Солдаты без формы - Пеше Джованни
На следующий день после гибели Ди Нанни мы узнаем, что Бравин и Валентино находятся в тюрьме. Оказывается, их не убили, а только тяжело ранили. Их муки длились полгода, до тех пор, пока однажды утром на заре их не повесили: Валентино — на проспекте Винцальо, а Бравина — на улице Чернайя. Их не сломили ни угрозы, ни уговоры, ни пытки. Они не предали свои убеждения и свое дело.
В течение семи месяцев борьбы туринских гапистов Ди Нанни всегда сражался на передовой линии. Ди Нанни был одним из самых бесстрашных и смелых бойцов. Товарищи по борьбе уважали и любили его за серьезность, скромность, боевой дух, за преданность тем идеалам, за которые он боролся, за преданность коммунистической партии, которая была для него надеждой на новый, лучший мир. Ди Нанни был замечательным борцом-патриотом, полным энергии и сознательной отваги.
Дорогой Ди Нанни, наш верный товарищ по борьбе, опасностям и лишениям, мы много месяцев плечом к плечу сражались с тобой рядом. Все, кто тебя знал, никогда не смогут тебя забыть. И тебя, Валентино, — я помню, как ты говорил мне: «Я считаю за честь сражаться в отряде ГАП. Я считаю за честь сражаться за Италию».
И тебя, Бравин, — я помню, как ты с волнением говорил: «На насилие врага нужно отвечать насилием».
Когда Бравина перевозили из тюремной больницы в тюрьму, он написал матери: «Сейчас они будут пытать меня, но будь спокойна, я сумею вынести все страдания и умереть с достоинством и честью молодого коммуниста и патриота».
Бравин до того, как стать гапистом, был квалифицированным рабочим и работал на одном из заводов ФИАТ. Он любил учиться и, когда мог, посещал лётные курсы: его мечтой было стать летчиком. Дорогой Бравин, ты не хотел насилия ради насилия, но ты был полон сознания того, что необходимо бороться за будущее мира и труда, за будущее, за которое в те дни боролся народ, добиваясь его ценой жертв и ценой крови своих лучших сынов!
20 мая, через два дня после гибели Ди Нанни, был арестован Марио. Его поместили в камере напротив камеры Бравина и Валентино. Со слезами на глазах он смотрел на своих товарищей по борьбе, которых, несмотря на тяжелые ранения, то и дело допрашивали и пытали. Но они не произнесли ни единого слова. Эти юноши избрали путь чести. И ничто не могло заставить их свернуть с этого пути: ни пытки, ни даже смерть. Они сохранили в чистоте свое достоинство человека и достоинство итальянца. Они умерли так, как умеют умирать немногие.
Арест Марио нанес нашему отряду новый чувствительный удар. Кроме того, полиции также удалось узнать мое настоящее имя. Сейчас меня ищут повсюду. Я покупаю очки, меняю местожительство, меняю одежду, но не прекращаю работу. Но и полиция продолжает поиски с прежней настойчивостью. От наших информаторов узнаем, что дан категорический приказ: «Ивальди нужно взять живого или мертвого». Враги рассвирепели оттого, что их столько раз обводили вокруг пальца. Они уже знают все мои приметы, но, несмотря на старания сотен своих шпиков, им не удается меня схватить. Мое положение становится все более опасным: мало того, что каждую минуту я рискую быть опознанным, всем шпикам дано право стрелять в меня без предупреждения. В один из тех трудных дней меня задерживают на улице во время очередной облавы. Остановивший меня солдат проверяет мое удостоверение личности, и я уже думаю, что на этот раз я окончательно попался. Солдат несколько раз просматривает мои документы, показывает их другим солдатам, стоящим вокруг с наведенными автоматами. Наконец — мне кажется это просто невероятным! — меня отпускают.
Но у меня такое чувство, словно за мной постоянно следят, и я проявляю максимум осторожности. Партия дает мне знать о том, что мне ни в коем случае не следует выходить из моего убежища.
Подпольная жизнь становится все труднее.
Тот май 1944 года был для меня поистине ужасным. На моих глазах попали в руки врага мои товарищи, лучшие гаписты. Ди Нании убит, многие другие арестованы. Все они были для меня братьями.
