Сердца в Атлантиде - Кинг Стивен
— Кроме того, — сказала она, — по-моему, у тебя и так хватает дел.
— О чем это ты? — Будто я не знал! Сквозь стекло телефонной будки и стеклянную дверь гостиной я видел, как большинство обитателей моего этажа режутся в карты среди клубов сигаретного дыма. И даже здесь, за закрытой дверью, я слышал пронзительное кудахтанье Ронни Мейлфанта. Мы охотимся на Стерву, ребята, мы спегспем 1а блядь noire, и мы выгоним ее из кустов!
— О занятиях или о “червях”. Надеюсь, что о занятиях. Одна девочка с моего этажа встречается с Ленни Дориа — вернее, встречалась, пока у него хватало на это времени. Она называет ее адской игрой. Я уже совсем тебя запилила?
— Нет, — сказал я, не зная, пилит она меня или нет. Возможно, мне требовалось, чтобы меня пилили. — Кэрол, с тобой все в порядке?
Наступила долгая пауза.
— Угу, — сказала она наконец. — В полном порядке.
— А строительные рабочие…
— Практически одна ругань, — сказала она. — Не беспокойся. Нет, правда.
Но по ее тону мне показалось, что это не совсем правда. Очень не совсем. И еще Джордж Гилмен, чтобы беспокоиться. Я беспокоился из-за него и по-другому, чем из-за Салла, ее мальчика дома.
— Ты в комитете, про который мне говорил Нат? — спросил я се. — В комитете сопротивления, так, что ли?
— Нет, — сказала она. — Во всяком случае, пока. Джордж предложил мне присоединиться. Мы с ним в семинаре по точным наукам. Джордж Гилмен. Ты его знаешь?
— Слышал о нем, — сказал я, судорожно сжимая трубку, — казалось, я не мог разжать пальцы.
— Про демонстрацию мне сказал он. Я поехала с ним и с другими ребятами. Я… — Она умолкла, а потом спросила с искренним любопытством:
— Ты что — ревнуешь к нему?
— Ну, — сказал я осторожно, — он ведь провел с тобой целый день, так что, наверное, я ему завидую.
— Не надо. Он умен, и даже очень, но кроме того — убийственная стрижка и большие-пребольшие бегающие глаза. Он бреется, но такое впечатление, что никогда не добривается. Приманка не он, поверь мне.
— А что?
— Мы не могли бы увидеться? Я хочу тебе кое-что показать. Много времени это не займет, но если я смогу просто объяснить… — На последнем слове ее голос задрожал, и я понял, что она вот-вот расплачется.
— Что случилось?
— Ты имеешь в виду — сверх того, что мой отец, наверное, не пустит меня к себе на порог, после того как увидит “Ньюс”? К субботе он, уж конечно, сменит замки. То есть если уже не сменил.
Я вспомнил, как Нат признался, что боялся, что мать увидит снимок его ареста. Мамочкин паинька и будущий стоматолог задержан в Дерри за демонстрацию перед федеральным управлением без разрешения. Какой позор, о какой позор! А папочка Кэрол? Ну, не совсем то, но почти. Папочка Кэрол как-никак сказал однажды “так держать”, и вот пошел служить на фло-о-о-о-от”.
— Он может и не прочесть заметку, — сказал я. — А если и да, так в ней фамилии не названы.
— Фото-гра-фия, — терпеливо сказала Кэрол, словно извиняя тупице его тупость. — Разве ты не видел ее?
Я начал было говорить, что лицо у нее повернуто от камеры и к тому же в тени, но тут же вспомнил ее школьную куртку с “ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ ШКОЛА” поперек спины. Да к тому же он ведь ее отец, черт дери. Он ее и в полупрофиль узнает.
— Так ведь он может фотографии не увидеть, — неловко сказал я. — Дамарискотта ведь далеко, и “Ньюс” там могут не читать.
— И собираешься прожить свою жизнь вот так, Пит? — В голосе ее все еще было терпение, но явно на исходе. — Натворить что-то, а потом надеяться, что никто не узнает?
— Нет, — сказал я. Мог ли я озлиться на нее за эти слова, если Эннмари Сьюси все еще понятия не имела, что на свете существует такая вот Кэрол Гербер? Нет, конечно. Мы с Кэрол в браке не состояли, и вообще.., но о браке же и речи не было. — Нет, не собираюсь. Но, Кэрол.., ты же не обязана совать чертову газету ему под нос, верно?
