Хамам «Балкания» - Баяц Владислав

– И тебе он брат, но мне – родной.

После чего опять обратился ко всем:

– Вы поняли, что я – из вашего рода. Меня, как и вас, привели сюда из Герцеговины двадцать лет тому назад. Я из рода Соколовичей, и кое-кого из вас привести сюда приказал именно я. Своего младшего брата я увидел впервые в жизни. Разве это не чудесно и не безумно?

Мустафа смотрел на него, широко распахнув глаза и раскрыв рот. И Баица глядел на него с не меньшим трепетом. Здесь, из этих уст, после столь долгого времени услышать свою не совсем еще забытую, но практически запрещенную фамилию!

Они поняли: выступление паши преследовало цель ободрить их, не позволить отказаться от предоставленной возможности выучиться как можно лучше и, когда придет время, использовать знания в своих целях – какими бы они ни были и когда бы они ни возникли. Он продемонстрировал меру откровенности, растрогался в их присутствии, обуреваемый воспоминаниями. Он хотел быть понятым, но старался быть не слишком откровенным. Ему не пришлось произносить то, что они поняли и без него: они, если смогут, должны использовать любую возможность, чтобы поддерживать и помогать друг другу. Не забывать, откуда они родом, но и не упускать того, что им представлено. Если уж им суждено иметь одно прошлое, но другое будущее, пусть сотворят из этого нечто такое, чем они явно или тайно будут отличаться от всех прочих. Только так они сохранят мир в себе. Потому что, подчеркнул он, если они не будут осознавать свою двойственность, то не смогут вынести ни одного искушения.

– Тот, кто сможет возвыситься над своей двойственностью, превратит несчастье в преимущество. Не иметь ни одного из родителей – настоящая трагедия. Иметь обоих – великое счастье, о котором надо вспоминать ежедневно. Может, вам сейчас кажется, что у вас нет родителей, но вскоре вы увидите, что оба они у вас есть.

Паша помог Баице осмыслить свою первую юношескую мудрость: если от чего-то невозможно уклониться, то следует идти навстречу этому.

Одно совсем странное следствие посещения Дели Хусрев-паши проявилось незаметно и абсолютно открыто: после его отъезда десять отобранных ребят стали между собой разговаривать по-сербски, уважая собственное неписаное правило пользоваться им только после учебы, но не скрываясь ни от кого. И – о чудо! Никто им в этом не воспрепятствовал, да и не стал запрещать впредь! А с чего бы это? Понятно, что неминуемо придет время, они и сами знали это, когда они разъедутся и никто из них более не будет говорить по-сербски, даже сам с собой. Так что это пока никому не повредит.

Ужасно не люблю всяческие определения (вы только припомните, как часто это слово употреблялось в школьные времена). Но во время разработки темы перехода литературы в счет (опять-таки школьное словечко, уводившее малых детей в высшие сферы операций с цифрами) у меня возникло непреодолимое желание дать определение деньгам. И вот к чему я пришел: деньги – ценность, выраженная в цифрах! Похоже, чтобы прийти к такому выводу, большого ума не требуется. Разве нельзя то же самое сказать, к примеру, о протяженности жизни: годы – ценность, выраженная в цифрах. Ха! Верно, как и многое другое, что может быть выражено точно таким же определением. Но смысл-то не в этом. Если верно, что эту «мудрость» можно применить ко многим другим понятиям и явлениям, то это еще не значит, что изначальное определение не точно и что существование других определений делает его ничтожным.

Что я хочу сказать этим? Да то, что ценность вовсе не обязательно бывает равной качеству. Следовательно, нельзя признать равнозначными суждения «деньги – ценность, выраженная в цифрах» и «деньги – качество, выраженное в цифрах». Тут мы подходим к так называемому выводу: представьте, что известные писатели поддались и уравняли систему ценностей, выраженную в цифрах (скажем, место своей книги в топ-листе), с качеством этой книги. И вы не знаете, кого в первую очередь винить в этом: тщеславного писателя или создателей этой чудовищной выдумки – списка хитов.

