Дорога перемен - Йейтс Ричард
Стол был аккуратно накрыт к завтраку. На двоих. Кухня полнилась солнцем, ароматами кофе и бекона. В свежем платье для беременных Эйприл стояла у плиты и смущенно улыбалась.
— С добрым утром, — сказала она.
Захотелось пасть на колени и обнять ее ноги, но Фрэнк сдержался. Что-то — возможно, ее смущенная улыбка — подсказало, что лучше этого не делать, но подыграть в странном искусном притворстве, будто вчера ничего не произошло.
— Доброе утро, — ответил Фрэнк, избегая ее глаз. Он сел к столу и развернул салфетку. Невероятно.
Еще не бывало, чтобы наутро после схватки все шло так гладко; хотя подобных стычек тоже никогда еще не было, думал Фрэнк, неверной рукой поднимая стакан с апельсиновым соком. Может, они израсходовали весь боезапас? Может, вот так оно и бывает, когда больше нечего сказать ни в обвинение, ни в прощение?
— Правда же… нынче прекрасное утро? — выговорил он.
— Да. Тебе омлет или яичницу?
— Все рав… пожалуй, омлет, если нетрудно.
— Хорошо, я тоже буду омлет.
Вскоре они вместе сидели за столом, изредка обращаясь один к другому с вежливой просьбой передать тост или масло. Поначалу Фрэнк стеснялся есть. Он словно опять стал семнадцатилетним юнцом, который впервые пригласил девушку в ресторан и которому одна мысль о том, чтобы набить рот и жевать, кажется непростительно вульгарной; сейчас его спасло то же, что и тогда: нежданный волчий аппетит.
— Иногда неплохо позавтракать без детей, — сказал Фрэнк, проглотив очередной кусок.
— Да, — ответила Эйприл. Ее омлет остался нетронутым, и кофейная чашка слегка дрожала в руке, но в целом она выглядела абсолютно спокойной. — Я подумала, тебе надо хорошенько поесть. Ведь сегодня ответственный день. Заседание с Поллоком.
— Да, верно.
Надо же, не забыла! Фрэнк скрыл радость за небрежной кривой ухмылкой, с которой всегда говорил о конторе:
— Ерунда.
— Полагаю, очень важная ерунда, по крайней мере для них. А что конкретно ты будешь делать? В смысле, пока не начнутся разъезды? Ты почти не рассказывал.
Она шутит, что ли?
— Разве? Дело в том, что я и сам-то не очень знаю. Поллок это называет «обрисовать кое-какие детали», что, видимо, означает сидеть и слушать, как он витийствует. Делать вид, будто разбираешься в компьютерах. Весь сыр-бор из-за того, что компания намерена закупить большой компьютер, мощнее «Нокс-пятьсот». Во всяком случае, это мое мнение. Я тебе рассказывал?
— По-моему, нет.
Удивительно, но в ее глазах читался подлинный интерес.
— Ну, ты знаешь, есть чудища вроде «Юнивака»,[45] которые используют для составления прогнозов погоды, результатов выборов и прочего. Понимаешь, каждая такая штуковина стоит пару миллионов; если «Нокс» начнет производить компьютеры, понадобится новая программа по их сбыту. Вот что, на мой взгляд, затевается.
Фрэнк почувствовал, что дышит полной грудью, словно воздух обогатился кислородом. Вздернутые плечи распустились, он откинулся на стуле. Интересно, другие чувствуют то же самое, когда рассказывают женам о своей работе?
— …В принципе, это просто огромная и невероятно быстрая счетная машина, — отвечал он на закономерное желание Эйприл узнать, как работает компьютер. — Только вместо механических деталей в ней тысячи разных вакуумных трубочек…
Вскоре на бумажной салфетке Фрэнк рисовал схему движения в цепи двоичных цифровых импульсов.
— Ага, понятно, — говорила Эйприл. — Во всяком случае, кажется, что понятно. Слушай, это вроде бы… интересно.
— Ну да, по-своему интересно. Я сам мало что знаю, кроме основного принципа работы этой штуки.
— Ты всегда так говоришь. Уверена, ты знаешь гораздо больше. Вон как хорошо объяснил.
— Да? — Зардевшись, Фрэнк потупился и убрал карандаш в карман плотного габардинового костюма. — Ну спасибо. — Он допил свою вторую чашку кофе и встал. — Наверное, пора двигать.
Эйприл тоже встала, оправляя платье.
— Знаешь, это было здорово. — Горло перехватило, Фрэнк чуть не заплакал, но сдержался. — В смысле, завтрак классный. — Он заморгал. — Наверное, лучший завтрак в моей жизни, правда.
