Брайан Джеймс - Грязный лгун

— Я только что пришла, даже в душ не успела, — говорит она, и ее улыбка сменяется озабоченностью, когда она окидывает себя взглядом.

— Все в порядке, — говорю я. — Мне все равно. — я пытаюсь не пялиться на ее грудь.

Рианна пожимает плечами и разводит руками:

— Ну тогда ладно, — говорит она и входит в комнату, садится на стул напротив меня. Рианна поджимает под себя ноги, как делают дети в детском садике, когда садятся в кружок послушать сказку.

За стеной работает телевизор, и слышно, как оживляется ее отец, когда что-то происходит в игре, которую он смотрит. Рианиа смеется и извиняется за него. Я говорю, что мой отец ведет себя точно так же, и мы оба замолкаем, пытаясь подобрать слова.

— Как прошла тренировка?

Это единственное, что приходит мне в голову, когда я вижу, как бретельки трико впиваются в ее плечи, оставляя розовые полоски на коже — бело-красные пересекающиеся линии на ее теле, словно крестики на карте с сокровищами.

— Вроде нормально, — отвечает она и выворачивает руку, чтобы взглянуть на ее тыльную сторону, — с бревна навернулась, — и показывает огромный фиолетовый синяк, чуть ли не на всю руку.

Я непроизвольно дотрагиваюсь до своего лица, но быстро отдергиваю руку.

Мой синяк сошел много недель назад, но я все еще ощущаю его, когда дотрагиваюсь до лица, я до сих пор чувствую то место, куда ударил его кулак.

— Больно? — спрашиваю я.

Рианна качает головой, говорит, что привыкла.

— Ты давно… тренируешься? — Я надеюсь, что подобрал нужное слово, оно показалось мне лучше, чем «занимаешься» или «ходишь на гимнастику».

— Лет с трех, наверное. — И я пытаюсь представить ее маленькой: как она падает на маты и как она смеется, когда сталкивается с другими, тоже смеющимися детьми.

Все стены увешаны полками, на них всевозможные награды — серебряные, золотые, большие, а иногда просто значки, которые висят между полками вперемежку с разноцветными лентами.

— Ну, ты, похоже, просто молодец! — говорю я, оглядываясь по сторонам.

— Хм… хм… — говорит она, но незаметно, чтобы она хвасталась, скорее, ей зто безразлично. Она все еще изучает синяк на руке и не смотрит на награды, словно ее тошнит от их вида.

— А ты? — спрашивает она. — Давно ты пишешь в блокнотах?

И я чувствую, что краснею, потому что никогда ничего не писал при ней и никогда не говорил об этом, а так как я понятия не имею, как она об этом узнала, то сразу же испугался, что ей как-то удалось прочитать их. Прочитать те рассказы, которые я написал о ней. Пусть даже это и невозможно, я не могу отделаться от мысли, что она их читала.

— Я видела, как ты пишешь — за обедом, в классе, ты все время что-то строчишь, — она смеется, улыбается оттого, что я стесняюсь этого.

Я запинаюсь, все еще слишком смущен, чтобы продолжать разговор.

— Да ладно тебе, если не хочешь, не говори.

— Ну… нет… это, в общем, я не знаю. Вроде давно. С тех пор как мы с мамой ушли от отца.

— Ox, — говорит она, говорит, что ей жаль, что она не хотела поднимать эту тему, когда спрашивала — и теперь я говорю ей, что все хорошо. Потом она спрашивает, где живет мой отец, и я говорю ей, что снова вернулся сюда, чтобы жить с ним. Видно, что она несколько озадачена всем этим, но не задает больше вопросов, понимая, что мне не особенно хочется говорить на эту тему.

— А о чем ты пишешь, ну, в блокнотах?

— Так, всякую всячину, — отвечаю я и молю Бога, чтобы она не попросила меня дать почитать. Мне бы пришлось сказать «нет», мне нужно оберегать мои секреты, но я не уверен, что смогу отказать ей в чем-либо — только не этим глазам, не этому движению руки, которым она прикасается к своей щеке.

— Что-нибудь хорошее? — спрашивает она.

— Иногда… — отвечаю я — разве я скажу ей о чем-то плохом.

— Вот и хорошо, — говорит она и снова смотрит на синяк, а я смотрю на лямки трико, впивающиеся ей в плечи. Я хочу просто встать, подойти к ней, встать за ее спиной, спустить их с ее плеч, убрать следы от них, проводя по ним пальцами.

Она смотрит на меня, резко поднимает голову, от этого я вздрагиваю — может, я сделал что-то не так, потому что она выглядит напуганной.

Я смотрю на свои руки, лежащие у меня на коленях.

— Хочешь, пойдем погуляем, или как? — спрашивает она.

