Дьявол носит «Прада» - Вайсбергер Лорен
Тут же, словно услышав эти слова, появилась ее секретарша, чтобы препроводить меня в кабинет Миранды. Это заняло всего полминуты, но, пока мы шли, я чувствовала, как все глаза устремились на меня. На меня смотрели из-за матовых стеклянных дверей редакторских кабинетов и из-за перегородок, окружающих столы секретарей. Смазливый паренек у копировального аппарата повернул голову в мою сторону, то же сделал потрясающе красивый мужчина, по всей видимости, гей, которого заинтересовала только моя экипировка. В тот момент, когда я входила в дверь, отделяющую приемную от кабинета Миранды, Эмили выхватила у меня из рук портфельчик и затолкала под свой стол. Я мгновенно поняла, что это означало: «Если вы внесете такое внутрь, доверия вам не будет». И вот я уже стою в ее кабинете. Помню огромные окна и заливающий просторную комнату свет, никаких деталей обстановки память моя в тот день не сохранила: я смотрела только на нее.
Мне никогда не приходилось видеть Миранду Пристли, даже на фотографии, и в тот момент я была потрясена тем, какая она тощая. Ее рука, которую она мне подала, была маленькая, женственная, мягкая. Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, но она не встала. Ее искусно выкрашенные светлые волосы были собраны в шикарный узел, умышленно небрежный для придания эффекта естественности, но при этом в высшей степени аккуратный. Она не улыбалась, и в ней не было ничего особенно пугающего. Она казалась вполне милой и какой-то очень маленькой за своим зловещим черным столом, и, хотя она не пригласила меня сесть, я совершенно непринужденно расположилась на одном из неудобных черных стульев. И тут я заметила, что она пристально наблюдает за мной, мысленно отмечая мои потуги продемонстрировать знание светских манер, и, кажется, все это ее изрядно забавляет. «Много мнит о себе, и характер неуживчивый, — подумала я, — но не особенно сволочная». Она заговорила первая.
— Что привело вас в «Подиум», Ан-дре-а? — спросила она с британским акцентом — свидетельством ее принадлежности к высшему обществу, — не отводя своих глаз от моих.
— Ну, я говорила с Шэрон, и она сказала, что вы ищете секретаря, — начала я с легкой дрожью в голосе. Она кивнула, и я почувствовала себя немного увереннее. — А сейчас, после беседы с Эмили, Элисон и Шерил, я почувствовала, что знаю, какой человек вам нужен, и уверена, что отлично вам подойду, — продолжала я, припоминая слова Шерил. Ее это, казалось, позабавило, но она оставалась совершенно невозмутимой.
В ту минуту я начала страстно желать получить эту работу, — так люди жаждут вещей, которые не надеются иметь. Это было, конечно, совсем не то, что поступление на юрфак или публикации в университетском журнале. Это был настоящий вызов для моего жаждущего успеха сознания — еще и потому, что я была самозванкой, причем даже не очень искушенной. С той самой минуты, как ступила на порог «Подиума», я знала, что не гожусь на эту должность. Не теми, что нужно, были мои волосы и одежда, но самое главное — не той была моя жизненная позиция. Я ничего не знала о модельном бизнесе, да и не хотела знать. Нисколько. А значит, я должна получить эту работу. К тому же миллионы девушек готовы ради нее на что угодно.
Я отвечала на ее вопросы о моей жизни открыто и уверенно, чего сама от себя не ожидала. Бояться было некогда. Она вела себя достаточно любезно, и, как ни странно, ничего неприятного в ней я тогда не заметила. Небольшая заминка возникла, когда она спросила, какими иностранными языками я владею. Я ответила, что знаю иврит, она помолчала, прижала ладони к столу и проговорила ледяным тоном:
— Иврит? Я надеялась, вы знаете французский или хоть что-нибудь более полезное.
Мне почти захотелось извиниться, но я вовремя сдержалась.
— К сожалению, я совсем не говорю по-французски, но уверена, что с этим не будет никаких проблем.
Она сжала ладони.
— Здесь написано, что вы учились в университете Брауна.
— Да, э… я специализировалась по английскому языку, точнее, писательскому мастерству. Это всегда было моей страстью. — Что за пошлость! Неужели я не могла обойтись без слова «страсть»?
