учился в городе «на моториста» и по вечерам заменяет в клубе киномеханика.
Позднее мы узнали, что островитяне не задерживаются на посту председателя Совета более одного созыва и без сожаления возвращаются к своим обычным занятиям — промыслу морского зверя, охоте, рыбной ловле или уезжают пастухами в стада: «Ведь как же — по очереди надо жить на государственной зарплате».
Ныне на острове здравствуют восемь экс-президентов, успешно занимаясь своими обычными делами.
Через несколько лет, снова приехав на остров Колгуев, мы встретили в знакомом доме и знакомой комнате все тот же стол, красный ситец, те же портреты — Ленина и Горького, написанные масляными красками. Только теперь Виктор Варницын, познав от секретаря все секретарские премудрости, занял его место. И кажется, работа секретаря более по душе бывшему президенту.
Старик сдержал свое слово.
На пароходе он очень недоверчиво относился к нашему желанию пожить у него в чуме.
— Сколько?
— Не знаем. Недели три. Месяц.
Переспрашивает:
— В цюме, да?
И вот у домика метеостанции стоят олени, серо-коричневые, и рога у них вовсе не грязно-белые, костяные, какие кучами валяются у складов фактории и у домов, а большие ветвистые рога, покрытые пушистой темно-коричневой шерсткой.
Четыре упряжки, четверо саней.
Володя складывает на нарты холсты и этюдники.
Сын старика и племянник, приехавшие за нами, задают все время один вопрос: «Мокнуть мозно?» — и перекладывают все по-своему, укрывают оленьими шкурами и, как мне кажется, зачем-то слишком туго привязывают нерпичьими ремнями и какими-то особо сплетенными веревками, цепляя их за копылья санок.
Юноши неразговорчивы, все время прячут глаза. Прямые складки их одежд, меховая обувь, высокие плоские шапки — все лоснится влагой. Переставляя вязнущие в растаявшей почве оленьи ноги, поправляют упряжь.
— Это будут твои олени, твои санки…
Сколько времени я ждала этого? Десять лет? Двенадцать?
Полозья скользят по мокрой траве, мокрому мху, по илистому дну бесконечных речек и ручьев озерного края, по мокрым склонам сопок.
Особым движением олени расставляют роговые наросты — делают копыто шире, чтоб меньше вязнуть в болоте, в снегу. Олени увязают в болоте по брюхо, с чавканьем выдирая копыта — звук напоминает выстрел; из-под копыт летят комья грязи, ржавые клочья гнилого мха.
Сразу за поселком большая болотистая равнина, поросшая пучками желто-зеленой травы; в болоте живут странные птицы с высокими разноцветными хохолками на маленькой голове — ларцэу.
Голубые сопки повисли прямо над болотом.
Высоким берегом реки по руслу ручья спускаемся к воде, переправляемся на другой берег.
Снова равнина — высоко над морем. Густые заросли жестких листьев морошки, ягод почему-то нет; темно-зеленый мох, неожиданно песчаная лысина, на ней валун, россыпь мелких камней, морских ракушек. Черный мох. Несколько длинных сухих стеблей какой-то травы качается на ветру.
