Марга Минко - Стеклянный мост
Девочка опять засмеялась.
— Держу пари, что и тебе это в голову не приходило, — сказала я, пристально глядя на нее.
— Которыми мы едим? — спросила она.
— Ну да, — сказала я, — ты знаешь, что они серебряные?
Девочка заколебалась. Подбежала к буфету, хотела выдвинуть один из ящиков.
— Сейчас погляжу, — сказала она. — Они лежат здесь.
Я вскочила.
— Совсем забыла, уже поздно. Мне пора на поезд.
Она стояла, держась за ящик.
— Но ведь вы хотели дождаться маму.
— Не могу, — сказала я. — Тороплюсь.
Я пошла к двери. Девочка выдвинула ящик.
— Я сама найду дорогу, — сказала я. Уже в передней я услышала звяканье ложек и вилок.
На углу улицы висела табличка: "Марконистраат". Я была в доме сорок шесть. Адрес был точный. Но теперь мне уже не хотелось хранить его в памяти. Я никогда больше туда не пойду, потому что вещи, в воспоминаниях связанные с прежней, счастливой жизнью, мгновенно теряют всякую ценность, когда находишь их в чужой обстановке, вырванными из привычной среды. Да и куда я с ними денусь в наемной комнатушке, где на окнах еще висели обрывки бумаги для затемнения, а в узком ящике стола едва хватало места для одного-единственного столового прибора, кстати стального?
И я решила забыть этот адрес. Из всего, что я должна была забыть, это было легче всего.
Возвращение
Он не может заснуть. Мается уже часа два. В комнате жарко. Он старается сдвинуть одеяло, осторожно, чтобы не разбудить Розу. Роза спит, выпростав на одеяло руку. Рука обгорела. Сколько раз он предупреждал жену, чтоб береглась от солнца! А она только смеется: "У меня не такая нежная кожа, как у тебя".
Когда они прятались от немцев, они почти не видели солнца. Сидели, как в тюрьме, в чердачной каморке на ферме, где было только одно маленькое окошко высоко под потолком, и то замазанное известкой до полной непрозрачности. По вечерам окошко тщательно затемняли. Несколько раз в день он становился на стул и выглядывал наружу. Ногтем он процарапал в известке глазок величиной с монетку в один цент. Через него был виден двор фермы и еще кусок проселочной дороги, окаймленной тополями, здесь она делала поворот. "По дороге идет женщина, — рассказывал он Розе. — Лет тридцати. Едет на велосипеде мальчик. Лопоухий. Появился воз с сеном. Хозяева пошли доить коров. Двое ребятишек несут ящик с овощами". Они постоянно играли в эту игру. Она помогала убить время. Иногда он, затаив дыхание, замирал на своем наблюдательном посту. Серый немецкий мотоцикл, тарахтя, брал поворот. А то появлялся грузовик с солдатами или даже целая колонна грузовиков. В их каморке дрожали стены. Однажды двое солдат явились на ферму. Им надо было залить воду в радиатор. Он остолбенел, язык прилип к гортани. Роза, сидевшая с книгой на коленях, не сводила с него глаз. Она как раз собиралась перевернуть страницу, да так и застыла со страницей между пальцами. Вся сцена продолжалась минут пять, но еще много дней после этого они видели ее отражение друг у друга в глазах.
Над кроватью, над самой его головой, с жужжаньем кружит муха. Он не может ее прихлопнуть, боясь разбудить Розу. Теперь муха уселась на проволочную сетку на окне. Темное пятнышко поползло по сетке, потом окно вдруг осветилось снаружи, и муха улетела. Наверное, это в соседском саду, в сарайчике, зажгли свет. Послышались шаги, скрипнула дверь, судя по звуку, передвинули какой-то тяжелый предмет. Сосед часто возится в своем сарайчике. Видно, что-то мастерит, увлекается какими-нибудь поделками. Что у него за хобби, они с Розой не знают. Соседи живут здесь недавно. Роза огорчается, что старые соседи выехали. Она любила их детишек, они приходили играть к ним в сад, а в плохую погоду Роза приглашала их в дом. Когда прибыли новые жильцы, первое, что сказала Роза, было: "У них нет детей". Вещи привезли на машине с гаагским номером. Стало быть, они из Гааги. Выходцы из большого города не станут общаться с соседями. Они к этому не привыкли.
Роза шевельнулась, улеглась по-другому. Большое пятно света в комнате раздражает, уж совсем не дает уснуть. Но если задернуть штору, станет слишком душно.
День, когда они впервые смогли выйти на улицу, был жаркий, и в их убежище нечем было дышать. Окошко не открывалось. Они услышали, как хозяйка, что-то громко крича, мчится по коридору, потом по лесенке к ним наверх. И вот уже она стоит посреди их каморки.
— Выходите на волю! — кричит она.
