Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич
— Ну, а мебелишку сами найдите. Смелее, комса! — Денис Петрович пожал нам руки, желая успеха.
Павел предложил реквизировать мебель у буржуазии.
— Зачем насилие, товарищи? Мы уговорим граждан полюбовно, — солидным баском говорил путейский сынок.
— Фу ты, черт! — Пашка и слушать не стал.
И мы пошли за нашим вожаком: тряхнули буржуев! В комнатах появились стулья и столы, занавески. Своими руками сработали подмостки для выступления самодеятельности. У врача попросили пианино. Он морщился, но разрешил взять. Нашли мы и граммофон. Девушки украсили цветами комнату, помыли окна.
— Знамя сообразить бы! — вздохнул Бочаров.
Красного материала не оказалось. И дома ни у кого не было кумача. Бочаров повел нас к флигелю бывшего жандарма:
— Плюшевая скатерть на столе!
На ходу решили, что переговоры будет вести сын путейского начальника. Пашка ехидно посоветовал:
— Полюбовно, так сказать, договоритесь…
Мы остались на улице, издали наблюдаем. Прошло, наверно, с полчаса, и дверь флигеля распахнулась. Наш посол спиной открыл ее, кубарем скатился по ступенькам.
— Пьяный… дерется. — Сынок чиновника вытирал кровь под носом.
Бочаров побледнел и рванул дверь. Мы — за ним. Жандарма застали в дальней комнате. Он угарно метался из угла в угол.
— Раз-зоряют! Я свободный гражданин!
Меня взяла злость: сам небось издевался над людьми!
— Цыть, гадина!
— Комсомол бить? — с яростью крикнул Бочаров. — Громов, веди гражданина Прохорова! Сдай в ревком!
Возбужденные ввалились мы в ревком. Павел с порога крикнул:
— Принимай контру, председатель!
Нифонтов нахмурился, оглядывая нас. Приподняв одну бровь, строго спросил:
— В чем дело?
Бочаров, вытолкнув бывшего жандарма на середину комнаты, распаленно заговорил:
— Бьет комсомол! Старый режим наводит!
— Вы с ним где встретились?
Мы наперебой загалдели. Нифонтов выслушал, набивая трубку табаком из кисета. Закурил. И снова подняв лохматую бровь, сказал:
— Идите домой, гражданин Прохоров.
Комсомольцы были изумлены до крайности. А Нифонтов, выпроводив бывшего жандарма, принялся нас распекать:
— Кто позволил вам позорить революцию? Советская власть — не беззаконие! Вы, как грабители, вломились в частный дом! Мальчишки самонадеянные! Стыдно, Павел! Отнесите скатерть да извинитесь.
Павел, видно, и сам чувствовал: перехлестнули! Покраснев до ушей, он насупленно оправдывался:
— Маленько нехорошо… Пойми, Нифонтов, знамя… Ребятам из депо отдал. Скости вину… А больше — вот руку секи! Слово пролетария!
Председатель ревкома перебил его:
— Сходи, Павел, сам к Прохорову. Попроси прощенья.
— Объяснюсь, — угрюмо буркнул Бочаров.
— А знамя… делайте, — добавил Нифонтов.
Павел расцвел и уже с задором выпалил:
— Объяснюсь.
Какая встреча у них вышла, мы так и не узнали. Но бывший жандарм, завидя издали кого-либо из наших комсомольцев, раскланивался.
Токарь Костя Ковалев красиво написал на красном плюше: «Железнодорожная ячейка РКСМ». А на оборотной стороне: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Со знаменем пошли мы от депо к своему клубу через пути.
Павел поднял над головой наше знамя. Тяжелая алая материя развернулась на свежем ветре. Мы невольно подобрали ногу. В груди у меня стало тесно и тепло от какого-то нового волнующего чувства. Мы — организация. Мы — бойцы Революции!
Наша квартира была над клубом, я принес из дому большой пузатый самовар. Вечерами мы «жарили» воду и пили чай. Граммофон наяривал романсы…
Летним поздним вечером нас собрали срочно в клуб. Там были Нифонтов и учитель железнодорожной школы, старый большевик с черной бородкой. Первым заговорил Денис Петрович.
— Враг поднял голову, товарищи. В Рыбинске и Ярославле идут бои с эсерами. Банды генералов Мамонтова и Шкуро продвигаются к границам нашей губернии. Революция в опасности!