— Что касается вашей приверженности к писательству, не означает ли это, что вы мало интересуетесь модельным бизнесом? — Она глотнула какой-то шипучей жидкости из стакана и спокойно поставила его на место. Одного взгляда на стакан хватило, чтобы убедиться: эта женщина умеет пить, не оставляя отвратительных следов губной помады. Ее губы всегда безупречно накрашены, в любое время дня и ночи.
— Ах, ну конечно, я обожаю модельный бизнес, — отважно солгала я, — мне бы очень хотелось узнать о нем побольше, чтобы когда-нибудь иметь возможность писать о моде.
Где я только этого набралась? Инстинктивно я начала говорить чужие слова.
Так все и шло достаточно гладко, пока она не задала свой заключительный вопрос: какие журналы я обычно читаю? Я с готовностью наклонилась вперед и начала перечислять:
— Ну, я подписываюсь только на «Нью-Йоркер» и «Ньюс-уик», но нередко читаю «На слуху». Иногда «Тайм», но он слишком официален, а «Ю-эс ньюс» слишком консервативен. Еще, от нечего делать, я листаю «Шик», а с тех пор как я вернулась из-за границы, читаю все журналы о путешествиях и…
— А вы читаете «Подиум», Ан-дре-а? — перебила она, тоже наклоняясь вперед и глядя на меня еще внимательнее, чем прежде.
Это было так внезапно, так неожиданно, что я была застигнута врасплох. Я не лгала, не выкручивалась, даже не пыталась оправдаться:
— Нет.
Последовали десять секунд ледяного молчания, после чего она позвала Эмили и приказала ей проводить меня. Я поняла, что получила работу.
— Не очень-то похоже, что ты получила работу, — мягко сказал Алекс, поигрывая моими волосами, когда я, положив голову к нему на колени, отдыхала от всех треволнений дня.
Сразу после собеседования я поехала к нему в Бруклин: не захотела оставаться еще на ночь у Лили, к тому же мне необходимо было поделиться с ним всем, что со мной произошло.
— Я даже не знаю, зачем тебе это нужно, — продолжил он, немного помолчав.
— Ну, это, кажется, и впрямь очень заманчиво. Если эта девушка, Элисон, начинала как помощница Миранды, а теперь уже редактор, то мне бы это очень подошло. Дело того стоит.
Он очень старался показать, что на самом деле рад за меня. Мы встречались с первого курса, и я успела изучить каждое изменение его интонации, выражения лица и все его жесты. Вот уже несколько недель он работал в муниципальной средней школе в Бронксе и так уставал, что едва мог говорить по вечерам. Хотя его ученикам было всего по девять-десять лет, он был поражен их цинизмом. Ему внушало отвращение и то, как свободно они говорят об «отсосах», и то, что они знают не менее десяти жаргонных названий марихуаны, и то, как они хвалятся тем, что им удавалось украсть, и родственниками, не вылезающими из тюрем строгого режима. «Тюремные эксперты» — так начал называть их Алекс. «Любой из них сумел бы написать книгу о всех преимуществах отсидки в „Синг-Синге“ по сравнению с „Райкерз-Айлендом“, но не умеет ни читать, ни писать по-английски». Он пытался понять, чем может им помочь.
Я просунула руку под его майку и стала легонько поглаживать ему спину. Бедненький. Он выглядел таким несчастным, что я почувствовала себя виноватой, что досаждаю ему разговорами о своем собеседовании, но мне просто необходимо было с кем-то это обсудить.
— Я понимаю, что мне не светит никакой редакторской работы, но через несколько месяцев я начну писать, я уверена, — сказала я. — Ты ведь не думаешь, что я хватаюсь за что попало, раз собираюсь работать в журнале мод, правда?
Он сжал мою руку и прилег рядом со мной.
— Детка, у тебя чудесный, большой писательский талант, и я знаю, что у тебя получится все, чем бы ты ни занималась. И конечно же, ты не хватаешься за что попало. Это поможет тебе встать на ноги. Ты ведь говоришь, что, если поработаешь годик для «Подиума», тебе не придется три года надрываться где-то еще.