Роза уронила на пол чашку. Закрыла лицо руками.
— Не может быть, — сказала она.
— Чего не может быть? Что случилось? — спросил он.
Ему вдруг стало холодно. Его бил озноб.
— Немцы капитулировали. Я собственными ушами слышала по радио. Это точно. Пошли же, скорей выходите на волю!
Конечно, они знали о продвижении союзников. Знали, что война кончится не сегодня завтра. Но теперь, когда она в самом деле кончилась, он испугался. Растерялся. Его и тянуло на волю, и было страшно выходить.
Мелкими, непривычными шажками семенили они по улице. Да, вот и конец войне. Недаром столько флагов вывешено из окон. Недаром каждый постарался надеть на себя что-нибудь оранжевое[3] или красно-бело-синее[4]. Их обогнал мальчик, он дудел в трубу, сильно фальшивя. Лицо у него побагровело до синевы. Потом их обогнала крестьянская двуколка, битком набитая ребятишками, кричавшими "ура". Рука об руку шли они по деревне, дрожа в ознобе, несмотря на жару, мигая от яркого света.
— Вот мы и идем, — сказал он. — Идем себе по улице, как все люди. Можем идти, куда захотим.
Он с удивлением слушал собственный голос — уже и забыл, когда в последний раз позволял себе говорить громко.
— Куда пойдем? — спросила Роза.
— Просто погуляем.
— Давай посмотрим деревню. Мы когда-нибудь здесь бывали?
— Насколько я помню, нет.
— Наверно, тут красиво.
— Как будто бы да.
Они прожили в этих краях два с половиной года, но так ничего и не видели. Однажды зимним вечером они сошли здесь с поезда после долгого пути. Всю дорогу им было не по себе — оно и понятно: с фальшивыми документами, да еще с этим молчуном провожатым. Никто, кроме них, не сошел на заброшенном полустанке, название которого он не сумел разобрать. До фермы было еще полчаса ходу. Они шли пешком по темным проселкам, держась за руки, боясь потерять друг друга.
А сегодня Роза говорит:
— Как будто мы поехали в отпуск.
Она похудела. Кожа стала дряблой. В темных волосах появилась густая проседь. Плечи ссутулились. А ведь раньше она держалась так прямо. На пути им попался магазин канцелярских товаров. Роза остановилась. В витрине на фоне выцветшего картона была сооружена пирамида из серпантина, украшенная оранжевыми флажками, а вокруг — фотографии членов королевской фамилии. Но Роза смотрела не на них, а на открытки с видами, висевшие под стеклом одна над другой. Коричневые фотографии, снятые задолго до войны и передававшие неправдоподобную безмятежность тех времен.
— Вот видишь, как здесь красиво. — Она привстала на цыпочки, чтобы разглядеть самые верхние.
— Купи несколько штук.
— Может, купить комплект? Сколько открыток входит в комплект?
— По-моему, двенадцать.
— Нам ведь надо будет всем написать.
Он промолчал.
— Кому… кому нам надо написать открытки?
— Купи их для себя. На память.
Она вошла в магазин, а он остался ждать у витрины. Смотрел на свое отражение в стекле. Старый человек, костюм сидит плохо, болтается, как на вешалке. Волосы повылезли, под глазами мешки. Человек, истомленный праздностью и ожиданием. Он потянулся, набрал воздуху в легкие. Постарался повыше вскинуть голову, выступавшую из чересчур свободного воротничка. Развернул плечи, вытянул руки немного в стороны и вниз, изо всех сил уперся ногами в землю и наконец услышал, как хрустнули суставы, почувствовал напряжение во всем теле.
Роза вышла из магазина.
— Ты что, зарядку делаешь?
— Да вроде того. Мне не повредит. Совсем засиделся.
— Два с половиной года — не шутка.
— А мне кажется — прошло лет десять.
Роза положила открытки в сумочку.
— Но ведь теперь все позади? — Она провела рукой по его рукаву. — Пойдем поищем кафе на открытом воздухе, погреемся на солнышке.
— Если у них найдется что попить.
— Здесь, пожалуй, и найдется. Кофе-суррогат или эрзац-лимонад, не все ли равно? Важно ведь не это.
— А то, что мы опять можем сидеть в кафе, как все люди, верно?
Они медленно пошли дальше в поисках столиков на тротуаре.
Но в нем нарастало чувство или, скорее, знание, уверенность в чем-то, что до Розы пока еще не дошло. Впрочем, не исключено, что она просто притворялась. Скрывала свои дурные предчувствия. Она сказала: теперь все позади. Но это была неправда. На самом деле все только начиналось.
Муха где-то затаилась. Вероятно, сидит на краю кровати. Внизу по-прежнему горит свет. И слышится скребущий звук, как будто там что-то шлифуют напильником.
