С кем бы побегать - Гроссман Давид
— Если хочешь… я, того… может, ты хочешь, чтобы я остался?
— Да, да.
И Тамар испуганно умолкла. И откуда только выскочило это двойное «да»? Она что — хочет этого? И когда у нее успело созреть такое желание? Что ей до него? Она вообще с ним не знакома. Как она может посвятить его в свою тайну, в дело, важнее которого у нее ничего нет?
— Постой, — она рассмеялась с усилием, став вдруг взрослее его на сотню лет, — ты вообще-то понял, во что влезаешь?
Асаф замялся. Ну да, он догадывается, что она от кого-то скрывается, и Шай… э-э… не в самом лучшем виде…
— Он уже почти год сидит на героине, — отрезала Тамар и испытала облегчение от того, как переменилось его лицо. — И я с ним здесь два дня. Сейчас у него хороший момент, но всего за минуту до твоего прихода у нас тут…
— Да, — сказал Асаф. — Я слышал. А почему он так?
— У него ломка. Ты знаешь, что такое ломка?
Асаф понимающе кивнул. Еще одна, не менее захватывающая новость: наркотики, выходит, она покупала не для себя.
— Ну вот, значит, на эту ночь, завтрашний день и следующую ночь придется самый пик, — сухо сказала Тамар, следя за его реакцией. — Самый пик ломок. Так мне, во всяком случае, сказали несколько, хм… специалистов.
— Лея?
— А? — От изумления скорлупа официальности треснула, и ее голос прозвучал беззащитно: — Да, и Лея тоже.
Молчание. Она пристально вглядывалась в него, смутно догадываясь, что этот парень преподнесет еще немало самых неожиданных сюрпризов. Но сейчас не до гипотетических сюрпризов, пора возвращаться на землю, выжженную фактами.
— Обычно у людей, в таком состоянии, как он, ломки длятся четыре-пять дней. Два с половиной уже позади. Так что подумай, действительно ли ты хочешь остаться, а то ведь это… нелегко. — Она смешалась и спросила с горечью: — А зачем тебе все это?..
— Что… да нет, это ничего. Скажи, а…
— Да?
Тамар уже отвернулась — чтобы обнять Шая, тянувшего к ней руки, точно испуганный младенец, но еще и для того, чтобы дать Асафу возможность исчезнуть — после того, как он все узнал, но прежде, чем почувствовал себя обязанным. Но Асаф уже стоял рядом.
— А почему… почему он в таком состоянии? У него нет здесь наркотиков?
— Он старается вылечиться. Мы… — она не знала, как об этом сказать, — мы вместе стараемся, чтобы он вылечился.
Шай вскрикнул. Острая боль искорежила все его тело, и дремотное состояние немедленно сменилось судорогами и отчаянными стонами. Тамар взглянула на Асафа. Ее глаза спросили: «Ты остаешься?» И его глаза ответили: «Да».
— Отведем его в пещеру? — предложила она.
Асафу еще о многом хотелось спросить, да и немало он хотел рассказать, например о Теодоре, положившей конец своему затворничеству. Но сейчас от него требовались действия, а не разговоры. Он подхватил Шая под руку и помог ему встать, подивившись легкости тела, которое он держал: Шай показался ему пустым внутри. Цепкие пальцы утопающего впились в плечи Асафа. Как странно, они с Шаем не перекинулись еще и словом, а их уже не расцепить, подумал Асаф.
Эта мысль не раз возникала у него той ночью, пока не превратилась в обыденность. Шай кричал, стонал и плакал, он заблевал все вокруг. Он ожесточенно, до крови расчесывал себя. Примерно раз в минуту его лицо растягивалось в болезненном, вывихивающем челюсти зевке. На краткий миг он забывался обессиленным сном, но очередная судорога едва не подбрасывала его в воздух. Асаф и Тамар не оставляли Шая ни на мгновение: вытирали, обмывали, переодевали, поили, чистили. Асаф не заметил, как село солнце, как опустилась ночь. Время состояло не из минут, а из действий. Тишину пещеры нарушали лишь звуки, которые издавал Шай. Тамар и Асаф почти не разговаривали между собой. Они быстро выработали язык мимики и жестов — вроде медиков в операционной или аквалангистов под водой. Асаф выкинул из головы все мысли о мире, оставшемся за пределами пещеры. Никакого мира не было. Не было близких людей, не было Носорога, который может поднять на ноги полицию и броситься на его поиски, и не было преследователей Тамар. Иногда вспоминая, что Тамар провела с Шаем двое суток, Асаф поражался: как она это вынесла? Наверняка ведь глаз не сомкнула. И ни словечка жалобы!
