Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть
Действительно Окарин не соврал. Дмитрий давно не видел такого сказочного изобилия! Даже белый пышный пирог с мясом, знаменитый курник посреди стола! А бутылок! Да не со спиртом–сырцом вонючим, а с натуральной хлебной под сургучом.
Дмитрию тут же налили штрафную, и он принялся за еду. Воспитательницы вели себя хвастливо, они просто давили гостей невероятным роскошеством яств и пития. Затем куда‑то удалились, но вскорости вошли опять уже в других платьях. На руках блестели браслеты, на пальцах перстни, еще что‑то мерцающее красновато на груди.
Михаил Окарин брякнул спьяна:
— Э! Да вы, девочки, никак ювелирторг обокрали, гы–гы–гы!
Ему не ответили. Играл патефон, и все вертелись в танце. Кира, довольно милая девушка, благоухающая дорогими духами «Манон», что называется повисла на Дмитрии, положив голову ему на плечо. Вздохи ее не казались фальшивыми. Протанцевав в темный коридор, Дмитрий с Кирой принялись целоваться на все лады, пока не замерзли. Вернулись в комнату, и тут оказалось, что платье Киры почему‑то расстегнуто. Это вызвало град двусмысленных шуток и недоумение Дмитрия, а Кира, которая состояла, казалось, вся из спрессованных запахов пудры, духов и вина, лишь притворно хихикала. Дмитрий же мог голову дать на отсечение, что к застежкам на ее платье даже не прикоснулся. Ну да черт с ней и ее застежками! За войну он совсем изголодался, а тут в кои времена можно брюхо набить до отвала. И не просто набить: ужин был вкусный, более того — превосходный. Рассчитаться за такое несколькими поцелуями — это просто невероятно!
Глубокой ночью, оставив Михаила у Клавы, Дмитрий проводил Киру домой, пообещав встретиться в ближайшие дни. Однако из‑за срочной работы ему было не до свиданий. Несколько раз заскакивал Окарин, передавал приветы и приглашения, подкатывалась и Клава. Как‑то, приведя ребят в цех, спросила игриво:
— Может, тебе Кира не нравится как женщина? Так есть другие!
Дмитрий лишь отмахнулся.
И вдруг на следующий вечер довольно поздно тройка с Опариным во главе заявляется к нему на квартиру. Не объясняя ничего, коллега с порога начал выкаблучивать припевки:
«Гармонь новая, планки стерлися, вы не ждали нас, а мы приперлися…»
Они принесли с собой вина и массу всяческой снеди. Даже фрукты свежие. У Дмитрия стаканов граненых хватало, но другой посуды не было, как, впрочем, и столовых приборов, пришлось есть чем попало. Вечер опять прошел сумбурно, но без особого шума. Кира в бледно–розовом костюме была очень хороша, ну просто воплощенная непорочность. Прижав Дмитрия в углу между стенкой и тумбочкой, где Араратом громоздились книги, она, снедаемая какой‑то тревогой, не то страхом, говорила шепотом:
— Видимо, я совсем никуда не гожусь, коль приходится самой идти к мужчине на квартиру…
— Пощадите, Кира! — поднял Дмитрий руки, как бы защищаясь. — Я не требовал от вас такой унизительной жертвы.
— Ох, Клава, Клава… — продолжала вздыхать Кира. — Она меня в гроб загонит. Вот где я у нее! — подняла девушка сжатый кулачок. — Она из меня… Нет, не могу!..
Дмитрий пожал плечами. Выйдя в коридор покурить, сказал Михаилу Окарину:
— Не нравится мне эта компания и вообще все это…
— Почему вдруг?
— Откуда у полунищих воспитательниц столько денег? Мы с тобой зарабатываем раза в четыре больше, чем они, а живем как?
Михаил посопел в раздумье, затем сказал не очень уверенно:
— Возможно, у них родители состоятельные, подбрасывают разбалованным дочерям? Или спекулянты. Вон сколько их промышляют на базарах! У них деньги дурные. Нашел за кого болеть! Надо смотреть на вещи проще. Поел, переспал, и привет!
— Нет, Михаил, что‑то здесь не то…
В конце вечера, уже перед уходом, Клава увлекла Дмитрия в сторонку, молвила доверительно:
— Митя, у меня к вам небольшая просьба: хочу оставить у вас небольшой пакетик…
И пояснила, что в пакетике завернуты ее украшения, ну всякие там бусы, колечки и прочая мелочь, без которой девушке не обойтись. Хоть ценности особой не представляет, но деньги плочены, а соседи у Клавы — не дай бог! Того гляди сопрут последнее.
— А почему вы не отдаете Михаилу на сохранение?
— Э! У Михаила не лучше… Живет в проходной комнате… Нет, здесь место надежнее. Я затем сегодня и пришла к вам, чтоб убедиться, извините за откровенность.
— Ну, что ж, спасибо за доверие. Положите ваши эти самые бриллианты и жемчуга сюда, в этот сейф несгораемый, — пошутил Дмитрий, доставая из‑под койки обшмыганный чемоданчик.
