Вениамин Каверин - Косой дождь
До поезда было далеко, и Игорь пошел в садик у Дома культуры. Ему опять хотелось есть, он купил мороженое. Дети играли в классы. Он нарисовал им хорошие, ровные клетки, они подумали, стерли и нарисовали кривые. Торговые моряки подсели на его скамейку и долго, интересно разговаривали о том, как они ходили на Маточкин Шар. Было уже поздно, но не потемнело, а только стало медленно, как бы неохотно тускнеть. Сад опустел. В порту что-то ухнуло, тяжело передвинулось, и этот печальный звук стал повторяться. Игорь ждал его, но прислушивался не к нему, а к чему-то совсем другому. Этот звук в порту, и склонявшееся побледневшее солнце, и голоса проходивших мимо людей — все было странным образом связано с ним. Он играл с детьми в классы, разговаривал с моряками, шел с портовыми рабочими на вечернюю смену и потом, когда пожилые женщины сменили моряков на его скамейке, участвовал в их тревожном разговоре о какой-то Марье, которую пьяный муж бьет каждую ночь. Ему было жаль Марью и хотелось, чтобы муж перестал ее бить. Сильный, быстрый косой дождь вдруг пошел, усиливаясь с каждой минутой, — Игорь спрятался от него в подъезде Дома культуры. Дождь тоже был нужен ему, именно этот блестящий, косой, отбивающий радостную дробь на лестнице Дома культуры.
Потом стало ясно, дождь перестал, но какая-то косина осталась в посвежевшем воздухе, точно он был заштрихован и время еще не успело стереть летящие, как стрелы, штрихи. «А мама в Италии, — думал Игорь, бродя перед отъездом по опустевшему городу. — Сегодня среда. Флоренция... «Глубоким синим вечером, когда порывы ветра налетают из горных ущелий... — Он помнил некоторые места из книги Муратова наизусть. — Хочется подойти к решетке и, наклонившись над темным пространством, над Флоренцией, тихо позвать Беатриче».
26
Валерия Константиновна помнила, что Ленинград, который она очень любила, должен был стать русской Венецией, линии Васильевского острова были задуманы Петром как венецианские каналы. Но только перед самым отъездом, когда она, так же как все, побежала на площадь Святого Марка, сходство с Ленинградом мелькнуло в первый и единственный раз. Силуэты судов на фоне заката, строгость зданий, величаво и гордо высившихся над золотистым заливом. Это была, может быть, стрелка Елагина острова, если перенести на нее — она сама не знала что — Петропавловскую крепость? Или Адмиралтейство?
Сколько она ни читала, ни слышала о Венеции, все это было ничуть не похоже на то, что она увидела, — как ожидание чуда не похоже на чудо. Она знала, например, что в Венеции нет улиц, вместо улиц каналы. И хотя сразу же убедилась, что это неправда, то есть что в Венеции есть и улицы и каналы, — она одновременно убедилась в том, что это были необыкновенные улицы, не похожие ни на какие другие. Это были улицы, по которым нельзя было ездить на автомобилях, на велосипедах, на лошадях — вообще нельзя ездить, а можно только ходить. Они были узкие, вдруг пересекающиеся набережными с уходящими в воду ступенями, поросшими мхом; они поворачивали, подчас под прямым углом; они переходили в мосты.
Мосты были везде, и когда после ужина Валерия Константиновна и Токарский пошли куда глаза глядят (они оба любили первое впечатление незнакомого города), эти мосты удивили их своей декоративностью. Конечно, они были нужны лишь для того, чтобы соединить улицы, разделенные каналами, но казалось, что еще более они нужны, чтобы под их высокими арками плавно проходили гондолы.
Потом, когда первое острое впечатление прошло, Валерия Константиновна заметила, что от каналов пахнет сладковатой гнилью, что во дворах не только тесно, но грязно, а белье, развешанное на веревках, переброшенных через улочки, придает многим кварталам жалкий, неустроенный вид. Именно по той причине, что этот необыкновенный город был не похож ни на какой другой в мире, в нем было неудобно жить: неудобно ездить на лодке в парикмахерскую или к зубному врачу, подниматься по скользким, уходящим в воду ступеням, жить в сырых, обветшалых домах, ходить по улицам, на которых никогда не бывает солнца.
...Магазины были уже закрыты, но ярко освещены и ничем не отличались от других магазинов в Риме, Флоренции — разве что провинциальностью, особенно заметной в застывших на витринах, неестественно улыбающихся манекенах. Зато над магазинами, уже со второго этажа, начиналось все очень старое — готические окна, узорные, увитые розами, балконы. Мадонны в маленьких нишах показывали под тусклым светом лампад свои бедные и грубые краски. Они вернулись на площадь Сан-Марко.
— Значит, все рассказать? — спросила Валерия Константиновна.
