Цилия Лачева - Современный болгарский детектив
Угощения продолжались и отличались той же расточительностью. К Фани приклеился дальний родственник Кати — низкорослый парень с красивыми зелеными глазами. Кати рекомендовала его как стеснительного мальчика, тайно влюбленного в Фани. «Стеснительный» молчаливо и крепко, как глубоководная мидия, пристал к наследнице.
— Он мне не нравится, — стала роптать Фани.
— Почему? Он такой милый, красивый. Он сирота без прописки! — сказала приятельница резко и нервно потушила сигарету.
— Я прописку не даю. И потом, я не люблю сирот.
Кати взяла свою пустую сумку с таким видом, словно там был по меньшей мере миллион.
— И у меня тоже нет отца. А ты знай, что за тобой только такие и будут волочиться!
— Почему?
— Потому что ты богата, вот почему.
И Кати небрежно, словно светская дама после банкета, поднялась из-за стола.
Позже Павлинка поведала своей везучей приятельнице:
— Ты можешь не мучиться, не корпеть в университете — у тебя есть все. А я должна учиться. Я с тобой столько времени потеряла. — И укоризненно посмотрела на Фани, словно она была в чем-то виновата. — Ты знаешь, — продолжала Павлинка, — я привыкла к сигаретам, а у меня с бабками плоховато. Закажи для меня две-три пачки…
Она засунула их в пустую сетку, жизнерадостно крикнула: «Чао!» — и ушла.
Вечером Фани пересчитала оставшиеся деньги. Оказалось, последний веселый месяц стоил ей около четырехсот левов. Слух о полученном ею наследстве распространился далеко. Звонили знакомые, звонили полузабытые двоюродные братья и сестры, звонили родственники из провинции. Кто приходил с цветами, кто тащил подарки, уверяя, что никогда о ней не забывали. Фани пригласила к себе целую ватагу на прощальный ужин. Мальчики уходили в армию. Девочкам предстояло зарабатывать на хлеб и устраивать свое будущее в учреждениях, на заводах, в университетах. Некоторые привели с собой друзей, пожелавших увидеть богатую наследницу и подкрепиться за ее счет. Набралось человек тридцать. На столе была вязанная крючком скатерть и ваза с цветами, бутерброды, торт и мороженое. Звучала музыка в стиле ретро, потом — электронная. Все ели с большим аппетитом, провозглашая тосты за прошлое и за будущее, за мечты и за нечто многозначительное, а также за учительниц (одна из них уже умерла).
Не пили только за Фани. Не обращали на нее внимания, молчали о ее наследстве — как о болезни, о которой на людях не говорят. Они были солидарны друг с другом и едины в своем равенстве. Небрежно пережевывали чужое угощенье. Разбили два бокала и залили скатерть. «Ничего», — бормотала Фани и прислуживала опустив глаза. Почему-то она чувствовала себя изгнанной из школьной ватаги по собственной вине. Этим пиршеством она хотела вроде бы откупиться за что-то неположенное, навсегда отделявшее ее от недавних одноклассников, чьи карманные деньги не превышали десяти левов. Фани угощала тортом, наливала виски и с грустью думала, что, если б она была калекой, все бы ее любили, гладили бы по головке, приносили бы книжки. Даже стали бы исповедоваться, жаловаться на свои беды — чтобы ей не было одиноко в ее беде. А теперь смотрели на нее косо, точно были обижены. Кривлялись и дурачились, чувствуя себя задетыми и униженными в этих комнатах с толстыми коврами, с парчовыми занавесками и позолоченной мебелью, помня о даче на берегу моря и деньгах в банке… Мир принадлежал Фани, но когда у них будет то же самое? Вероятно, никогда. Людям гораздо ближе чужая беда, нежели чужое счастье.
Все ушли одновременно, оставив после себя сдвинутые ковры, разбитые бокалы и две дырки, прожженные сигаретами, в обивке дивана.
Через два дня Фани улетала в Бургас. Рядом в самолете сидел молодой мужчина в ярко-синем пиджаке и рубашке с открытым воротом. Он не смотрел ни на пейзаж за окном, ни на нее — прислонил голову к ее плечу и задремал, тихо похрапывая. Когда принесли кофе, открыл глаза.
— Я уснул… Устал, — объяснил он, глядя на Фани красивыми светло-карими глазами. У него был тонкий, чуть вздернутый нос и великолепная улыбка. — Вы по делам летите?
— Нет, то есть да, — путалась Фани. — Я работаю на предприятии… Медь и никель…
Там работал ее дядя.
— Как поживает Ненов, ваш шеф?
— Не жалуется.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Он же себя плохо чувствовал из-за астмы? После той аварии на шахте.
— Наверное, уже прошло.
