Селена, дочь Клеопатры - Шандернагор Франсуаза
– Ради бога, Эрос, помоги же мне!
Став на колени, слуга обмотал льняными лентами икры своего хозяина, перед тем как зафиксировать краги. Серебряные краги, которые Александр с восхищением взвешивал на руке:
– Папочка, ты и вправду будешь это носить? – (Оба младших сына осмеливались называть Антония «папочкой», чего Селена из уважения к отцу и в подражание старшему брату Антиллу никогда не делала.) – Скажи, кто изображен на них?
– Диоскуры, сын мой. Кастор и Полидевк, священные близнецы, прилетевшие на помощь кавалерии в разгар сражения. Они появляются в виде прозрачных духов на светлых лошадях. Они всегда спасали римские войска.
– А если я близнец, то смогу стать хорошим всадником?
– Конечно.
И Александр, взяв портупею отца, начал изображать езду верхом, запрыгнув в воображаемое седло. Малыш Птолемей, по натуре более спокойный, зачарованно гладил красный хохолок на шлеме, лежавшем на табурете. А Иотапа, где же она? Селена не могла вспомнить. Может быть, она была где-то рядом, в тени, занималась вытаскиванием сапфира из оправы…
– Папочка, можно принести тебе меч? – спросил Птолемей.
– Оставь это Антиллу. Он слишком тяжел для тебя.
– Папочка, а можно зашнуровать тебе наручи?
Чем же в тот день, двадцать пятого или тридцатого июля, была занята Селена? Она не принимала участия в одевании героя и довольствовалась спектаклем. Словно поняла, что в этом театре ей отводилась роль зрителя: смотреть, чтобы вспомнить, смотреть, чтобы рассказать.
Родители давали ей последнее представление о любви, величии и счастье, и она пожирала их глазами.
Марк Антоний не был опереточным актером. В последние дни Александрии он провел несколько сражений и, вопреки всем ожиданиям, выиграл их. Уже несколько недель, не щадя сил, он сам управлял кавалерией. Греки, евреи, италиоты – все, кто стоял на крепостной стене, – с восхищением смотрели, как он с легкостью вынимал меч, мчась галопом верхом на лошади, и с не меньшей ловкостью снова вкладывал его в ножны. Он бросал копье с такой силой, что мало кто мог превзойти его. Он без колебаний взялся вести бой на ногах среди пехотинцев Канидия, одевшись в простую клетчатую юбку: Антоний надеялся на смерть, но в ярости всегда одерживал победу…
Таким образом, стремительно атакуя врага во главе кавалерии, ему удалось отбросить октавианские войска за черту окрестностей ипподрома, где римляне недавно заняли позиции; он преследовал их до самого их лагеря в Элевсине.
В тот вечер он вернулся во дворец таким счастливым, что даже не успел снять доспехи и вытереть пот. Правила хорошего тона не позволяли главнокомандующему показываться после боя, не сменив одежду: он мог бы напугать жену и детей… Однако он все же осмелился появиться в Царском квартале в рабочем облачении: измятый щит, поредевший хохолок, разорванный плащ, серое от пыли лицо, а руки, туника и нагрудник – красные от чужой крови. Грязнее, чем сын мясника, запыхавшийся больше, чем марафонец, и, еще горячий от боя, весь смрадный, Марк Антоний бросился в объятия Клеопатры: ведь он думал, что больше никогда ее не увидит! Она нежно его поцеловала.
Присутствовали ли при этой встрече дети? Возможно: хроники велись более небрежно, камергеры и номенклаторы были заняты «обстановкой» Мавзолея – в саду с трудом можно было передвигаться между слоновыми бивнями, тирскими коврами, мебелью из черного дерева, рулонами шелка и вязанками факелов. Что до остального, то жили там, можно сказать, друг на друге, не заботясь о манерах: вдовы ходили без париков, военачальники – без зонтов, а верблюды ели розы. Повсюду были солдаты и лошади. Возможно, дети также видели молодого греческого всадника, владельца клерухии[141], которого их отец привел через подземелье:
– Он сражался бесстрашнее всех моих солдат! Прямо как Гектор или Ахилл! Награди его!
