Леонид Жуховицкий - Легенда о Ричарде Тишкове

Игорь с трудом понял, в чем дело. Оказывается, Соня неосторожно поставила сумку с банкой меда и салом для медведей на крышку клетки. Когда все ушли, хитрая Нера, просунув лапу сквозь прутья, втащила сумку внутрь. Банка разбилась, и Нера глубоко порезала лапу. Узнав об этом, Монастырский грубо накричал на Соню.

Игорь слушал, кривясь от неловкости. Какой дурацкий случай! Ну пусть Соня виновата. Пусть неправ Монастырский. Но зачем эта ссора, зачем оскорбления, слезы, торжественные слова о самолюбии? И что теперь делать ему, Игорю? Ах, черт! Выпороли бы эту проклятую медведицу, и дело с концом.

Он подошел к Соне, осторожно погладил ее но плечу:

— Соня, не надо… Не надо, Соня.

— Я не могу больше… Я уйду… Я сегодня же уйду…

И теряясь от ее всхлипов, от слез, Игорь неуверенно проговорил:

— Действительно, черт знает что! Я скажу Монастырскому.

Подошел Ложкин, отозвал Игоря в сторону:

— Послушайте, юноша… А может, за столом бы… э-э-э… снять бы за столом всех? А?

И, видя его мрачное лицо, нерешительно пояснил:

— Дружеский обед… Артисты, значит, и колхозники. Так сказать, после трудового дня…

Дружеский обед не слишком удался. Правда, Григорий Иванович вел разговор с искусством человека, привыкшего поднимать людям настроение, но всем были видны заплаканные глаза Сони, и лицо аккордеониста Юры было хмурое, и что-то чересчур уж темпераментно хохотал А. Аракелов над собственными анекдотами…

Игорь тоже улыбался и как мог помогал Григорию Ивановичу, а сам все думал: что же он скажет Монастырскому?

Но когда кончился обед, художественный руководитель сам деликатно отозвал Игоря в сторону.

— Я видел, как с вами говорили эти молодые люди, — начал он, — и догадываюсь, о чем они говорили. Я понимаю, вы не могли их не выслушать Но мне бы все-таки хотелось, чтобы вы знали правду.

— Вы напрасно думаете, Евгений Львович… — забормотал Игорь. — Они вас очень уважают как артиста…

— Хм… Уважают как артиста! — горько усмехнулся Монастырский. — Да знают ли они, что это такое? Для них артист — это сцена, аплодисменты, это красивая бабочка. Но ведь бабочка сначала была гусеницей. Прежде чем летать, она ползала… Артист — это труд. А они разве это понимают! И потом, эта безответственность, эта вечная расхлябанность… Ну где я теперь достану мед? А Нерина лапа? Ведь Нера теперь по крайней мере неделю не сможет работать. Кем я заменю ее в пирамиде? Аракеловым? Или нашим уважаемым аккордеонистом?

Монастырский вопросительно посмотрел на Игоря, помедлил, словно давая ему время разрешить этот вопрос, и продолжал:

— Вы же видите, в каких условиях мы работаем, каких колоссальных трудов стоит каждый концерт. У нас нет настоящей сцены, нет софитов… Ах, да мало ли чего у нас нет! Но зритель ждет от нас праздника, и мы обязаны дать ему этот праздник, иначе мы не артисты, а дармоеды. И расхлябанность в таких условиях…

— Она хочет уйти, — тихо сказал Игорь.

— Как уйти? Куда уйти?..

— Совсем.

— Да нет, не может быть… У нас же завтра концерт. Мы же каждый день выступаем…

— Она так сказала.

Монастырский как-то странно и беспомощно подвигал пальцами, вяло сунул руки в карманы, ссутулился.

— Пусть уходит. Пусть идет куда хочет. Если из-за какого-то… из-за каких-то… Если она способна плюнуть на зрителей, на товарищей — я не буду ее удерживать.

Игорь, вконец подавленный, молчал. Тогда Монастырский сказал уже почти спокойно:

— Не огорчайтесь. Если она действительно актриса — она останется.

…Уезжали артисты утром. Еще сквозь сон Игорь слышал чей-то требовательный бас:

— А где Буренко? Пусть подаст машину, артистов везти.

Игорь открыл глаза. Григорий Иванович, пристегивавший протез, сказал:

— Пойдемте проводим?

Игорь оделся, они вышли. Утро вставало хмурое, и даль была мутна даже на восходе, где в небе сквозь серое едва просачивалось розовое. Мальчишки, что встали пораньше, уже сбежались к клубу — глядеть, как будут сажать в кузов медведей. Монастырский выводил их по одному, держа на коротких поводках. Подоспевший Ложкин, устроившись сбоку на ящике, снимал на всякий случай и эту сцену. Мальчишки лезли к самой машине, медведи ревели, Монастырский кричал на мальчишек и на медведей, а в конце концов Ложкин находил позу медведя, влезавшего в кузов, недостаточно естественной и просил все повторить.

