Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич
Нарком путей сообщения СССР намеревался осмотреть железнодорожный узел. Собирался он побывать в Днепропетровском институте инженеров железнодорожного транспорта. Звоню туда:
— Мне директора.
— Чего тебе, Володя? — отвечает Никандр Фисюненко.
— Никандр Михайлович, знаешь о госте?
— Наслышан. Не волнуйся, Володя, встретим как положено.
Сам понимаю, что Кан, как звали мы его когда-то в ЧК, не подведет. Объезжая участки по предполагаемому маршруту следования Кагановича, встречая хороших людей повсюду, думаю: неужели кто-то здесь покушается на его жизнь? Но убийство Сергея Мироновича Кирова, недавние процессы над террористами… И я со всей тщательностью исполняю намеченное в управлении НКВД и предписанное «сверху».
Вечером Анна Ивановна попросила:
— Побудь со мною, Володя. Поберег бы себя…
— Не могу, Нюся. Очень занят. — Я не имел права сказать жене, кого ожидаем в Сечереченске. И ушел в отдел НКВД.
Часов в одиннадцать — звонок. У тещи голос прерывается:
— Быстрее, Нюсе нехорошо…
Забежал к начальнику отдела испросить разрешения. Тот уронил недовольно:
— Ладно, уж идите… Помните: завтра с рассветом на месте!
Анна Ивановна лежала с закрытыми глазами — в лице ни кровинки! Мне показалось, что она отошла. Упал на колени перед кроватью:
— Нюся!
Жена открыла глаза, растянула с трудом в улыбке бескровные губы, искусанные в горячке:
— Володя, свари… каши. Помнишь, в первый день… поженились когда…
Спазмы давили меня. Теща навзрыд плакала. Суетился врач. Анна Ивановна глазами показала ему на двери:
— Оставьте нас.
Кашу она ела большими глотками. Из широко открытых глаз выкатывались крупные, как светлые бусинки, слезы. Отложив ложку, она взяла меня за руку. Сжала пальцы. Глаза испуганно глядели мне в душу.
— Не бросай… Светланку…
И умолкла. А глаза все слезились, просили помощи. Пальцы вздрагивали.
На столе надрывно трещал звонок телефона.
— Слушаю!
— Вы что, Громов, оглохли! — загремел в трубке голос начальника отдела НКВД. — Люди все оповещены?
Начальник знал все и без моего ответа. Знал он и о том, что в моем доме горе. И не спросил про жену. Он боялся. Боялся упустить хотя бы малейшую деталь церемонии встречи высокого гостя. Ведь по тогдашней теории на Кагановича из-за каждого угла были нацелены ружья. Не было дома, квартиры, где не предавались бы запретному: рассказывали антисоветские анекдоты, хранили незаконно оружие, читали тайком Есенина, плели заговоры и сбивались в шпионско-диверсионные организации.
Подавленный несчастьем, я отвечал начальнику невпопад.
— В шесть часов утра приходите в отдел! — приказал он.
— У меня жена…
— А у меня — теща! — грубо оборвал он мою попытку объясниться.
Телефон умолк, а я все с возрастающим возмущением прижимал трубку к уху.
— Ню-юся-а-а! — закричала теща.
Я бросился к кровати. Там все уже было кончено… Утром явился в отдел. Прошусь домой, чтобы отдать последний долг жене.
— Вы понимаете, что городите? — взорвался начальник, хватив кулаком по столу. — Ты не дорос до чекиста! Нарком едет! А он мне — жена!..
— Иду домой! Жена лежит в гробу!
С большой неприязнью отпустил меня начальник отдела и предупредил:
— Ответственность на тебе!
Это означало: нарушится хоть одна деталь плана встречи члена Политбюро — трибунала не миновать!
И вот я на кладбище. Свежая могила. Бугорок желтоватой земли. И все. Даже пирамидку не успели сладить. Цветы и венки…
Светлану увела бабушка. Я — один. Да пичуга на соседнем покосившемся кресте. Очищает перышки, вертя рыжечубой головкой.
В голове моей звон и тяжесть. И в сердце колючая боль. Отчего такая несправедливость на свете? По земле все еще ходят очень вредные люди — и ничего! Смерть их не берет. А вот моя Нюся, моя добрая жена и товарищ, за всю жизнь не причинившая никому зла, ушла навсегда…
И черствость моего начальника — отчего? Черствость ли? Может быть, он понимает свой долг иначе, чем я? Но простая-то человечность должна быть! Ведь он имеет семью. Наверное, любит и жалеет. Почему же так глух к горю других?
Мысли перенесли меня в то далекое время, когда мы с Аней ждали первенца. Сколько волнений и новизны! И тогда я не смог встретить ее в больнице, не принес цветы в родильный дом — был на ликвидации бандитской шайки!
Она встретила меня без упрека, застенчиво ласкаясь ко мне, ворошила мои пропыленные волосы и неумело целовала мои обветренные губы. Предупреждающе шептала:
— Тихонько, Володя… Спит девочка… Без тебя не давала имя. Назовем Светой?.. Светло… Светило… Свет новой жизни…
… Из-за кустов к могиле прибрела согбенная старушка.
— Гепеушник! — и с ужасом на лице шарахнулась с тропинки.
Только кусты шевелились, выдавая ее торопливые движения. Ей безразлично мое горе. Она увидела во мне только сотрудника карающего органа. Ее испугала моя форма, мои знаки различия. А ведь мне поручено беречь ее покой, обеспечить безопасность народа!
Удрученным ушел я с кладбища в городской парк. Забился в тихий угол и просидел там до утра…
Юзефа Леопольдовича прислали к нам из Ростова-на-Дону в качестве проверяющего: бакинцы пожаловались, что наша железная дорога остановила поток нефтегрузов!
Бижевич кричал без стеснения:
— Ты всегда, Громов, был добреньким к врагам, а на честных людей доносил. Помнишь, на Украине? Из-за твоей сознательности я наглотался песка в Средней Азии. Как видишь, не сдался… Что я должен буду писать в акте? Факты подтвердились!..
Меня недавно назначили начальником транспортного отдела НКВД на железной дороге, протянувшейся от Дербента до Ростова-на-Дону. А в те годы такой пост был чреват самыми трагическими неожиданностями.
— Тепловозы в ремонте сутками, железнодорожные узлы забиты составами, — наседал Бижевич. — Правы бакинцы: по вашей вине нефть оседает в Азербайджане!
— Осваиваем новую технику, товарищ Бижевич, — убеждаю я запальчивого ревизора. — Ливни в горах, и реки словно взбесились — пути размыло…
— Известная песня!.. Объективные причины ищешь. Твой начальник дороги, наверное, с врагами народа якшается. А ты ушами хлопаешь!
Отвечаю терпеливо:
— Начальник дороги — потомственный железнодорожник. Волжанин: в Батраках и Куйбышеве его прекрасно знают. Из машинистов вышел в хорошие начальники дороги…
— Хороший! Сам подумай: начальник огромного коллектива, как генерал все равно, а нарядился в трусики и гоняет мяч по стадиону! Халатность удивительная, безответственность поразительная, если не сказать хуже… Начальник НКВД смотрит на это сквозь пальцы! На нефти сидишь, Громов, а она — горючая. Сгоришь! Страна через тебя связана с Закавказьем. Почему медлишь с выселением немцев? Под твоим носом целая деревня колонистов! В любой миг жди диверсии…
— Не поспеваем, Юзеф Леопольдович. Молотилка какая-то: приказы, шифровки, телеграммы… Закрутились!
— Почему не пользуешься упрощенным следствием? Возишься месяцами.
— Могут быть роковые ошибки.
— Потом разберемся! Сейчас важно ликвидировать пятую колонну. — Бижевич выпил большими глотками стакан воды. Кадык его ходил под кожей, как острый челнок. Передохнул и огорошил меня:
— Сдается мне, что ты сознательно волынишь. А?..
— Юзеф Леопольдович, это зря!
— Порожняк вы захватили? Я установил, что да! А эту «посуду» ждали в Баку. Цистерн нет — заводы остановились, потому что некуда сливать нефтепродукты! Кто привлечен к ответственности? Где материалы следствия?..
— С дорогой толком не успел познакомиться. Всего три месяца…
— Коммунист за все в ответе! Не прячься — у меня это исключено!..
И сочинил Бижевич длинный-предлинный акт. Мне пришлось потом потратить целый день, чтобы написать объяснение по каждому пункту его замечаний. Юзеф Леопольдович постарался так сформулировать документ, чтобы неотвратимо доказать: начальник отдела Громов халатно относится к выполнению указаний и приказов Центра! Еще в день приезда Бижевича я предположил, что такого акта не миновать. Характер проверяющего мне был известен!