Царица подарила ему золотые латы и шлем. Дети никогда не узнают, что этот щедро одаренный бравый малый ночью сбежит из дворца, чтобы перейти на сторону врага.
Глава 36
Был последний ужин. Марк Антоний понимал, что не сможет долго защищать город. Конечно, он снова отобрал ипподром, он еще удерживал с востока Некрополь (на западе пылали деревья), на юге – стадион и берега озера, а также шесть портов и морской флот. Конечно, крепостные стены были неприступны и склады доверху наполнены зерном, а в резервуарах имелись запасы воды. А вот чего не хватало александрийцам, так это воли к сопротивлению. Местным жителям было наплевать на то, что они окажутся под римской оккупацией после греческой: от одного колониста к другому, от одних налогов к другим, и они считали, что вряд ли может быть еще хуже (это и так было самое худшее). Что касается эллинской диаспоры, то они не намеревались показывать себя больше греками, чем жители их бывшей родины, поскольку Афины, Коринф, Спарта и Пелла, а также все города Малой Азии давно потеряли свободу – так почему же Александрия должна мечтать об особой участи? Из рук в руки… Шло соперничество по наносимому ущербу и эпидемия отречений от престола. Утратив независимость, жители Александрии не видели ничего плохого в том, чтобы поступить «как все», то есть покориться Риму и Октавиану. Самым важным для них было то, чтобы им не мешали вести канопическую жизнь и позволили возобновить торговлю.
Они бы предпочли отдать свой город, вместо того чтобы погибнуть, защищая его, – и Антоний хорошо это чувствовал. Воодушевившись последней победой, он решил сыграть ва-банк – пойти в атаку. Египетский флот выдвинется навстречу флоту Октавиана, а он в это время вместе с пехотой нападет на вражеский лагерь.
Но верил ли он в свой план на самом деле? После победы на ипподроме он предложил противнику поединок: вместо того чтобы губить тысячи солдат, почему бы им не сразиться один на один? Только они двое.
– Если ты хорошо поищешь, Антоний, – ответил Октавиан, – то найдешь уйму других способов покончить с жизнью…
Итак, это был последний ужин. Атаку назначили на следующий день. Он пожелал собрать в Синем дворце «Товарищей смерти». И детей. В беспорядке Царского квартала кое-как отдавали поклоны, больше не хлестали рабов, но кухни по-прежнему работали. Только сейчас стало не хватать свежих овощей. Главный повар старался это скрыть, увеличивая количество рыбного паштета и запеченной птицы и украшая блюда, за неимением цветов, перьями и лентами – целое искусство! Селена запомнила этот ужин. Не меню, конечно, а золотую посуду, напускное веселье отца и непривычное декорирование бокалов, из которых пили приглашенные, – чеканные скелеты, танцующие и пирующие мертвецы…
Филострат критиковал представления о Провидении своего собрата, философа Аристократа, но Аристократ отвечал ему весьма неохотно. Чтобы оживить беседу, Царица вмешалась и стала цитировать Платона и его «Горгий». Как правило, римские политики поднимали темы Провидения, счастья, вероятности и судьбы за четверть часа до своей смерти… Но Антоний рассердился:
– Оставим, это дело богов.
Только потом будут утверждать, что в ту ночь, пока во дворце пировали, боги покинули город во главе с «Дионисом, святым покровителем Антония». Будут говорить, что к полуночи, когда жители укрылись в своих домах, на подъездной дороге к Канопе в полной тишине раздался шум веселящейся толпы и громкая музыка. Затем этот шум медленно удалился на запад, как будто невидимое шествие вышло из города, миновало Солнечные врата и покинуло Александрию – бог жизни, бог радости оставлял Антония…
Ладно! Предположим. Но к кому он направился, скажите на милость? К Октавиану и римской армии? Ах, если бы Антоний услышал эту историю, вот бы он повеселился! Чтобы Дионис бросил его ради этого сухаря? Чтобы Лучезарный выбрал холодность и серьезность? Позже, когда Селену будут расспрашивать, она опровергнет вышесказанное: в ту ночь она не спала, но ничего не слышала. Ничего странного. Она скажет:
