Ариф Сапаров - Битая карта

Про себя Профессор надеялся, что в сети новой облавы попадется и тот, кто интересовал его больше всего. Желательно вместе с помощницей, с этой таинственной Мисс, состоящей в переписке с самим Юденичем.

Особых оснований для подобных надежд не было, и все же он надеялся. Сам пошел на инструктаж руководителей поисковых групп, подробно рассказал о приметах высокого англичанина и немолодой женщины с властными, злыми глазами.

Квартиру фабриканта Вахтера Профессор решил не трогать. Было решено не беспокоить и Королеву Марго.

Осенняя проческа города прошла организованно и вполне себя оправдала. Снова были обнаружены целые горы припрятанного оружия, и снова, как и весной, удалось задержать изрядное число ушедших в подполье врагов. Кого только не оказалось среди этой угодливо льстивой и втайне ненавидящей толпы! Бывшие сенаторы и тайные советники с фальшивыми документами, генералы и казачьи атаманы, не успевшие удрать к Деникину, высшие жандармские чины, банкиры, валютчики, словоохотливые содержательницы ночных притонов — все они наперебой доказывали свою приверженность идеям Советской власти, все клялись, божились, беззастенчиво врали и, получив направление на оборонные работы, уходили копать окопы.

СТ-25 в этой толпе не было.

Спустя месяц Профессор с досадой узнал, что английского резидента выручила чрезмерная жалостливость наших людей. В доме на Васильевском острове, в квартире самой Мисс, где он ночевал, происходил обыск. Как на грех, хозяйка постелила ему в кабинете, в угловой комнате с окнами на улицу, и он уже считал себя попавшим в ловушку, не зная, что предпринять. Надумал в самую последнюю минуту — довольно правдоподобно разыграл эпилептический припадок. И сердобольные балтийские моряки, пришедшие с обыском, решили воздержаться от проверки документов «тяжелобольного».

— Мы еще за доктором хотели бежать, да хозяйка вмешалась, — объясняли они позднее Профессору. — С ним, говорит, часто это бывает, а доктор тут ни к чему…. Вот мы и поверили. Кто же знал, товарищ комиссар, что это сукин сын! Пожалели его, думали, и верно припадочный…

Много лет спустя, когда появится в продаже «Исповедь агента СТ-25», ночной этот эпизод на Васильевском острове получит несколько иное объяснение. О добрых чувствах моряков, не пожелавших тревожить больного человека и даже собравшихся бежать за врачом, Поль Дюкс, разумеется, писать не станет. Какие там, к дьяволу, добрые чувства! Просто он, несравненный и хладнокровнейший Поль Дюкс, обнаружил редкостное присутствие духа, мобилизовал свою железную волю супермена и мгновенно вызвал обильное выделение пены изо рта. Вот и все объяснение, а добрые чувства тут ни при чем…

«Тело мое напряглось подобно стальной пружине, кулаки сжались, и из-под ногтей брызнула алая кровь. Лишь бы выступила пена на губах, — думал я, — лишь бы скорей выступила, а эти примитивные существа в полосатых матросских тельняшках должны мне поверить…»

Что ж, пена действительно выступила, господин Дюкс…

В октябре началось осеннее наступление армии Юденича. Как и предвидели чекисты, одновременно оживилась контрреволюционная нечисть в самом Петрограде. В одну ночь вспыхнуло несколько крупных пожаров, вызванных диверсантами, причем особенно ощутимый урон был нанесен нефтебазе. В последнюю минуту удалось предотвратить диверсию на крупнейшей городской электростанции.

Работы в Чека, естественно, прибавилось. Многие сотрудники Чрезвычайной комиссии к тому же были отправлены на фронт, многие ранены в жестоких боях с наступающими белогвардейцами, а многие и головы сложили, геройски отстаивая Красный Петроград.

Профессор по-прежнему занимался своей «Английской папкой». Работал, сутками не выходя из кабинета, сопоставлял и анализировал факты, думал, прикидывал по-всякому, лишь изредка разрешая себе получасовую прогулку на свежем воздухе.

Курьер ошибся адресом

Автором комбинации в Ораниенбауме следует считать Александра Кузьмича Егорова, начальника особого отдела береговой обороны Петрограда. Как и многие питерские чекисты того времени, был он старым большевиком-подпольщиком, немало помытарился в царских тюрьмах, участвовал в Октябрьском вооруженном восстании, а на работу в Чека попал по партийной мобилизации, отдавшись ей со всей страстью и неподкупной честностью убежденного коммуниста.