Через три дня в субботу наладчик Мусин, живущий в собственном доме и имеющий во дворе баню, был отпущен Хрулевым с работы за три часа до конца смены, чтобы заблаговременно подготовить все положенное^ для мытья и парения. Закончив срочные дела, Дмитрий забежал домой, схватил мыло, мочалку, вытащил из‑под койки чемоданчик, хотел было сунуть в него бельишко, но там лежал пакет с украшениями, оставленный Клавой. Освобождая чемоданчик, Дмитрий удивился: «Что в нем, гиря завернута?» И на самом деле сверток показался тяжеловатым. Не очень разбираясь в бижутерии, Дмитрий все же знал, что всякие брошки–бляшки весят граммы, а здесь… — он подкинул на ладони пакет и хмыкнул. Его все больше забирало любопытство, словно кто‑то подстегивал: посмотри, что там, посмотри! Дмитрий развязал тесемку и густо покраснел. Так и бывает чаще всего с людьми, когда они суют без спроса нос в чужое добро. Но когда он, развернув бумагу, взглянул на содержимое свертка, лицо его вытянулось. Столько золотых вещей он еще никогда не видел.
Он таращил на них глаза, не решаясь дотронуться пальцем, позабыв о том, что товарищи ждут его в бане.
— Вот так бижутерия! — молвил он наконец, опомнившись. И тут его охватила ярость. Ему подсунули ворованные драгоценности! О том, что в свертке краденое, ни малейших сомнений не было. От возмущения его словно парализовало. С трудом выпрямившись, достал из кармана коробку с махоркой, скрутил цигарку и затянулся так, что бумага вспыхнула.
«А это что еще за пачка? Вроде фотографии», — обратил он внимание на что‑то завернутое в газету. Раскрыл — сберегательные книжки. Перелистал одну, другую, покачал головой. Вот они, источники шикарных ужинов, пышных одежд! Вот откуда беспардонная убежденность: «Ежели я чего захочу, то оно будет моим. А я, именно я, а не кто другой оказался самым достойным доверия этой… этих…».
Дмитрий стал сам себе отвратителен. Нужно было что‑то делать.
«Отнесу в милицию», — решил он, захлопнув крышку чемоданчика и едва не бегом пустился по улице. Однако по дороге раздумал. «Если награбленное принадлежит бандитской шайке, то я буду немедленно убит. И не просто убит, а расчленен и зарыт в разных местах или спущен в Волжскую прорубь. Нет, так умирать глупо».
Скрепя сердце, Дмитрий сел в трамвай и отвез содержимое чемоданчика Клаве. Ни о чем ее не спросил, сказал только:
— Я в милицию не сообщил, но мне на глаза лучше не попадайся! Чтобы духу твоего больше на участке не было!
На следующий день ремесленников привел другой воспитатель, от него Дмитрий узнал, что Клава Котикова и ее подружка Кира исчезли в неизвестном направлении и даже расчет не взяли в ФЗУ. Может быть, на фронт махнули самовольно патриотки? Дмитрий только крякнул. На фронт они не убежали, в этом он был уверен. Вскоре узнал и о том, что в бандитской шайке они тоже не состояли, а деньги промышляли весьма просто и совершенно безопасно.
В группе Клавы было пятьдесят учеников ФЗУ. С началом каждого месяца между воспитательницей и воспитанниками происходил примерно такой разговор.
«Коля (Ваня, Маня, Таня…), наверное, ты соскучился по дому? Небось хочется в деревню?»
«Ой, как хочется, Клавдия Никитична! Отпустите, Клавдия Никитична, пожалуйста! А я вам из дому сала и еще чего‑нибудь привезу».
«Ладно, жалко мне тебя, ты мальчик хороший. Смотри только, чтобы через месяц был обратно, как часы! На, возьми справку на проезд и никому ни слова о том, что я тебя отпустила».
«Да, что вы, Клавдия Никитична! Да я — могила!..»
«Ну–ну, хорошо, давай сюда хлебную и продуктовую карточки, в деревне они тебе не нужны. Вернешься, — скажешь: лежал в больнице».
Ученики на радостях отдавали карточки, а воспитательница — на базар их! Десять учеников отпустит — двадцать карточек в кармане. А по базарному курсу карточка стоила тысячу рублей. За буханку хлеба давали двести! Прибыль Клавы составляла более ста тысяч рублей в год, действовала же Клава таким образом подольше трех лет. Теперь ищи–свищи ее! Да и кому искать? Война. Директора ФЗУ, правда, осудили и отправили в штрафную роту на фронт, где его и убили в первой же атаке, а Клава как в воду канула. Годами не было о ней ни слуху ни духу: долго ли женщине поменять фамилию! И вот… вдруг, пожалуйста! Такая метаморфоза! Выскочила, как черт из коробочки, в новом качестве супруги главного инженера Круцкого. Постарела Клава, поизносилась… И то сказать, сколько лет минуло! Время вспять не повернешь. Теперешняя и та, ловкая, разбитная, которую Дмитрий знал в… дай бог память… Э! Что было, то быльем поросло».