Через мгновение до меня доходит смысл ее слов, слова не вяжутся с выражением ее лица, по нему понятно, что она недовольна чем-то, но ее голос такой мягкий, в нем столько надежды, и я сильнее, чем прежде, осознаю, что она самая необычная девушка из всех, кого мне приходилось встречать, даже более необычная, чем Ласи, так как с Ласи я, по крайней мере, всегда знал, что она собирается сказать, когда открывает рот.

— Хорошо, — говорю я, впервые глядя ей прямо в глаза.

— Отлично. Я только сбегаю наверх за свитером.

Она вскакивает со стула, и я медленно встаю вслед за ней. но она останавливается у двери, поднимает руку, как регулировщик.

— Тебе придется подождать меня здесь, — шепчет она так серьезно, так строго, что я застываю на месте.

Даже когда она пытается ободрить меня слабой улыбкой, я все равно стою как вкопанный.

— Я сейчас, — говорит она уже более будничным тоном.

Я смотрю, как она перепрыгивает сразу через две ступеньки.

Мы выходим на обочину, только когда приближается машина, а так мы идем посередине дороги, против потока — рядом друг с другом. Я не спрашиваю ее, куда мы идем. Мне все равно. Мне везде хорошо, пока она рядом.

— Извини меня, ну за то, что было дома, — говорит она, глядя на свои старые кроссовки. — Мне вообще-то никого не разрешают приводить к себе в комнату, особенно парней. — Она смотрит на меня. — Мне вообще не разрешают приглашать ребят. Я сказала маме, что ко мне придут. Но я не сказала, что ты мальчик.

У меня все внутри перевернулось: жаль, что я раньше не знал, я мог бы встретиться с ней где-нибудь в другом месте.

— У тебя будут неприятности? — спрашиваю я. Рианна пожимает плечами:

— Может быть… наверное.

— Прости, — шепчу я и останавливаюсь.

— Нет, ты здесь ни при чем, — говорит она и тоже останавливается, подходит ко мне и кладет свои руки на мои, а потом быстро убирает их.

Она идет дальше, ее тень сейчас длиннее, чем когда мы вышли, за нашими спинами солнце опустилось ниже, и мы удаляемся от магазинов городка и идем в сторону парка, обещающего нам весенние цветы, деревья и скамейки, на которых нам не придется сидеть вдалеке друг от друга.

Я иду за ней молча, стараясь не подходить к ней слишком близко, а она крутит завязку от капюшона на свитере, накручивает ее вокруг пальца, пока тот не краснеет, а потом снова ее отпускает.

— Мои родители ТАКИЕ ПЕРЕСТРАХОВЩИКИ! — взрывается она, прижав к бокам руки и сжав их в кулаки, как рассерженный ребенок; она говорит это так громко, что выходящая из парка пожилая пара оборачивается в нашу сторону, хмурится, но потом все-таки уходит.

Мой друг Авери уж точно бы знал, что делать, он бы точно знал, хочет ли она, чтобы он обнял ее, и знал бы, что именно нужно ей сказать. Он бы знал, держать ли дистанцию и дать ей самой остыть, или снова улыбнуться ей, перед тем как легонько провести ноготками по ее шее сзади.

Но я не Авери, я вообще не понимаю, чего хотят девушки. Поэтому я иду за ней следом, положив руки в карманы и чувствуя себя глупым и беспомощным.

Я останавливаюсь, когда останавливается она.

Она кажется такой маленькой, словно ее нарочно кто-то сделал такой, чтобы она подходила по размеру тому крошечному бревну, по которому она так усердно тренируется ходить.

— Я иногда их ненавижу, — говорит она. Ее глаза темные и грустные, вот тогда я перестаю думать, перестаю размышлять о том, что правильно, а что неправильно, что мне делать и что сделал Авери, я подхожу к ней, запускаю ру-т ей под свитер, они легко скользят по нейлону, замыкаю их на ее маленькой спине.

Я жду когда она посмотрит на меня, уберет непослушые пряди волос от своих губ, и целую ее.

Я приоткрываю рот и чувствую, как вся ее боль проникает в меня, в то время как свою боль я держу глубоко внутри, чтобы защитить ее, потому что понимаю, что иногда даже ангелы нуждаются в чьей-то защите, что иногда им необходим отдых от исцеления, и тогда им нужно, чтобы исцелили их самих.

Мы словно два дерева, которые срослись вместе, наши корни переплелись между собой под землей, как змеи в клубок. Наши ветви лежат одна на другой, каждый листочек нежно гладит листву другого, пока мы пытаемся поглотить семена друг друга, поскольку наши семена — секреты, которые свяжут пас вместе навсегда.

И на мгновение мы становимся одним человеком, до того как разъединиться.

Поднимается ветер, когда мы отрываемся друг от друга.

— Я…я не… — бормочу я, запинаясь. Рианна улыбается и опускает глаза, нежно вытирая уголки губ, где остались следы моей слюны.