Тамар перегнулась к нему поверх Шая, Асаф протянул ей полотенце, а она отдала ему пустую бутылку и глазами показала, чтобы он принес полную. Ее губы изваяли в воздухе слова «туалетная бумага», и Асаф подумал, какие у нее красивые, будто нарисованные, губы. Он прошел в дальний угол пещеры и принес два рулона. Тамар уже стащила с Шая брюки. Асаф принял из ее рук загаженную бумагу. На Шае были боксерские трусы с изображением Снупи, они одновременно уставились на игривую собачью морду, потом переглянулись: надо же, миляга Снупи посреди всего этого ужаса.
Час за часом. Три часа, пять. Восемь. В те считанные минуты, когда Шай спал, они не разговаривали. От усталости, а еще потому, что светская беседа двух незнакомцев прозвучала бы под сводами этой пещеры по меньшей мере странно. Они просто падали на соседний матрас, вытягивались поперек него и глубоко дышали, уставившись в потолок, в стены пещеры, безуспешно пытаясь хоть немного вздремнуть. Следили за тем, чтобы не дотронуться друг до друга. Каждый чувствовал, что присутствие второго подпитывает новыми силами, новым возбуждением, которое, кроме всего прочего, мешает заснуть. Иногда Тамар посылала Асафу чуть жалобную, чуть сочувствующую улыбку. Зачем тебе все это надо, говорила ее улыбка, а Асаф отвечал самой лучшей своей, самой доверчивой улыбкой. Но Тамар видела, что сил у Асафа все меньше — не физических, в этом смысле он казался ей удивительно износостойким, а душевных: без всякой подготовки он окунулся в эту историю, в мучения Шая.
В два часа ночи Шай проснулся и принялся с остервенением искать героин. Он был уверен, что у Тамар припрятана где-то еще одна доза, снова и снова допытывался, сколько именно «белого» купила она у дилера на Сионской площади. Пять, верно? Так где же пятый дозняк? Четырьмя он уже закинулся, а пятый где?
Объяснения не помогали. Тамар уже тысячу раз повторила, что Шай использовал все пять, когда они прятались у Леи. Он метался из угла в угол точно дикий зверь, переворошил вещи, залез внутрь гитары, которую Тамар принесла из дома, вытащил даже стельки из башмаков. Он заставил Тамар и Асафа разуться и обшарил их обувь тоже. Шаю удалось добраться и до тайника с электрошокером и наручниками, и он долго сидел, разглядывая находку. Тамар испугалась, что теперь он ее убьет — после того, как узнал, что она для него уготовила. Но сознание Шая работало иначе, чем у здоровых людей: его мир делился только на две части — на героин и на негероин. Наручники его не заинтересовали. А вот шокер внимание привлек, поскольку оказался вещью неведомой, и мозг Шая какое-то время трудился, обдумывая, нельзя ли обратить эту штуку в кайф.
Зато Асаф, увидев наручники с шокером, ошеломленно оглянулся на Тамар. Она пожала плечами: что ей оставалось делать? И Асаф начал осознавать, сколь далеко зашла в своей решимости Тамар.
Сообразив наконец, что шокер к героину не имеет никакого отношения, Шай в отчаянии повалился на матрас и принялся драть поролон. Время от времени он радостно вскрикивал, но тут же в разочаровании колотил по матрасу тощими кулаками.
Асаф и Тамар молча смотрели на него.
Асаф думал: «Ему вообще дела нет до того, что я тут, ему и на сестру плевать. Его интересует только одно». А Тамар думала: «Интересно, сколько продержится Асаф в этом дурдоме? Когда он сломается и молча исчезнет?»
Иногда она чувствовала спиной, как Асаф направляется к выходу из пещеры, и тогда испуганно оглядывалась. Асаф застывал в проеме, потягивался всем телом, вдыхал прохладный ночной воздух. Тамар заставляла себя не смотреть, дать ему возможность сделать еще один шаг и исчезнуть. Зачем ему все это нужно, думала она. С чего бы нормальному человеку себя в такое втягивать? Даже близкие люди сбегали от нее, и в куда менее экстремальных ситуациях. И тут же ее окатывало теплой волной, когда она слышала его тихое сопение за спиной, когда он забирал у нее канистру с водой или грязную одежду.