— Спасибо, я рада. Мне тоже понравилось.
Разве теперь можно уйти, ничего не сказав? Они шли к двери, и Фрэнк перебирал варианты: «Я ужасно сожалею о вчерашнем», или «Я очень тебя люблю», или как? Или лучше не рисковать, не начинать все заново? Замявшись, он повернулся к жене, рот его съехал на сторону:
— Значит… я тебе не противен, нет?
Взгляд ее был глубок и серьезен. Казалось, Эйприл рада этому вопросу, словно он один из тех немногих, на которые у нее есть точный ответ.
— Конечно нет. — Придерживая для Фрэнка дверь, она покачала головой. — Удачи.
— Спасибо. Тебе тоже.
Дальше уже было легко: не касаясь Эйприл, Фрэнк медленно пригнулся к ее губам, как поступил бы всякий киногерой.
На ее лице, таком близком, промелькнуло то ли удивление, то ли неуверенность, потом оно смягчилось; Эйприл закрыла глаза, что стало знаком к короткому, но нежному и обоюдно желанному поцелую. Лишь после этого Фрэнк коснулся ее руки. Все-таки Эйприл чертовски привлекательна.
— Ну ладно. — Фрэнк вдруг осип. — Пока.
7
Эйприл Джонсон-Уилер видела удалявшееся мужнино лицо, ощутила, как он пожал ее руку, слышала, что он сказал; улыбнувшись, она ответила:
— Пока.
Потом она стояла на крыльце, от утренней прохлады зябко обхватив себя руками, и смотрела, как муж выезжает на старой громыхающей машине. В профиль она видела его обращенное к заднему стеклу румяное лицо, которое не выражало ничего, кроме простительной спесивости человека, умело подающего машину задом. Эйприл вышла на солнечный пятачок перед навесом и проводила взглядом старый битый «форд», который становился все меньше и меньше. В конце подъездной аллеи солнечный блик на ветровом стекле скрыл водителя. На всякий случай Эйприл помахала рукой, и, когда машина выехала на дорогу, оказалось, что Фрэнк ее видел. Пригнувшись к окошку, он, весь такой нарядный в габардиновом костюме, ослепительно-белой рубашке и темном галстуке, ухмыльнулся, ответил коротким лихим взмахом и скрылся из виду.
Улыбка еще жила на ее лице, когда она вернулась в кухню и сложила тарелки в мойку, полную горячей мыльной воды, и не исчезла, когда взгляд ее упал на салфетку с компьютерной схемой, но лишь расползлась и превратилась в застывшую гримасу; потом горло ее задергалось, и по щекам побежали быстрые ручейки слез.
Чтобы успокоиться, Эйприл отыскала по радио какую-то музыку и, закончив с мытьем посуды, уже пришла в себя. Во рту жил паршивый вкус от бесчисленных сигарет, выкуренных ночью, слегка дрожали руки и сильнее обычного колотилось сердце, но в целом самочувствие было сносным. Правда, она оторопела когда диктор сказал «восемь часов сорок пять минут» — ей-то казалось, уже за полдень. Холодной водой Эйприл ополоснула лицо, сделала несколько глубоких вдохов, чтобы угомонить сердце, и прикурила сигарету, собирая силы для телефонного разговора.
— Милли? Привет. Все в порядке?.. Какой у меня голос?.. А-а… Вообще-то не лучше, потому и звоню… Это ничего, правда? Может, без ночевки, может, Фрэнк вечером их заберет, смотря как все будет… точно пока не скажу… Спасибо огромное, Милли, ты меня выручила… Да нет, ничего серьезного, знаешь, как оно бывает… поцелуй их за меня и скажи, что вечером или завтра кто-нибудь из нас их заберет… Что?.. А, играют во дворе… Не надо, не зови… — Сигарета в пальцах переломилась, Эйприл бросила ее в пепельницу и обеими руками ухватила трубку. — Просто передай им… ну, ты знаешь… поцелуй и скажи, я их люблю… в общем… Пока, Милли. Спасибо.
Едва она положила трубку, как снова расплакалась. От новой сигареты ее затошнило, и она бросилась в ванную, где еще долго давилась сухими позывами, после того как ее вывернуло тем, что удалось впихнуть в себя за завтраком. Потом она снова умылась и почистила зубы, пора было заняться делом.
«Ты хорошо подумала, Эйприл? — спрашивала тетя Клер, подняв толстый, изуродованный артритом палец. — Никогда не берись за дело, пока хорошенько все не обдумаешь, а уж тогда старайся как можешь».
