Норвежский лес - Мураками Харуки

А когда проснулась в шесть утра, ее уже не было. Валялся брошенный халатик, пропала одежда, кроссовки и фонарик, что обычно в изголовье лежал. «Не к добру», — первое, что пронеслось у меня в голове. Разве не так? Раз ушла с фонариком — значит, было еще темно. На всякий случай, посмотрела на стол, а там — записка. «Отдайте всю одежду Рэйко». Тут я сразу всех подняла, разбила на группы и отправила на поиски. Мы прочесали всю территорию вокруг клиники, окрестные рощи. Пока нашли, прошло пять часов. Она… она привезла с собой все, вплоть до веревки.

Рэйко вздохнула и погладила по голове кота.

— Может, чаю? — спросил я.

— Спасибо.

Я вскипятил воду, заварил чай и вернулся на веранду. Дело было к вечеру, солнечный свет ослаб, а тени деревьев вытянулись к нашим ногам. Попивая чай, я разглядывал на удивление беспорядочно заросший сад, словно кто-то как попало разбросал первое пришедшее на ум: керрию[58], дикую азалию, нандину[59]…

— Затем приехала скорая, Наоко увезли, меня принялись расспрашивать полицейские. Хотя всех-то расспросов — так, ничего особенного. Подобие завещания оставлено, факт самоубийства — очевиден, к тому же они наверняка так и думают, что в самоубийстве душевнобольного ничего удивительного нет. Поэтому только расспросили для протокола и все. Когда полиция оставила меня в покое, я сразу же дала телеграмму. Тебе.

— Печальные получились похороны, — сказал я. — Тихие такие, людей мало. Ее родственников интересовало одно — откуда я знаю о смерти Наоко. Наверняка боялись, чтобы окружающие не узнали о самоубийстве. Вообще-то не стоило мне ехать на похороны. Там во мне все будто перевернулось. И я сразу же уехал куда глаза глядят.

— А не прогуляться ли нам? — сказала Рэйко. — Пойдем купим что-нибудь к ужину? Я уже проголодалась.

— Хорошо. Кстати, что будем готовить?

— Сукияки[60], — ответила она. — Я столько лет не ела ничего, вроде набэ[61]. А сукияки даже видела во сне. Кастрюля — а в ней мясо и лук, конняку[62] и обжаренный тофу, хризантема, и все это кипит, ки…

— Все это хорошо, только у меня нет самой кастрюли под сукияки.

— Не суетись. Доверь это мне. Пойду попрошу у хозяина. Она тут же направилась к хозяйскому дому и принесла знатную кастрюлю, а к ней — газовую печку и длинный шланг.

— Ну, как? Солидно?

— Вообще, — восхищенно сказал я.

Мы сходили в соседний торговый ряд, купили говядину и репчатый лук, овощи и тофу, затем в винной лавке — сравнительно приличное белое вино. Я достал было свой кошелек, но в итоге все оплатила она.

— Узнают родственники, что позволила племяннику заплатить, — подымут на смех, — сказала Рэйко. — К тому же, у меня достаточно денег. Поэтому не переживай. Что ж я, по-твоему, ушла оттуда без гроша в кармане?

Вернулись домой, Рэйко промыла рис и поставила его вариться, я протянул на веранду шланг. Когда все было готово, Рэйко достала из чехла гитару, уселась на сумеречной веранде и медленно заиграла Баха, как бы проверяя строй. В сложных местах нарочно замедлялась, затем опять набирала темп, играла резко, играла сентиментально, любовно прислушиваясь к различным оттенкам звука. Рэйко, играющая на гитаре, была похожа на юную девушку, что разглядывает понравившееся платье. Глаза сверкают, губы поджаты, лицо подернуто едва заметной улыбкой. Закончив играть, она оперлась о столбик и, разглядывая небо, о чем-то задумалась.

— Можно один вопрос?

— Давай. Я как раз подумала, что неплохо бы поесть.

— Не съездить ли к мужу и дочери? Они же в Токио?

— В Йокогаме. Нет, не поеду. Я тебе уже говорила. Им не стоит больше со мной встречаться. У них — новая жизнь. А я только буду страдать. Лучшее средство — не видеться.

Она смяла и выбросила пустую пачку «Сэвэн Старз», достала из сумки новую, содрала целлофан и вытащила сигарету. Но не прикуривала.

