Наталья Парыгина - Отдых у моря
— Неужели однопутка? — не поверила Люся.
— Однопутка, — сказал старичок.
И тут объявили по радио, что поезд Сухуми — Москва опаздывает на сорок минут.
Костя предлагал пойти в вокзал. Но Люся не согласилась. И сорок минут они стояли на перроне под солнцем, под жарким южным солнцем, которое могло бы нежить их еще пять дней, если бы они не были такие психи.
19
Наконец подошел поезд. Двенадцатый вагон остановился в трех метрах от столба, возле которого ожидали Холодовы.
— Ну вот, — трагическим голосом проговорила Люся, — я говорила, что нужно пройти вперед.
Она схватила Николку за руку и побежала к вагону. Костя взял в одну руку чемодан, в другую — ящик с яблоками и, согнувшись под этой тяжестью, последовал за женой и сыном.
— Костя, скорей! — торопила Люся, уже ухватившаяся за поручень вагона. — Плетешься, как улитка. Поезд не будет тебя ждать. Доставай билеты.
Костя дошел до вагона, поставил ящик с яблоками и чемодан и с нарочитой медлительностью, чтобы позлить Люсю, полез в задний карман брюк, где у него лежали билеты.
— Нам нужно нижнюю полку, — подхалимским голосом говорила Люся проводнице, — я не могу с ребенком ехать на верхней полке.
— Входите пока в вагон, там будем разговаривать о полках, — сурово прервала ее проводница.
— Спасибо вам, — сказала Люся, хотя благодарить было пока не за что.
Она первая поднялась в вагон. Костя поставил на подножку Николку, погрузил на площадку весь багаж и вошел сам.
— Проси, чтобы нам дали нижнюю полку, — шипела Люся, не глядя на мужа. — Ты — мужчина, она тебя лучше послушает.
Поезд тронулся. Проводница закрыла двери, обернулась к пассажирам.
— Я вас прошу…
— Будьте добры… — одновременно проговорили Люся и Костя, так что голоса их смешались, и слов нельзя было понять. Но подобострастное выражение на лицах Люси и Кости помогло проводнице догадаться о существе дела.
— Это насчет нижней полки? — спросила она.
— У нас ребенок, — виновато проговорила Люся.
— Я вам буду очень признателен, — подключился Костя.
— Мне не надо нижнюю, — сказал Николка капризно, — я буду на верхней ехать.
— Молчи! — прикрикнула Люся и дернула Николку за вихор.
— Ладно, — милостиво проговорила проводница. — Сделаю. Идите за мной.
Семья покорно двинулась за нею по коридору. Возле одной двери в купе проводница остановилась, неторопливо достала ключ и еще раз обвела всех троих величественным и в то же время великодушным взглядом.
— Спасибо вам, — торопливо проговорила Люся.
Проводница повернула ключ и отодвинула дверь в купе.
— Вот, занимайте.
Купе было совершенно пустое.
— Эту и эту.
Проводница показала на нижнюю полку и верхнюю — над ней. Люся хотела спросить, нельзя ли занять обе нижних, но не посмела.
— Постели принести? — спросила проводница.
— Да, пожалуйста, — сказала Люся.
Костя поставил чемодан и ящик с яблоками в нижний багажник.
— Что ты делаешь! — возмутилась Люся. — Яблоки испортятся. Поставь их наверх.
Костя молча достал ящик и взгромоздил его в верхний багажник, после чего сел на лавку и стал демонстративно смотреть в окно. Его отрешенный взгляд должен был объяснить Люсе, что теперь-то уж между ними все кончено, он выполнил свой долг отца и мужа.
— Папа, смотри, какие горы, — радостно говорил Николка.
Папа молчал.
— Посади ребенка на колени, — сказала Люся.
Костя не пошевельнулся.
Проводница принесла белье, бросила его на полку, взяла два рубля и ушла. Люся с нарочитым кряхтеньем достала с третьей полки матрацы, расстелила их, заправила постели. Костя по-прежнему изображал каменную статую.
Покончив с постелями, Люся расстелила на столике газету и стала выкладывать продукты. Достала курицу, сазана, нарезала хлеба. Поставила Костину бутылку «Трифешти».
— Открой вино!
Костя, не меняя позы, покосился на бутылку. Чуть-чуть шевельнул рукой. В конце концов не мог же он ехать до Москвы голодным. Придя к этому выводу, он достал перочинный нож и откупорил бутылку.
Люся разлила вино в пластмассовые стаканчики.
— И мне, — сказал Николка.
Люся налила ему тоже.
Костя сидел, глядя вниз.
— Ну, — сказала Люся, подняв свой стаканчик, — за счастливое возвращение.
Невежливо было бы не чокнуться с нею. Пусть она даже теперь не жена, а просто попутчица, мужчина должен быть деликатным. И Костя поднял свой стаканчик. И не только стаканчик, но и ресницы, и неласково, но все-таки без прежней ненависти посмотрел на жену…, на бывшую жену.
— За счастливое возвращение, — повторила Люся и стукнула свой желтый стаканчик о Костин. Звона не получилось, потому что стаканчики были пластмассовые.
— Неправильный звук, — сказал Николка.
Люся взглянула на сына и улыбнулась. Костя попытался остаться мрачным: не мог он после всего, что было, улыбаться. Но губы как-то самовольно, независимо от его желания, вдруг дрогнули и разошлись совершенно так же, как бывает, когда человек на самом деле улыбается. И чтобы скрыть свою слабость, Костя быстро поднес ко рту стаканчик и выпил дорогое вино одним глотком, без всякого смакования, словно водку.
Люся отломила от курицы ножку и протянула ее Николке. Вторую она подложила Косте, а себе взяла крылышко. Она всегда уверяла, что не любит ножку, но Костя не верил ей: когда не было Николки и когда он был совсем маленьким и не ел курицу, она любила ножку. И теперь Костя отодвинул куриную ножку к Люсе и сказал:
— Ешь сама.
— Ну что ты, я ведь люблю крылышко, — проговорила Люся спокойным, чистым и милым голосом, какой у нее был до курорта.
— А моря уже не видно, — с сожалением заметил Николка.
Люся обглодала крылышко, оторвала кусок газеты, вытерла руки и сказала:
— Знаешь, Костя, я думаю, на будущий год мы опять сюда приедем отдыхать. Все-таки очаровательный уголок — эта Джубга…
