Снобы - Феллоуз Джулиан
– Ты не мог бы отвезти меня в Льюис, только там все закрывается в час и…
– Конечно. Поехали.
– Сейчас, мне только нужно кое-что сказать твоей матери.
– Давай. Я схожу за машиной. Через пять минут буду у входа. Ты не волнуйся, все будет хорошо.
Ее тронуло, что он уговаривает ее не волноваться по поводу события, которое происходит с ней каждый месяц с двенадцати лет, но предпочла его не успокаивать. Со слабой улыбкой она смотрела, как он выбегает из комнаты. Выбирая, что бы такое соврать, Диана правильно рассудила, что именно заставит его действовать незамедлительно. Она верно рассчитала, что Чарльз, как и все мужчины подобного типа, испытывал крайнее отвращение ко всем механизмам функционирования женского организма. Стоит только намекнуть, и он не станет слушать дальнейших объяснений и сразу начнет действовать. Она прислушивалась, как он с грохотом сбегает по лестнице, с чувством хорошо выполненной работы.
* * *Эдит едва добралась до лестничной площадки с бронзовым рабом, как в перегороженных канатом дверях показалась леди Акфилд.
– Эдит? Это ты? Почему не позвонила, что приезжаешь?
Свекровь взяла ее под руку и попыталась отвести в семейную гостиную. Эдит поняла, что игра началась, и выругала себя, что не завернулась поплотнее в шарф и не проскользнула незамеченной, но все-таки не собиралась сдаваться так просто. Она высвободилась из цепкой хватки Гуджи и направилась в сторону кабинета Чарльза.
– Я подумала, что причиню вам лишнее беспокойство, и хотела только перекинуться парой слов с Чарльзом. Я буквально на минутку.
Она шла так быстро, что леди Акфилд, к удовольствию наблюдавших, пришлось семенить за ней, чтобы не отставать. Они буквально вбежали в великолепную библиотеку с ее шкафами из красного дерева с позолотой. С огромной картины над камином один из первых Бротонов, в каштановом парике, изумленно взирал на разворачивающуюся у его ног сцену. Несколько туристов узнали ту или другую из вошедших, а так как о расставании супругов писала половина газет страны, они тут же бросили со скукой рассматривать тисненые корешки книг и обратили все внимание на двух женщин, радуясь такой неожиданной возможности поразвлечься.
– Ты останешься пообедать? – спросила леди Акфилд, чувствуя, что стала центром внимания, и пытаясь хоть как-то сгладить совершенно немыслимую ситуацию.
– Зачем? Вы бы хотели, чтобы я осталась? – отозвалась Эдит. Она, наоборот, наслаждалась тем, что все видят ее свекровь в такой момент.
– Конечно, – ответила леди Акфилд, хватая ее за рукав и стараясь хоть как-то замедлить продвижение невестки по отполированному до блеска полу.
– Не думаю, – сказала Эдит.
Она была уже почти у двери в кабинет, уже почти взялась за ручку, и тут дверь отворилась и перед ней предстала исполненная достоинства леди Богун. Неуловимым, едва заметным движением она кивнула леди Акфилд. И Эдит тут же поняла, что опоздала. Птичка улетела.
– Здравствуй, Эдит, – сказала Диана еще более протяжно и манерно, чем обычно. – Извини, мне нужно в Льюис, купить кое-чего, и надо успеть, пока все не закрылось. Ты здесь еще будешь, когда мы вернемся?
– А ты как думаешь?
Диана не стала больше задерживаться. Оставшись с невесткой наедине, леди Акфилд втащила ее в кабинет и закрыла дверь.
– Садись, отдохни, – сказала она, присаживаясь за стол Чарльза и рассеянно раскладывая бумаги в аккуратные стопочки.
– Все это ни к чему, – отозвалась Эдит. – Если Чарльза нет, я пойду.
Леди Акфилд повторила просьбу:
– Садись, пожалуйста. Мне очень жаль, что мы оказались врагами, дорогая.
– Жаль или не жаль, но вряд ли вас это удивляет.
На лице леди Акфилд отразилось огорчение.
– Мне хотелось, чтобы ваш брак удался. Ты ошибаешься, если думаешь иначе. Мне хотелось, чтобы вы были счастливы.
– Вам хотелось, чтобы мы делали хорошую мину при плохой игре?
– Но ведь тебя и на это не хватило! – отрезала леди Акфилд. Куда делись ее обычная задушевность и прочувствованная дрожь в голосе.
Эти слова несколько осадили Эдит – доля здравого смысла в них была, и она была вынуждена это признать. Разве не глупо полагать, что леди Акфилд обрадуется, если Эдит снова войдет в их жизнь? Зачем бы свекрови хотеть, чтобы она вернулась, если все было почти позади. Но леди Акфилд еще не закончила.