Когда все было готово, Монастырский пожал руки Игорю, Ложкину и парторгу, выслушал их прощальные благодарности и в свою очередь поблагодарил за внимание и помощь.

Отойдя в сторону, Игорь глядел на дверь клуба. Вот вышли А. Аракелов, лохматый парень-униформа, аккордеонист. Вышла и Соня. Игорь видел, как она о чем-то спросила Монастырского, и тот, взяв ее за локоть, негромко отвечал, в такт покачивая головой.

Артисты забрались в кузов. Соня устроилась на своем обычном месте — сзади, только вместо Фомки рядом с ней сидел аккордеонист Юра. Когда машина тронулась, Соня улыбнулась Игорю и помахала рукой.

А Игорь стоял возле клуба, и Григорий Иванович стоял, и мальчишки, притихшие, глядели вслед грузовику, пока тот не отъехал за перекресток, пока не рассеялась поднятая ими пыль, пока сам он не стал клубом пыли, плывущим вдалеке над дорогой.

Чужой риск

Пристань пахла мазутом, море — арбузами. И чем дальше от берега уходил катерок, тем резче становился этот арбузный запах. Архипов сидел на носу, на каком-то крашеном железном ящике, составлявшем часть палубы. Он раскрыл блокнот и, приноравливаясь к качке, записал, что море пахнет арбузами. Потом добавил, что катерок — маленький, что рабочие-нефтяники, сидящие на корме, одеты в засаленные ватники, и что лица у рабочих мужественные.

А у парня, что стоял, облокотившись на порванные бортовые поручни, лицо было румяное, нежное.

Архипов спокойно сунул блокнот в карман плаща. Он был человеком средних способностей и давно примирился с этим. В сорок пять лет пора знать свою настоящую цену…

Он спросил парня с нежным лицом:

— Как точно называется место, куда мы едем?

— Отдельное основание номер сто два.

— А не буровая?

— Можно назвать буровой, — ответил тот и вежливо подошел поближе. Он был одет в рабочее, но не в сапогах, как все, а в ботинках.

Архипов поднял голову:

— Простите, как вас зовут?

— Виталий.

— Скажите, Виталий, а нельзя назвать разведочной скважиной?

— Вероятно, можно, у нас говорят.

Архипов записал все три названия. Все-таки материал будет звучать поживей. Только надо еще проверить. Больше всего он боялся путаницы в терминах.

Один из рабочих, красивый, черноглазый, подошел к Архипову и встал за его спиной, заглядывая в блокнот. Потом мрачно спросил:

— А зачем это вам нужно?

— Нужно, молодой человек.

— Вот я вас хочу спросить, — сказал тот, — почему это посылают писать про буровую людей, которые дела не знают?

Архипов не слишком удивился. Мало ли что приходится выслушивать в командировках…

— Бог даст, научусь.

— Нет, а правда, как же вы потом будете писать?

— С вашей помощью, молодой человек, — ответил Архипов. Ему все это начало надоедать.

Парень покраснел, щеки его отвердели.

— Ну, а допустим, ошибка получится?

— Расстреляют, — сказал Архипов.

— Федор, брось, — негромко проговорил Виталий. Лицо у него было страдальческое.

— Не расстреля-а-ют, — голосом, смешным от раздражения, протянул тот. — Это нашему брату за любую мелочь холку мылят. А тут посылают всякое… всяких… разных тут корреспондентов посылают…

Его красивое лицо дергалось от злости и непонятной Архипову обиды.

— Пишут что попало…

— Ну, брось, Федя! — снова сказал Виталий и взял его за руку. Парень вырвал руку, но Виталий все-таки увел его на корму.

Архипов пожал плечами. Не связываться же ему с мальчишкой, которого он вдвое старше и впятеро умней. Вразумлять каждого мальчишку — такую роскошь он не может себе позволить. У него на это просто времени нет. В конце концов он не за этим сюда приехал. Он приехал, чтобы написать для радио репортаж о бригаде бурильщиков. Он продиктует материал по рации, стенографистка примет, передаст по телефону в Москву, и репортаж пойдет в эфир.

Архипов без неприязни глядел на парня. Его не задевала глупая беспричинная брань. Может, малый пьян? Бог с ним! Если он хороший работник, надо будет в репортаже обязательно похвалить его…

Впрочем, парень разозлится еще больше…

Катерок покачивало, мелкие волны мельтешили перед глазами.

Архипова слегка мутило. Но он старался не думать об этом.

Поманил Виталия:

— Вы не расскажете мне кратко о работе бригады?

— Я, к сожалению, не совсем в курсе дела, — виновато сказал Виталий. — Я из океанографической экспедиции. Просто бываю здесь часто, потому что мы в этом районе работаем… Вам, вероятно, лучше все-таки поговорить с буровым мастером…