— Я — конченый человек. Перед твоими глазами — лишь уцелевшая память прежней меня. Самое главное, что было во мне, уже давно умерло, и я лишь поступаю, как велит мне та память.

— А мне очень нравится нынешняя Рэйко. Уцелевшая она память, или еще там чего. К тому же, может, это не так важно, но я очень рад, что одежда Наоко попала в такие руки.

Рэйко озорно улыбнулась и прикурила.

— А ты, несмотря на юный возраст, умеешь порадовать женщину.

Я покраснел.

— Я только честно сказал то, что думаю.

— Знаю-знаю, — рассмеялась Рэйко.

Тем временем поспел рис, я налил в кастрюлю масло и приготовил сукияки.

— Неужели, это не сон? — воскликнула Рэйко, втягивая носом запах.

— Стопроцентно реальные сукияки. Говорю по своему опыту.

Мы, почти не разговаривая, вытягивали из кастрюли сукияки, пили пиво и ели рис. Чайка учуял запах мяса и получил свой кусочек. Наевшись до отвала, мы прислонились к столбам и разглядывали месяц.

— Ну как, хорошо? Понравилось? — спросил я.

— Очень. Нет слов, — с трудом вымолвила Рэйко. — Я впервые в жизни так наелась.

— Что будем дальше делать?

— Сначала перекурим, а потом я хочу сходить в баню. А то волосы уже слиплись.

— Хорошо. Есть одна здесь поблизости.

— Кстати, если не секрет, скажи — ты уже спал с Мидори?

— В смысле, занимался ли я с нею сексом? Нет. Я решил, что лучше этого не делать, пока все не встанет на свои места.

— А разве уже не встало?

Я покачал головой, как бы говоря: «не знаю».

— Наоко умерла, и все со временем уладилось. Так?

— Нет, не так. Ты ведь еще до ее смерти все уже решил? Мол, не можешь расстаться с Мидори. Живая Наоко или мертвая — разницы не имеет. Ты выбрал Мидори, Наоко выбрала смерть. Ты уже взрослый, должен нести ответственность за свой выбор. В противном случае все полетит в тартарары.

— Только я все равно не могу забыть, — сказал я. — Сам пообещал Наоко ждать ее, сколько потребуется. Но не смог. В конце концов, бросил ее в самый последний момент. Проблема не в том, по чьей или ничьей это вине. Проблема — во мне самом. Допустим, не брось я ее, результат был бы тот же. Наоко наверняка бы выбрала смерть. Только… я не могу простить самого себя.

— Что поделать, если сердцу не прикажешь?

— Нет, у нас все было не так просто, как может показаться. Если подумать, мы в самом начале встретились на грани жизни и смерти.

— Если память о Наоко болит в тебе, ты не погасишь эту боль всю жизнь. Если сможешь из нее что-нибудь для себя вынести — выноси. Но при этом стань счастлив с Мидори. Твоя боль не имеет к ней никакого отношения. Если ты будешь продолжать делать больно ей, случится непоправимое. Поэтому хоть тебе и горько — крепись… Вырасти, наконец, и стань взрослым. Чтобы сказать тебе это, я плюнула на то заведение и специально приехала сюда. В этом поезде-гробе.

— Я это понимаю, но еще не готов… Такие были похороны… Люди не должны так умирать.

Рэйко вытянула руку и погладила меня по голове.

— Мы все когда-нибудь так умрем. И я, и ты.

Пройдя минут пять вдоль реки, мы добрались до бани, а когда вернулись домой, немного полегчало. Откупорили бутылку вина и пили его, сидя на веранде.

— Ватанабэ, принеси-ка еще один бокал.

— Сейчас. Зачем?

— Устроим поминки Наоко, — сказала Рэйко. — Не грустные.

Я принес бокал, Рэйко наполнила его до краев и поставила на светильник в саду. Затем уселась на веранде, откинувшись на столб, прижала к себе гитару и закурила.

— И еще — принеси, если есть, спички. Чем крупнее, тем лучше.

Я сходил за спичками и сел с нею рядом.

— Выкладывай здесь спички после каждой мелодии. Я сыграю все, что умею.

Первым делом она тихо и красиво исполни!a «Dear Heart» Генри Манчини.