Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри
Видимо, я очень долго думаю об этом, потому что мое следующее воспоминание только о том, как я перехожу улицу по пути назад к нашему дому. Я стою у нашей входной двери и чувствую за спиной дыхание мистера Яниша. Синтетическая ткань его парки делает звуки «свуш-свуш-свуш», когда он двигает руками. Я все еще чувствую ментоловый запах его пены для бритья.
Мне кажется, что глупо стучать, а надо просто войти. Но он настаивает на том, чтобы я постучала. Никто не отвечает, и я вижу, что моя красная от холода рука начинает колотить в дверь.
Мистер Яниш одетой в кожаную перчатку рукой ловит мою ладонь, чтобы меня остановить, но я вырываюсь и колочу в дверь обеими руками. Я отвлеклась и не слушала, что происходило в доме матери. Я была невнимательной.
Наверное, я прослушала выстрел. А может быть, и не один, а пару или даже три. От этой мысли я с такой силой пинаю голой ногой дверь, что ноготь на большом пальце становится черным.
Неожиданно я вспоминаю растяжку, которую я видела на фасаде баптистской церкви в Личфилде, со словами: «Молитва меняет все». Я решаю, что короткая молитва может сделать так, чтобы я не застала в комнате трупы. Надо быстро помолиться, думаю я. Богу нужна жертва, и тогда он будет доволен.
Я вспоминаю, что Авраам был готов перерезать горло своему сыну, потому что Господь так приказал. Я решаю, что одна из пуль должна найти свою жертву. Я думаю о том, что одна из пуль должна убить Гектора.
Однако я чувствую, что Богу этого недостаточно. Он и так знает, что я хотела, чтобы Гектор погиб, поэтому его смерть жертвой не считается. Я вспоминаю, что дьякон Шарп, перекладывая конверт с подношением из кармана рубашки на поднос, всегда говорил, что давать надо так, чтобы тебе самому было больно. Получается, что я должна выбрать между мамой и Лишей. Я представляю себе, как мама лежит на полу в луже крови, а мертвая Лиша – на теле Гектора в кресле.
Мне хотелось бы написать, что я долго пыталась решить эту дилемму, но все было совсем не так. Я мгновенно соглашаюсь на то, чтобы пуля вместо меня убила мою сестру. Я представляю себе мертвую Лишу и прошу Господа о том, чтобы так оно и было. Потом я представляю себе мать, у которой пистолет падает из рук.
Видимо, Господь услышал мои молитвы. Любопытно, что вид у нее совсем не такой, какой должен быть у убийц. На ней черная водолазка, узкие штаны, а на всклокоченных волосах черный берет, словно блин на голове. Она говорит мистеру Янишу, что у них был небольшой семейный спор. Вы сами понимаете, как дети умеют преувеличивать. Оружие? Какое оружие, Бог ты мой?! Ее муж даже не охотник. Мать с укоризной смотрит на меня.
– Мэри Марлен, – произносит она с улыбкой и качает головой. Я еще никогда не видела мать такой серьезной. – У нее такое воображение.
Мистер Яниш просит разрешения войти в дом. Мать делает шаг в сторону, пропуская его.
Гектор все так же сидит в том же кресле в гостиной. Рядом с ним Лиша. На ее коленях книжка о Нэнси Дрю[63]. Мистер Яниш жмет ватную руку Гектора, смотрит на меня и говорит, что мы увидимся в школе.
Мы с матерью стоим на пороге и смотрим, как он отходит от нашего дома и переходит улицу. Мать обнимает меня одной рукой, чтобы мне было теплее, и тут я чувствую, что у нее за пояс брюк вставлен пистолет.
В ту ночь Лиша позвонила отцу. Она дождалась того, как Гектор отключится, а мать начнет делать на кухне попкорн. Я отчетливо слышала громыхание сковородки на плите.
Сестра приказным тоном сказала оператору, чтобы он ее соединил. Потом таким же приказным тоном сказала отцу следующее.
– Папа, ты должен купить нам два билета на самолет из Денвера.
Она не просила отца. В ее голосе не было и тени сомнения. Если бы с отцом тогда говорила я, то я бы рассказала ему о том, что в руках мамы был пистолет, Лиша лежала на Гекторе, а я ходила за директором школы. Получилась бы длинная история. Глядя на Лишу, я понимала, что тут никаких обсуждений не предвидится. Сестра пару раз сказала «Да» и «Нет» и не позвала мать к телефону для того, чтобы рассказать ее версию событий. Все было решено очень быстро.