Она засмеялась. Не так весело, как когда упомянула про мой бампер, но я решил, что даже грустный смех лучше, чем никакой.
— Этого не понадобится. Он узнает сам. Он такой. Но я должна была, Пит. И, наверное, я присоединюсь к комитету сопротивления, хотя у Джорджа Гилмена всегда такой вид, будто он малыш, которого застукали, когда он совал в рот то, что выковырял из носа, а хуже дыхания Гарри Суидорски во всем мире не найти. Потому что.., дело в том.., видишь ли… — Мне в ухо ударил ее бессильный вздох. — Слушай, ты знаешь, куда мы ходим курить?
— В Холиоуке? У мусоросборников, а как же?
— Встретимся там, — сказала Кэрол. — Через пятнадцать минут. Сможешь?
— Да.
— Мне еще много надо выучить, так что долго я остаться не смогу, но я.., я просто…
— Я приду.
Я повесил трубку и вышел из будки. Эшли Райе стоял в дверях гостиной, курил и переминался с ноги на ногу. Я сделал вывод, что у него перерыв между партиями. Лицо у него было слишком бледным, черная щетина на щеках смахивала на чернильные штрихи, а рубашка выглядела не просто грязной, но несменяемой. У него был тот ошалелый вид, который позже я начал ассоциировать с безнадежными кокаинистами. Собственно, “черви” и были своего рода наркотиком. Причем не из тех, которые обеспечивают бездумную беззаботность.
— Что скажешь, Пит? — спросил он. — Сыграем пару партий?
— Может, попозже, — сказал я и пошел по коридору. Стуча костылями, Стоук Джонс в старом облезлом халате возвращался из ванной. Его длинные растрепанные волосы были мокрыми. Я прикинул, сколько времени он находился под душем, там ведь не было ни перил, ни ручек, чтобы держаться, какие стали позднее обязательной принадлежностью в ванных общего пользования. Однако, судя по его лицу, он вряд ли захотел бы обсуждать эту тему. Да и любую другую тоже.
— Как дела, Стоук? — спросил я.
Он прошел мимо, не отозвавшись, прошел, опустив голову. По волосам, облепившим его щеки, ползли капли, под мышкой он сжимал мыло и полотенце, еле слышно бормоча:
"фви-Рви, рви-Рви”. Он даже не взглянул на меня. Говорите о Стоуке Джонсе что хотите, но подпортить вам день он умел как никто.
Глава 21
Когда я подошел к Холиоуку, Кэрол уже была там. Она принесла от мусоросборников пару ящиков из-под молока и с сигаретой во рту сидела на одном, скрестив ноги. Я сел на другой, обнял ее и поцеловал. Она на секунду прижалась головой к моему плечу, ничего не говоря. Не похоже на нее, но все равно очень приятно. Я продолжал обнимать ее и смотрел на звезды. Вечер был теплым для поздней осени, и много народу — в основном парочки — вышло погулять, соблазнившись такой погодой. До меня доносилось бормотание их голосов. У нас над головой в обеденном зале радио играло “Держись, Слупи”. Кто-нибудь из уборщиков, решил я.
Наконец Кэрол подняла голову и чуточку отодвинулась от меня, давая понять, что я могу убрать руку. Вот это было более на нее похоже.
— Спасибо, — сказала она. — Мне было очень нужно, чтобы меня обняли.
— Всегда рад.
— Я немножко боюсь встречи с отцом. Не так чтобы очень, но боюсь.
— Все будет хорошо.
Сказал я так не потому, что верил в это — откуда мне было знать? — но говорят ведь именно такие слова, верно? Именно такие.
— С Гарри, Джорджем и остальными я поехала не из-за отца. Это вовсе не великий фрейдистский бунт, вовсе нет.
Она бросила сигарету, и мы смотрели, как посыпались искры, когда окурок ударился о кирпичи Променада Беннета. Потом Кэрол взяла сумочку с колен, нашла бумажник, открыла его и пролистала снимки, вставленные в целлулоидные окошечки. Потом вытащила один и протянула мне. Я наклонился, чтобы разглядеть его в свете, падавшем из окон столовой, где уборщики, возможно, натирали полы.
На фотографии было трое детей лет одиннадцати-двенадцати — девочка и два мальчика. На всех были голубые майки с надписью красными печатными буквами “СТЕРЛИНГ-ХАУС”. Они стояли на автостоянке, обнимая друг друга за плечи, — непринужденная поза “друзья навеки”, своеобразно красивая. Девочка стояла между мальчиками. Девочка, естественно, была Кэрол.