— Да. Войти, поздороваться, раздеться. Сесть рядом с ним на диван и сразу же: «Вот что, Игорь. Об Италии — завтра, а сейчас...»
— Страшно. Вы его не знаете.
— Прямодушный? — ласково спросил Токарский.
— Да, очень. Мы однажды разговаривали о его школьных делах, и он психологически разобрал весь свой класс. Вы знаете, как это было сделано? Беспощадно и к себе и к другим.
— Какой молодец! — с восхищением сказал Токарский. — Вот на кого надежда!
— Я потом не спала всю ночь.
— Почему?
— Потому что это было проникнуто... Как вам объяснить? Неистовым правдолюбием.
— Ах, как хорошо, — с наслаждением повторил Токарский. — Вы сказали неистовым?
— Да. Поэтому мне и страшно.
— Чего же бояться? Просто он такой же, как вы. Только его юность проходит, слава богу, в другое время. А теперь давайте смотреть Венецию. Вам не кажется, что мы в театре?
...Валерия Константиновна вернулась поздно и, уютно устроившись в постели, решила сперва немного подумать — жалко было сразу уснуть. Флоренция стояла в памяти отдельно, со своими гравированными, узорными стенами, напоминавшими кружево на черном сукне. Это было во Флоренции — та минута, когда Токарский, войдя утром в ресторан и с порога найдя ее глазами, понял, что она ждет его, что всю ночь, просыпаясь и засыпая, она думала только о нем.
Да, Флоренцию можно было не записывать, все равно ее невозможно забыть. Но Венеция, сегодняшний вечер... Валерия Константиновна начала писать и сразу же бросила — так не похоже было то, что она видела и чувствовала, на то, что она пыталась записать. Анечка ровно дышала. Она сказала: «Мне бы не захотелось здесь жить». Она выходит замуж, здесь это раз и навсегда. По меньшей мере так принято думать.
«Спокойной ночи», — сказала она Токарскому, его крепким рукам, его затылку, его умению говорить то, что она только собиралась сказать, его смеющимся глазам, от которых она переставала видеть и слышать. «Спокойной ночи», — сказала она тому, что он мог бы, если бы захотел, сделать с ее одиночеством, с ее неудачей.
27
Утром накрапывал дождь, и поехали не на гондолах, как предполагалось, а на катере, похожем на московские речные трамваи. В соборе святого Марка было темно, пустовато. Служба началась с шествия от главного входа к престолу. Народу становилось все больше. Английские туристы бродили по собору, как по ярмарке, громко разговаривая, рассматривая молящихся, подходя к престолу почти вплотную. Никто не обращал на них внимания. Гид говорил вполголоса. Анечка переводила.
— Хотите слушать? — одними губами спросил Токарский.
Валерия Константиновна покачала головой.
— Скучно, и не о том, — сказал он, когда они вышли на площадь. — Лучше я расскажу вам. Хотите?
— Очень.
— Видите эти колонны, красные, серые, розовые, зеленые, пятнистые, с фигурами и без фигур? Их натащили сюда пираты. Это была пиратская республика, нечто вроде Запорожской Сечи. Здесь почти все награблено, и эти лошади на фронтоне, без сомнения, тоже. Кстати, вы когда-нибудь видели лошадей на соборе?
— Нет.
— Я тоже. А вот пираты притащили и поставили. Колонны тоже поставили. Если не кучей, так почти рядом — конечно, потому, что их было много. Казалось бы, непреднамеренность, случайность, полное отсутствие расчета. А на круг получилось единственное здание в мире, потому что все это черт знает каким образом соединилось. По-моему, это и есть самое главное в архитектуре. А теперь идите сюда. — Он взял Валерию Константиновну за руку. — Посмотрите на собор одним взглядом, ни на что в отдельности, а на все сразу. Какая розовость вокруг этого огромного стеклянного полукруга над входом! Пол проваливается, как сообщил нам гид, и это, конечно, грустно. Но скоро здесь все провалится. Венеция стоит на сваях, сваи раскачиваются над волной от катеров, пароходов и роскошных яхт, в которых катаются герои Феллини. О четырехтактном двигателе дизеля пираты древности не имели понятия. Интересно?
— Да.
— Теперь идите сюда. Посмотрите на это странное здание. Здорово, да? — спросил Токарский с таким лицом, как будто он, и никто другой, построил Палаццо дожей. — Взгляните на него вверх ногами. Для этого не нужно самому переворачиваться. Переверните его в воображении. Оно архитектурно задумано и выполнено только от земли до середины, один ряд колонн над другим. Выше — сплошная коробка с огромными редкими окнами, которая была бы отличным фундаментом, потому что она тяжела и массивна. Но она почему-то не давит эти колонны и даже, наоборот, придает им изящество. Это, конечно, чудо. А вот та пара колонн нарочно отмечена для туристов. Здесь вешали. Интересно?