С их гибелью заканчивается еще один период борьбы ГАП в Турине. Правда, наша борьба вскоре вновь оживет — во имя того, за что боролись они, и вдохновляясь их примером.
Операция по уничтожению фашистского радиопередатчика в районе Стура заставила меня нарушить правила конспирации, а полиция ходила за мной по пятам. Поэтому в качестве первой меры областное партизанское командование решило послать меня на некоторое время в горы.
Утром 24 мая я сажусь на пригородный поезд и уезжаю в долину Валь ди Ланцо. Вместе со мной едет товарищ — связной между туринским областным командованием и партизанскими соединениями, действующими в горах. Прибываем в Чирие во второй половине дня. Выйдя из вагона, я сразу увидел группу партизан, одетых кто в военную форму, кто в штатское. Мы находимся в партизанском районе.
Со мной знакомят товарищей Баттиста и Андреа, первый из них — командующий партизанским районом, второй — его комиссар. Я крепко жму им руки, взволнованный мыслью, что я впервые вступаю на свободную итальянскую землю.
Товарищи хотят знать, каково положение в Турине, и засыпают меня вопросами. Затем меня отдают на попечение одному из партизан, которому поручено подыскать мне жилье и который будет обо мне заботиться во время моего пребывания в Валь ди Ланцо.
Места здесь действительно чудесные, особенно сейчас, в весенние дни. Первые часы по приезде я полностью предаюсь отдыху на лоне природы: кажется, это совсем другой, новый мир после долгих месяцев жизни в Турине с его дождями, туманами и холодом.
Под вечер в штаб прибывает группа партизан одного из отрядов партизанского соединения, действующего в горах. Товарищ Баттиста разворачивает на большом столе карту района и сообщает партизанам о том, что необходимо взорвать две высокие опорные башни линии высоковольтной электропередачи, по которой подается ток на завод, работающий на немцев.
Изложив общую обстановку, командир собирает своих подчиненных, объясняет им свой план действий и затем спрашивает, кто согласен участвовать в этой операции. В ответ раздается: «Все!» Отряд тут же отправляется в путь, распевая партизанские песни.
Я устал от поездки, от волнения, от долгой ходьбы. Прощаюсь с товарищами и иду спать. Мыслями то и дело возвращаюсь к ребятам, которые так весело отправились выполнять свой долг и которых, быть может, ждет смерть.
Через некоторое время я возвращаюсь в Турин. У меня происходит беседа с товарищем Скотти. Вновь увидеться с ним — для меня радость. Он говорит, что я немедленно должен уехать в Милан. Еще несколько дней я живу в доме на улице Сан Секондо. 29 мая на Турин совершается большой воздушный налет. Я дома один. Слышу, как бомбы падают где-то совсем поблизости, здание содрогается, словно во время землетрясения.
Я решаю, что лучше выйти из дому. Укрываюсь под деревом на соседней улице. Мне не хочется идти в бомбоубежище, отчасти также и потому, что там меня может кто-нибудь узнать. И я не ошибся. Раздается взрыв очередной бомбы, затем слышатся крики. Бомба угодила как раз в дом, в котором находится убежище, где мог укрыться и я. Несколько осколков падают рядом, по счастью, не задев меня. Я беспокоюсь за Пратолонго и одну коммунистку, которые вышли из дому незадолго до начала бомбежки и, наверно, еще не успели уйти далеко в момент взрыва бомбы. И действительно, вскоре вижу идущего ко мне Пратолонго, бледного, изменившегося в лице.
— Я счастливо отделался, — бросает он, — рядом со мной упала бомба, убило трех человек.
В субботу пришел окончательный приказ уезжать. Решаю выехать в Милан в понедельник. Покидаю Турин с сожалением: я уже привык здесь ко всему, а туринские товарищи, с которыми я познакомился и вместе работал, стали для меня все равно как родные, братья. Я чувствовал, что всем сердцем привязался к этому городу, где получил первое боевое крещение.
Память о товарищах, погибших на моих глазах, была во мне еще свежа. Я не забуду о них, если даже буду далеко от их родного города.
С другой стороны, мне было совершенно необходимо сменить базу. Полиция продолжает искать меня повсюду. В понедельник утром выезжаю в Милан.