Вот что мне кажется занятным во всей этой ситуации. Пятидесятилетний ветеран войны, человек, который пережил огромное количество драк в барах, спокойно выполнил указания девочки, которой совсем недавно исполнилось десять лет. Отец не согласился на план Лиши, потому что он был здравым и понятным. Нет. Отец сделал все, как просила сестра, только потому, что она была совершенно уверена в том, что делает.
Я накрутила телефонный провод на указательный палец. Карие глаза Лиши под темными бровями и залаченной светлой челкой были совершенно спокойными. Ее голос был ровным и уверенным. К тому моменту, когда она передала мне трубку, нас уже разделяли сотни и сотни километров. Она стала совсем другой. Я все еще жила в розовом детстве и волновалась по поводу того, что мать может застрелить нас во сне. Лиша вообще перестала задумываться о подобных мелочах. Она твердо решила выжить и пережить все трудности. Она знала, что сделает для этого все необходимое. Начиная с той секунды, она делала только то, что нужно было для нашего выживания.
Трубка, которую она мне передала, была теплой от ее уха. Отец задал мне только один вопрос.
– Дорогая, ты готова вернуться домой?
Я ответила, что, конечно, готова. И он ответил, что тоже к этому готов.
Утром мы умылись. Я тщательно почистила зубы, и мы оделись в нашу воскресную одежду. Рассвело, и мы смотрели на свои отражения в большом зеркале. Лиша так крепко завязала тесемки моего капюшона под подбородком, что я почувствовала себя сосиской, в которую запихали слишком много мяса. Я смотрела на лицо сестры и понимала, что она уже никогда не будет ребенком.
Наверняка матери было что сказать по поводу нашего отъезда. Она наверняка кричала, плакала или просто грустила. Но я ничего этого не помню. Я даже не помню, как Лиша объявила ей о том, что мы уезжаем. Все то, о чем говорили Лиша с мамой, улетучилось из моей головы. Даже образ матери во время расставания исчез, несмотря на то что между разговором с отцом и нашим отъездом наверняка прошло несколько дней. Все мы наверняка плакали, потому что в нашей семье любят плакать и закатывать сцены громких расставаний. Возможно, мать и без каких-либо конкретных обязательств говорила о том, что навестит нас, хотя я не помню, чтобы она сказала что-то подобное. Я даже не помню, пахло ли в ее машине, которая везла нас до аэропорта, духами «Шалимар».
Для доставки нас в Техас наняли Джоуи. Как только он добрался до бара в аэропорту, он мгновенно напился. Мы с Лишей сидели за стойкой бара и пожирали горстями арахис. Квадратные стулья, на которых мы сидели, были обиты кожезаменителем. На этих стульях можно было крутиться, и их края ударялись, как большие кожаные метрономы, отмечающие время. На стойке перед нами сидели, выпрямив спины, наши куклы-близнецы Барби, одетые в одинаковые платья из синего кринолина с серебряными поясами.
Войдя в самолет, усадив нас через проход от себя и сев на свое место, Джоуи первым делом схватил бумажный гигиенический пакет и громко в него блеванул.
В Альбукерке мы пересели не на тот самолет. Я не понимаю, как это произошло, потому что перед посадкой сотрудники авиакомпании проверяют, куда пассажир отправляется. Так что я даже и не знаю, как мы совершенно нелегально оказались в Мехико-Сити. Может быть, все это подстроил Джоуи по просьбе матери, которая питала необъяснимо теплые чувства к Мексике, или по собственной инициативе, неожиданно решив туда перебраться. Может, он хотел жить за три копейки в бунгало, окруженном пальмами, и чтобы принцесса ацтеков приносила ему своими маленькими изящными руками омаров с тортильями.
В любом случае наше появление не вызвало у мексиканских федералов на пограничном контроле бури восторга. Как выяснилось, Джоуи потерял свой бумажник, а вместе с ним и все доказательства своего американского гражданства. Джоуи утверждал, что бумажник упал в туалет. Он говорил, что вставал с унитаза, как ему стало плохо, и он согнулся пополам. Он не заметил, как его бумажник упал в синюю воду в унитазе. Потом, похлопав себя по карманам, он понял, что его документы со страшным звуком засосало в унитаз где-то над пустыней.