— Может быть, — сказал он, помолчав.
Она поспешила сообщить, что у нее, кроме работы, есть одно приятное поручение. Ее ближайшая подруга вышла замуж и получила в наследство дом с участком на берегу моря. Эта же подруга попросила ее проверить, все ли там в порядке. Дом — то есть дача — довольно старая. Незнакомец сказал, что у него никакого жилья нет. Он отрицает частную собственность, этот пережиток.
— Я тоже, — быстро согласилась Фани (и сердце ожило, забилось, быстро и весело заколотилось в груди).
Он добавил, что не любит сладкого, и Фани, которая сладкое любила, съела и его конфету.
Когда они сходили с трапа, тот любезно уступил ей дорогу. Он был ниже ее на несколько сантиметров. Невозможно! Она опять взглянула на его плечо — широкое, сильное под шерстяной тканью, оно было ниже ее плеча, но выглядело очень уверенным. Пока спускались по трапу и потом, когда забирали ручную кладь, Фани была еще больше разочарована не очень заметной — но все же! — кривизной его ног: ее идеал мужчины был иной (высокого роста, широкоплечий, с прямыми ногами и квадратными челюстями). У него был голый изящный подбородок, крепкие зубы, гладко причесанные волосы. И ему было все равно — нравится ли он ей или нет. Даже позабыл о ней, когда она, удивляясь себе, пригласила его:
— Не хотите поехать вместе посмотреть дом? Я этих мест не знаю…
— Я тоже.
Фани беспомощно озиралась, словно искала среди пассажиров кого-нибудь полюбезнее.
— Ладно, — бросил он небрежно. — После пяти. Но я тоже чужой в этих местах.
Какой-то человек в хлопчатобумажных брюках, почтительно поклонившись, спросил:
— Вы инженер Христов? Машина здесь, ждет вас.
Он засуетился, бросил беспокойный взгляд в сторону Фани, вероятно сожалея о данном обещании:
— Хорошо, в половине шестого у казино. До свидания!
— Чао…
Гостиница у Фани была второй категории — комната с двумя кроватями, без ванной. Привыкая к роли обычной девушки, Фани подобрала себе одежду для скромного будущего: платье искусственного шелка, босоножки на босу ногу. Надела клипсы и бусы. Только сумка была из натуральной кожи, но что поделаешь — иногда девушки творят глупости: покупают дорогую вещь, а после копейки считают.
Фани как раз этим и занялась — пересчитала свои деньги. Крупные купюры спрятала на дно дорожной сумки — все равно что их нет. Замок сумки щелкнул, и она почувствовала запах французских духов — вот еще одну глупость натворила бедная девушка Фани!..
Пообедала в закусочной напротив гостиницы. Оттуда высыпали девчонки, которые приходили перекусить за восемьдесят стотинок. Они были похожи на Фани — в босоножках, запыхавшиеся, безликие, лишенные любопытства. Типичные жительницы космополитического города. Она уселась на скамейке в парке под густой, плотной тенью кипариса. Мимо шли женщины и мужчины, одетые в спортивные костюмы: поблизости был корт, слышались отчетливые удары мячей, громкие голоса. Тень кипариса, будто стрелка часов, точно отмеряла мгновения. В условленное время Фани поднялась. И тут же увидела его возле кафе — он сидел на плетеном стуле, читая газету. Перед ним стояла чашка кофе. Вокруг, в вазах из камня, цвели красные цветы. На нем была свежая белая рубашка, слегка помятая. Он не встал, когда Фани возникла перед ним, только улыбнулся.
— Будете кофе? — спросил он.
Фани кивнула. Выпили кофе. Солнце светило ему в лицо. Достав из внутреннего кармашка защитные очки от солнца, он надел их. Без света и живого блеска глаз он показался Фани состарившимся. Вокруг рта — морщинки, тонкие и нежные, как на шелковой бумаге. Он наблюдал за Фани внимательно, но спокойно — так, как смотрит чужой мужчина на чужую женщину.
— Ты очень молода, — сказал он.
Фани приподняла плечики — не ее вина.
Поехали на автобусе, вышли на пыльной дороге среди виноградников. Солнце пекло, как в августе. Под ногами стлалась пыль. Выгоревшая трава, зеленые виноградники — кое-где уже свисали спелые гроздья. Вокруг царила безмятежная тишина. Инжир и миндальные деревья замерли в знойной тишине. Что-то прошелестело среди веток, притихло. Фани прикоснулась к нему локтем.
— Змея?
— Вероятно, черепаха.
Он не смотрел в ее сторону. У Фани была белая накрахмаленная шляпка, которую она купила в уличном киоске. Шляпки подчеркивают недостатки, но в то же время подчеркивают молодость (и укорачивают длинное лицо).