— Считать себя мобилизованными! — отрубил Пашка.
Нифонтов остановил его мягко:
— Не торопитесь. С врагами не в игру играть. И убить могут и поранить. Подумайте, товарищи!
Расходились по домам молча. А назавтра не пришел получать винтовку сын начальника участка пути. Пашка отплевывался и ругался. Нифонтов успокоил его:
— Не жалей! Голубая кровь…
— Что за кровь такая, Денис Петрович? — спросил я.
— Не рабочая то есть, буржуйская.
Вооруженная комсомольская ячейка проходила строевую подготовку в Козьем саду. Стрелять учил нас Нифонтов. Комсомольские наряды ЧОНа — частей особого назначения — охраняли помещение партийной ячейки большевиков, денежные кассы станции, патрулировали пути и грузовые площадки. Случались перестрелки: враги нападали на караульных. К счастью, наши комсомольцы возвращались с дежурства невредимыми.
Подошла и моя очередь дежурить у денежной кассы. Я заперся и заложил окна изнутри ставнями. Обошел комнаты, с силой потянул запоры: все надежно! С легкой усмешкой вспомнил, как моя мать не отпускала на дежурство.
— Если уж так надо, иди с отцом! — говорила она сердито.
— Да он, мать, взрослый, — шестнадцать полных!
— Доведете меня до могилы, окаянные!
Мама не умела жить для себя. Только с годами начинаешь понимать мамин подвиг и материнские жертвы. Бесконечные переезды вслед за отцом, с детьми, со скарбом, вечные заботы о куске хлеба… Много волнений приносили и мы, дети — юность ведь эгоистична и самоуверенна…
На дежурстве сначала все было спокойно. Меня обуяла гордость: доверена охрана! И чего боялась мама?.. Винтовка со штыком, в магазинной коробке пять боевых патронов. И дверь на крепком замке. И ставни заболчены изнутри…
К полуночи я почему-то все чаще поглядывал на дверь и прислушивался. Голова клонилась к столу, и веки слипались. Ночные шелесты и шорохи сливались в однотонный шепоток…
Руки разжались, и винтовка с грохотом упала. Я ошалело схватился за штык и замер. Тихо. В отдалении гукала маневровая «овечка».
«Разберу-ка винтовку, а потом соберу», — решил я, чтобы не уснуть. Обошел комнаты, заглянул в печку. Потрогал болты на ставнях. И сел за стол.
— Курок, боевая пружина, планка, личинка, выбрасыватель, — вслух рассуждал я, перебирая части затвора.
И вдруг сильно рванули дверь снаружи. Зазвякал крючок в петле. Вот-вот сорвется. Кто-то ломился в кассу!
Торопливо сдвинул части в кучу, стараясь быстрее собрать затвор — куда там!
В дверь барабанили, рвали с силой болты ставень, И мне стало страшно. Добежал до выключателя и погасил свет. В полной темноте стучу прикладом и что есть мочи кричу:
— Стрелять буду! — А сам дрожу, губы пересохли.
Шаги под окнами затихли.
Сквозь щели в ставнях просачивался жидкий свет уличного фонаря. На цыпочках я обошел комнаты: болты целы, замок на месте, крючок в петле… Но дрожь не могу унять. И так до самого утра.
С повинной головой пришел к Нифонтову:
— Не комсомолец я… Очень боязливый… И затвор быстро собрать не научился…
Выслушав мое путаное объяснение, Денис Петрович сердито отчитал:
— Плохо, комса! Ни к черту не годно! Садись, Громов, да три часа к ряду собирай и разбирай затвор! А насчет комсомола — товарищам расскажи.
Совсем расстроенным вернулся домой. Спать расхотелось. Забрался на чердак и рассказал воркующим голубям свои злоключения. Они доверчиво смотрели на меня желтыми круглыми глазами. Садились на плечи, клевали зерно на моих ладонях. К обеду спустился вниз. Навстречу Пашка с ребятами.
— Ну, как отдежурил? — спросил Бочаров.
Что ответить другу?.. Сказать правду — засмеют. Умолчать — дружба не позволяет. А Павел, видя мое замешательство, насторожился:
— Случилось что?
Кто-то не удержался и прыснул. Я сразу не понял, в чем дело. Но, увидя лукавые глаза Бочарова, догадался, кто стучал и гремел ночью.
— Страшно было? — спросил Пашка, смеясь и обнимая меня за плечи.
— А то нет!