В архивах уцелела докладная записка Егорова, сообщающая об итогах комбинации. Документ, естественно, официальный, строгий, без какой-либо эмоциональной или беллетристической окраски:

«Военмор Д. Солоницин сообщил нам, что из Петрограда прибывает некий гражданин к начальнику ораниенбаумского воздушного дивизиона и что он, военмор Солоницин, должен переправить его к белым с какими-то секретными документами. В связи с вышеизложенным мы разработали соответствующий план оперативных мероприятий для скорейшего выяснения истинной обстановки и пресечения вражеских интриг…»

Мероприятия особого отдела оказались в егоровском духе. Таков уж он был, Александр Кузьмич Егоров, во всякое, даже совсем простенькое, дело стремился внести неистребимую свою выдумку и дотошную обстоятельность.

А началась эта история, когда до Октябрьской годовщины оставалось меньше недели. Впрочем, праздника в Ораниенбауме не чувствовалось. Да и какой может быть праздник, если Юденич не отогнан от Питера? Вдобавок еще англичане прислали в помощь белогвардейцам свой монитор «Эребус». Бьют из чудовищных пятнадцатидюймовых орудий — по всему городу сыплются стекла.

— Ох и несладко нашим ребятам на позициях! — сокрушался дежурный по отделу, прислушиваясь к тяжелым стонущим разрывам английских снарядов. — Долбят и долбят, паразиты…

Криночкин рассеянно согласился с дежурным. Какая может быть сладость от пятнадцатидюймовых гостинцев врага! Криночкину дозарезу требовалось зайти к Александру Кузьмичу, и думал он совсем не об английском обстреле. До вечернего поезда в Петроград оставалось с полчаса, а настырный этот морячок все не выходил от Егорова.

— А что, если мне заскочить на минутку?

— Валяй заскакивай, — милостиво разрешил дежурный. — Только шуганет он тебя за здорово живешь…

Василий Криночкин был самым молодым сотрудником особого отдела, — не по возрасту, конечно, а по стажу чекистской работы. Взяли его из коммунистического отряда особого назначения вскоре после ликвидации мятежа в форту Красная Горка и пока что придерживали на второстепенных поручениях — съездить с секретным пакетом в Реввоенсовет флота или навести порядок на пристанционных путях, где с ночи скапливаются неистребимые мешочники. Одним словом, мелочишки. Начальник, правда, сказал ему несколько обнадеживающих слов, но было это уже давно. «Привыкайте, Криночкин, присматривайтесь, — сказал тогда Александр Кузьмич. — И будьте всегда наготове. Чекист, он вроде патрона, загнанного в патронник: если понадобится — обязан выстрелить без осечки».

Но сколько же времени полагается ждать? Другие товарищи — такие же, между прочим, не какие-нибудь особенные — ездят на серьезные операции, отличаются, лежат в госпиталях после ранений, а он, Василий Криночкин, все фильтрует шумливые спекулянтские толпы: у кого законных два пуда, согласно декрету товарища Ленина, тот проезжай без задержки; кто везет для продажи — попрошу пройти в комендатуру. От тихой жизни и патрон имеет свойство ржаветь, разве начальник этого не понимает?..

И все же Криночкин поступил разумно, не сунувшись к Александру Кузьмичу без спросу. До вечернего поезда оставалось всего минут десять, и тут Егоров сам выбежал из кабинета. Чем-то страшно озабоченный, нетерпеливый.

— Григорьева ко мне! Одна нога здесь, другая там! — приказал он дежурному и, — увидев Криночкина, поспешно добавил: — Вы тоже будете нужны, далеко попрошу не отлучаться!

— Мне сегодня ехать в Питер…

— Отменяется! — коротко отрубил начальник, снова скрывшись в своем кабинете.

Далее развернулись события, каких в особом отделе еще не случалось.

Военмора Солоницина — а это он был засидевшимся у начальника посетителем — отвели в нижний этаж, в отдельную комнату с зарешеченным окном. Обращались с ним вежливо, но со строгостью. Накрыли чистой простыней койку, принесли с кухни тарелку овсяной каши и ломоть хлеба. Желаешь — отдыхай, желаешь — садись ужинать, только будь на месте, никуда не ходи без разрешения.

Изрядно задержался у начальника и Федор Васильевич Григорьев, правая его рука. Никто, понятно, не знал, о чем они толковали, закрывшись вдвоем. Вероятно, о чем-то чрезвычайно важном, потому что вид у Федора Васильевича, когда он вышел от Егорова, был задумчивый.