Такие явления не беспокоили бы, если бы такими и оставались на этом уровне. Тем не менее, став поначалу модой и тенденцией, они постепенно превратились в настоящую программу, грозя стать правилом и закономерностью. Потому им и нельзя приписывать случайность, несерьезность и временный характер.

Недавно я присутствовал на публичной лекции одной популярной писательницы в защиту цифр. Стремясь доказать, что ее первая позиция в списке самых читаемых книг в любом случае неприкосновенна и не зависит от популярности, что, впрочем, никто и не собирался оспаривать, она сравнила себя с умнейшими, наилучшими и самыми уважаемыми писателями века! Естественно, в этом автоисследовании она не искала и, понятно, не нашла критериев типа, скажем, позиций, которые книги этих заслуженных писателей занимали в тогдашних или исторических топ-листах. Она и не могла их найти, потому как в то время подобных листов и в помине не было, поскольку они никому не были нужны. Писатели занимали те позиции, которые они заслужили, и никто их не нумеровал. Так что моя мысль понятна. Госпожа писатель была оскорблена, поскольку накануне кто-то открыто усомнился в ее желании доказать, что первая позиция и есть факт признания автора лучшим. Ее увлекла другая, более приятная формула, утверждающая, что первая позиция соответствует высшему месту в литературной иерархии.

И чтобы не возникало никаких сомнений: первая позиция действительно может быть лучшим местом, но это вовсе не означает, что это и есть высшая оценка творчества автора.

Через несколько месяцев после шпионского, как оказалось, визита паши проявилось самое важное и самое значительное его последствие. Это был приезд самого Его Величества. Но теперь он посетил не только свой сарай, но и аджеми-огланов. Точнее было бы сказать, что на этот раз им позволили предстать перед великим султаном. Его великодушие выразилось в терпении, с которым он одарил взглядом толпу. Взмахом руки он дал понять, что все свободны, после чего сел на диван и подождал, пока ему не представят десять избранных, каждого по отдельности. Это и сделали в полном соответствии с их заслугами учитель-ага и Дели Хусрев-паша, как человек из свиты властелина, пользующийся особым доверием.

Паша с непререкаемой уверенностью докладывал отдельно о каждом юноше: откуда приведен, из какого именно семейства родом, какие и к чему именно во время учебы продемонстрировал способности и где, по его мнению, следовало ему продолжить обучение и службу. Так, стоя перед султаном, Баица узнал, что судьба определила ему быть связанным с верховным правителем: царский сарай в Истанбуле!

На кратчайшее мгновение ему удалось перехватить взгляд султана, направленный на него, и он – окаменел! Он разглядел в нем странную смесь равнодушия и интереса, но прежде всего – ледяной холод, свидетельствующий о силе и широте принимаемых решений: от судеб мелких личностей до перекраивания будущего целых племен или государств. Но тем не менее воин в нем не настолько задремал, чтобы не продемонстрировать интерес к этим образованным рабам, от которых, может быть, завтра будет зависеть его жизнь. Баице внушили, что всем уведенным детям в будущем на всех уровнях предназначения, от простого янычара до высших имперских чиновников, предстоит сыграть одинаково важную роль в жизни султана: в той или иной мере, в зависимости от того, когда и насколько близко тот окажется рядом с ними, станет доверять им больше, чем любому другому воинскому формированию. От их верности, как личной, так и групповой, будет зависеть его жизнь. Но и их жизни тоже. Они станут его защитой от всех недругов: и от внешних, и от тех, что внутри империи. А он будет их щитом.

Об этом Баица размышлял днями напролет, когда все уже было закончено. Но превыше всех прочих важных выводов был один, весьма простой, но для него очень важный: его, Баицу, больше не скрывали от властелина! Так он узнал, что кое-что значит для них. Наверное, это было наградой за принятие чуждого. Взамен этого принятия ему дали понять, что в будущем его ожидают преференции, а не судьба раба, хотя от этого статуса не может освободиться никто, даже сам султан.