Королева Камилла - Таунсенд Сьюзан Сью

Из Соединенных Штатов бизнес – классом доставили и поселили в номере – люксе отеля «Савой» Рипа Шпиценбергера, пожилого господина с наружностью кинозвезды, в свое время обучавшего Билла Клинтона «взаимодействовать с людьми» и рулившего двумя победными кампаниями демократов. У него была неделя, чтобы превратить Грэма из неотесанного олуха в уверенного в себе аристократа. Рип устроился изучать видео в своем номере, в гостиной с большим окном на Темзу. Досмотрев до конца, он задумчиво перевел взгляд за окно, на реку. Рип любил трудности – он выучил Майка Тайсона пользоваться рыбным ножом, – но теперь думал: а что, если в этот раз он, как Тайсон, выбрал кусок не по зубам?

Первая встреча Рипа и Грэма за вечерним чаем, поданным в номер отеля, началась плохо: Грэм сообщил Рипу, что, согласно опросу инспекторов по безопасности из разных стран, «Америка – это самая большая угроза миру на Земле».

Рип, считавшийся у себя в стране либерально – коммунистическим хамелеоном, на замечание Грэма вскинулся:

– Правило номер один: не оскорбляйте при первой встрече страну своего нового знакомого. Второе правило: не начинайте фразу со слов «согласно недавнему опросу».

У Рипа Шпиценбергера возникло чувство, что Сынок Инглиш с командой надули его.

– Надо было поставить меня в известность, что парень шизик, – пожаловался он своему агенту после ухода Грэма.

Агент мигом предложил затребовать гонорар побольше, тут же нашелся и спонсор, готовый покрыть дополнительные расходы, и Рипу пришлось согласиться на полный недельный медиатренинг.

Следующие семь дней он старательно обучал Грэма улыбаться, не напоминая при этом Джека Николсона в «Сиянии»[89]; не закатывать глаза перед ответом на вопрос; поворачиваться, позируя фотографу, выигрышным профилем (для Грэма – левым); четко говорить и формулировать, не уподобляясь, однако, пациенту с электронным аппаратом вместо связок.

По вечерам Миранда обычно встречалась с Грэмом в американском баре отеля «Савой», где разводила его на бокал шампанского. Грэма удивляло, что Миранда, похоже, близко знакома с барменом. Для застенчивой девушки у нее был более чем обширный круг знакомств.

49

Кампания устрашения набирала силу и скоро владельцы собак стали олицетворением антиобщественного поведения. Все реже можно было встретить на улице человека с собакой. Какие‑то юнцы избили мужчину который прогуливал в Гайд – парке добродушного золотистого ретривера; избивая, они орали: «Собачник, сволота!»

Собачьи приюты захлебывались в потоке брошенных псов. Выставку Крафта отменили, заводчики не могли сбыть щенков, а ветеринары тонули в заказах на усыпление. Из уст в уста передавались рассказы о всплесках собачьего отчаяния: по всей стране собаки бросались с крыш, выпрыгивали из окон. Ни одно из этих печальных происшествий нельзя было однозначно признать самоубийством, но никто не мог отрицать, что уцелевшие собаки пребывали в глубочайшей депрессии. Для собак и их хозяев настали дурные времена.

На четвертой неделе Собачьей войны, как ее быстро окрестили в народе, правительство сформировало специальное агентство для урегулирования кризиса. Оперативный комитет по сбору собак открывал по всей стране центры, где люди могли оставить нежеланных псов, из которых выберут «подходящих кандидатов» и отправят в Канаду, трудиться на фермах. В пропагандистском ролике показали корабль, покидающий ливерпульский порт, на верхней палубе толпились собаки. Одна «хозяйка», провожавшая на пристани, давала интервью.

– Я знаю, что там ему будет лучше, – заявила она.

Другой «хозяин» говорил:

– Мой Рекс целый день сидел взаперти в квартире. В Канаде ему будет привольно.

Королева смотрела эту клюкву с изрядным скепсисом.

– Я много раз бывала в Канаде, – объяснила она Вайолет. – Климат совершенно неподходящий для английских собак, и там точно нет столько ферм, чтобы их всех расселить.

Первым из переулка Ад исчез Кинг. Беверли никогда не любила его: это был пес Тони, он ходил за хозяином из комнаты в комнату, дожидался его у дверей ванной, пока тот мылся, и приветствовал, когда тот выходил, словно они провели в разлуке годы. Самому Тони порой казалось, что он любит Кинга больше, чем Беверли. Во всяком случае, Кинг выглядел лучше и доставлял меньше хлопот. Бев давно поставила на себе крест. Иной раз даже не трудилась одеться и слонялась по дому в засаленном халате и овчинных шлепанцах, стельки которых почернели от грязи, лоснились и воняли. В такие дни она стягивала волосы на затылке чем придется: веревкой, носком, один раз даже обрывком кухонной тряпки.

Она вечно стонала, что у нее, мол, депрессия, но Тони думал: да с чего бы это? Бью я ее редко, только когда сама напросится. А вот Кинг – тот был красавец: большие карие глаза, густая шелковистая шкура. И главное, он всегда улыбался.

Чарльз и Камилла об исчезновении Кинга узнали от Тони. Однажды он спросил через забор:

– Не видали тут нигде собаку?

– Тони, ты ужасно выглядишь, – покачала головой Камилла.

– Я глаз не сомкнул. Не спал, все слушал, что вот – вот заскребется у дверей, но он так и не пришел домой.

– Он раньше уходил на всю ночь? – спросил Чарльз.

– Нет, он только с виду крутой, но боится темноты. Мы для него оставляли свет в спальне.

– Я уверена, он вернется.

– Так и вижу, как он гоняется за мотоциклами, – мертвым голосом сказал Тони.

Вернувшись в дом, он заметил, что вещи Кинга – корм, плошки с водой, запасной ошейник, гребешок и кожаный поводок – тоже пропали.

– Сраный пес не мог забрать это с собой, – вслух подумал Тони.

Кинг был умен, но не настолько, чтобы упаковать себе чемодан в дорогу.

Когда Тони спросил Беверли о собачьих пожитках, та молча прокляла себя за недомыслие.

– Наверное, ворье залезло, – промямлила она, – вчера мальчишки Маддо Кларка отирались возле дома.

Тони всегда знал, когда Беверли ему врет. 1лаза у нее бегали туда – сюда, словно судья на Уимблдоне.

– Ты когда последний раз Кинга видела? – спросил он. – Подумай крепко, Бев, потому что если ты врешь, я тебя убью.

Беверли вышла на заднее крыльцо, закурила и глубоко затянулась. Нужно было собраться с мыслями. Тони однажды уже убил человека. Подростком, подравшись глубокой ночью в очереди на такси.

Беверли посмотрела мужу в глаза и сказала:

– Я собиралась тебе сказать, но у меня как‑то выпало из головы. Я отвела Кинга на сборный пункт, он начнет новую жизнь на ферме в Канаде.

И Беверли попятилась на кухню. Тони надвинулся на нее, и она закричала:

– Тони, собаки опасны! Кинг был чокнутый, ты сам говорил!

– Мне он и нравился чокнутым! – заревел Тони. – Если бы не он, я бы сам чокнулся!

От первого удара Беверли влетела башкой во встроенную духовку запустив таймер. Камилла слушала вопли Беверли, сжав голову руками. Чарльз побледнел.

– Надо что‑то сделать. Пойти и попробовать успокоить его?

– Нет! – гавкнул Лео.

– Лучите не надо, милый, – попросила Камилла. – В прошлый раз, когда ты вмешался, Беверли тебя стукнула.

Через некоторое время вопли затихли. Только всхлипывания Тони, оплакивавшего любимого пса, неслись из‑за стены.

Джека все сильнее тревожили опросы общественного мнения: правящая партия шла грудь в грудь с новыми консерваторами. Что же такого надо сделать, чтобы проиграть выборы? Обозвать избирателей с экрана телевизора слабоумными недоносками? Предложить выбраковывать новорожденных девочек? Джек не переставал удивляться тому, насколько благодушным и покладистым оказывался электорат. Иногда он думал, не подпускают ли ублюдки из Портон – Даун[90] какую‑нибудь дрянь в водопровод, но спросить об этом было некого, потому что Джек никому не доверял. Даже с женой не мог поделиться раздумьями.