– Год назад тебе тошно было смотреть на Чарльза. Когда он говорил с тобой, ты скрипела зубами, когда прикасался – ты вздрагивала. Я его мать и жила с вами в одном доме. Думаешь, я могла не заметить?
– Все было не так.
– Именно так. Он надоел тебе. Надоел до смерти. Хуже того, он раздражал тебя до безумия. Он ничем не мог тебе угодить, сколько бы ни старался. Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, все было не так. Одного его присутствия было достаточно, чтобы довести тебя до бешенства, но сейчас… Как мне понимать твое внезапное страстное желание его видеть? Что изменилось?
Эдит выпрямилась и посмотрела прямо в глаза свекрови. Она решила во что бы то ни стало завладеть инициативой:
– Вам не приходило в голову, что мне могло хватить времени на размышления? Или я, по-вашему, настолько глупа, что ни о чем, кроме денег и амбиций, думать не в состоянии?
– Дорогая, я никогда не считала тебя глупой. – Леди Акфилд протестующе подняла руку. – Ты должна быть ко мне справедлива хотя бы в этом. – На площадке перед домом раздался шум, и она неспешно подошла к окну, желая убедиться, что, вопреки ее опасениям, это не Чарльз вернулся за какой-нибудь забытой вещью. – Но теперь я вынуждена спросить, почему тебе вдруг так отчаянно понадобилось с ним встретиться, если все это время ты прекрасно без него обходилась? Я мать и не могу не задать себе вопрос: что такого могло случиться, что сделало воссоединение с моим сыном таким желательным для тебя, если до этого оно было крайне не-желательным.
– Может быть, я не считаю, что сделала правильный выбор. Это так трудно понять?
– Напротив. Я нахожу это вполне естественным. Особенно учитывая, что твой выбор кажется мне на редкость дурацким. Но… – Она сложила ладони, как добродушный священник, дошедший до сути своей проповеди. – Почему именно сейчас? Почему такая мгновенная перемена?
Эдит воззрилась на нее:
– Вы же не можете меня до бесконечности к нему не подпускать.
Леди Акфилд кивнула:
– Нет. Полагаю, что не смогу.
– Ну вот.
– Я думаю, что смогу не давать тебе увидеться с ним несколько месяцев. Шесть, например, или даже три. А потом давайте все вместе еще раз посмотрим, как мы относимся к твоему неудачному выбору.
И тут до Эдит дошло: конечно же, ее свекровь, дорогая Гуджи, с ее ясным, как весеннее небо, рассудком, все понимала. Они так и не упоминали об этом, ни тогда, ни через много лет, но, без тени сомнения, они обе все понимали. Эдит встала:
– Я ухожу.
– Ты уверена? Может быть, ты хотя бы съешь что-нибудь? Или – тебе не нужно в туалет? Тебе пришлось проделать такой неблизкий путь. – И снова ее тон стал привычно проникновенным, так в полночь девочки в общей спальне интерната шепотом делятся друг с другом секретами.
В этот момент, как это ни странно, Эдит было трудно не восхищаться этой женщиной, своим заклятым врагом, которая в любом споре всегда оставалась на высоте.
Трудно, но не невозможно.
– Ты паршивая корова, – сказала она. – Мерзкая толстокожая бессердечная корова.
Леди Акфилд несколько мгновений обдумывала эти слова, потом кивнула.
– Возможно, в твоем нелестном описании есть доля истины, – отметила она. – И возможно, именно по этой причине – или похожей, но выраженной более изящным языком – мне удалось с таким успехом воспользоваться выпавшими мне шансами, а ты так бездарно растратила свои. До свидания, дорогая.
Глава двадцать вторая
Возможно, вы спрашиваете себя, почему Эдит, настолько загнанная в угол, не выбрала более современный выход из этой сложной ситуации и, проведя несколько дней в какой-нибудь отдаленной частной лечебнице, не избавилась от этого затруднения, а после не подождала указанные леди Акфилд три или шесть месяцев, с тем чтобы смело взглянуть им всем в глаза. Я подозреваю, что она и сама не очень-то понимала, почему так тверда в намерении этого не делать. Она, насколько мне известно, не была особенно религиозна и, как мне представляется, в повседневной жизни довольно редко задумывалась об этической стороне своих поступков, но, возможно, увидев способ, который позволил бы ей пощадить жизнь – жизнь, зависящую только от нее одной, она не могла заставить себя принести ее в жертву. Я думаю, по сути своей это было очень животное решение, и уж совсем не сентиментальное – или любую тигрицу в джунглях можно назвать сентиментальной. Я подозреваю, что женщины значительно лучше большинства мужчин смогут понять, почему нечто, едва ли существующее с точки зрения государства или закона, нечто, чему еще только предстояло начать свое существование, могло вызвать такую преданность.
