Отрицание ночи - де Виган Дельфин
Люсиль прооперировали в понедельник утром.
В реанимацию нас не пустили, поэтому мы ждали следующего дня. Новости нам, впрочем, сообщили по телефону в тот же день. Операция удалась на славу, хотя хирург был вынужден удалить два ребра, на которые распространились метастазы.
На следующий день я сбежала с работы рано, чтобы навестить Люсиль. Она пребывала во власти разных трубок, дренажей, капельниц с морфином и тому подобного. Ее только что перевезли в палату, и, несмотря на слабость, она произнесла несколько слов.
Несколько дней подряд мы с Манон сменяли друг друга у постели Люсиль.
На четвертый или пятый день после операции я обнаружила Люсиль весьма возбужденной и взволнованной. Она сидела на кровати, подозрительно озираясь. Как только я вошла, мама схватила меня за руку и стала умолять отвезти домой. Она заверяла меня, что медсестры сговорились ее извести, а в доказательство продемонстрировала телевизор, на котором работал только один канал, шестой, который Люсиль ненавидела – по нему показывали тупые вредные для здоровья передачи. Мама хотела, чтобы мы с Манон устроили ей побег. Манон беседовала с Люсиль утром по телефону.
Организм Люсиль, ослабленный операцией и лекарствами, не справлялся с психическими проблемами.
Я отыскала медсестру, и та со вздохом предварила мой вопрос словами о том, что Люсиль – тяжелая пациентка. Назначения психиатра касательно возобновления лечения после операции в суматохе потерялись. На время реабилитации маму оставили без дополнительных психотропных препаратов, которые могли затруднить дыхание. А теперь Люсиль вдобавок получала огромную дозу морфина.
Медсестра пообещала поговорить с врачом. Состояние мамы пришло в норму, как только доктор отменил морфин и назначил маме ее прежние лекарства.
Люсиль выписали спустя две недели после операции. Я забрала ее на такси и отвезла к Манон.
Манон решила оставить маму у себя, пока та полностью не поправится. Я не предложила взять маму к себе домой – не только из-за отсутствия пространства, скорее – из-за отсутствия душевных сил. Я не могла выносить Люсиль больше трех дней, больна она или здорова. Я восхищалась заботливостью Манон.
Я знаю, как Люсиль ей благодарна.
Окрепнув, Люсиль переехала в свою старую квартирку, где ее ждали цветы и растения, которые я регулярно поливала.
Как-то в воскресенье после полудня Люсиль пришла ко мне в гости на чай и без лишних предисловий объявила, что дальше бороться за жизнь не хочет. Моей сестре мама сообщила о своем решении заранее. Люсиль претерпела операцию, удаление опухоли, но химиотерапию выносить была не намерена.
Не могу описать, что в тот момент щелкнуло в моем сознании, какой рычаг повернулся, какая искра сверкнула, но я разрыдалась в голос. Я кричала на Люсиль, кричала, что она не имеет права так с нами поступить. Моя паника и горячность задели маму за живое, она ослабила хватку. Я убедила ее в том, что стоит еще раз проконсультироваться с онкологом (которому Люсиль ничего не сказала о своем решении), чтобы он живописал последствия отказа от химии. И если мама после этого все еще будет придерживаться своего выбора, я его приму.
Люсиль согласилась.
Спустя несколько дней мы с мамой отправились в больницу Сен-Луи, где опытный врач, видавший виды, сумел убедить Люсиль в том, что умереть она всегда успеет.
Месяцы химиотерапии заслуживают отдельного повествования, хотя в наше время раковые больные повсюду. Они пережили химию, они преодолели страх, они справились.
Люсиль не облысела, но набрала вес. Она часами лежала дома на диване, сломленная усталостью, опухшая от кортизона.
Лучевая терапия заставила Люсиль распрощаться с красивой кожей.
Мы с Манон, то вместе, то по отдельности, все время были рядом. Я сблизилась с мамой, стала чаще ей звонить, чаще ее навещать.
При этом я не могла обнять маму, взять ее за руку, даже похлопать ее по плечу. Люсиль сохраняла дистанцию, держалась особняком, холодная и неприступная, будто каменное изваяние, окутанное мраком боли. Помимо коротких формальных поцелуев при прощании и расставании, Люсиль отвергала какой-либо физический контакт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Точно не помню, в какой момент мы узнали о том, что у Лианы рак поджелудочной железы и жить ей осталось всего несколько месяцев.
Люсиль, измученная и раздавленная после года борьбы с болезнью, подготовила бумаги для оформления пенсии. Она слишком долго отсутствовала, чтобы вернуться на работу. В какой-то степени выход на пенсию оказался для Люсиль тяжелым ударом.
В Интернете мама принялась выискивать информацию о рецидивах рака. Согласно статистике, выживали и не заболевали снова всего 25 % пациентов. Меня возмутило мамино поведение, я объяснила ей глупость ее затеи и заставила пообещать, что больше она в Интернет за этим не полезет.
Спустя три месяца после лечения Люсиль обследовали.
На консультацию к онкологу маму сопровождала ее подруга Мари. Наконец-то Люсиль смогла выдохнуть – результаты оказались положительными.
С утра до ночи Люсиль занималась оформлением своей пенсии, поднимала все старые документы и бумаги, все справки о работе, счета, делала копии. Несколько лет у производителя кожаных сумок Люсиль получала черную зарплату. Теперь ей предстояло разбираться с органами пенсионного обеспечения. Люсиль нервничала.
У мамы болела спина, руки, плечи, она принимала все больше анальгетиков, у нее стали дрожать руки.
Курс лечения рака благополучно завершили, но боль, которая должна была постепенно пройти, не проходила. Каждые три месяца, на всякий случай, Люсиль делали обследования.
Люсиль боялась, что у нее развивается болезнь Паркинсона. Она попросила сделать диагностику и выяснила, что Паркинсона у нее нет.
Люсиль снова стала гулять по Парижу, записалась добровольцем в общество по борьбе с неграмотностью, а также в программу «красоты», предложенную в больнице некой косметической фирмой. Депрессивная, загнанная в угол, истощенная Люсиль пыталась начать жизнь заново.
Однажды в среду, в обеденный час, раздался телефонный звонок.
– Мама умерла, – сказала Люсиль спокойно, безо всякой агрессии, обычно служившей ей прикрытием и защитой.
И вдруг Люсиль, которая никогда слезинки не проронила, заплакала.
Она хотела немедленно ехать в Пьермонт, но не могла взять себя в руки, чтобы собрать вещи, она чувствовала себя уставшей и ослабленной.
Я сказала маме, что сейчас же приеду, позвонила мужу – попросила забрать детей. Я обнаружила маму в состоянии крайнего смятения и растерянности.
Жюстин и Виолетта провели в Пьермонте несколько недель, выхаживая мать, и в момент смерти были рядом с ней. Они позволили Лиане умереть дома, как она и желала.
Я слышала, как Люсиль разговаривала с сестрами по телефону. Судя по всему, они просили ее не спешить и приехать на следующий день или даже через день. Повесив трубку, Люсиль вновь разрыдалась.
Из кухни я позвонила Жюстин и Виолетте. Кто-то из них (не помню кто) объяснил мне, что они намереваются забрать Тома из лечебницы, пригласить в ресторан и сообщить о смерти матери. Том сильно осложнял дело – его реакцию нельзя было предугадать. Я сказала: вы не имеете права не пускать Люсиль!
Я помогла маме собрать вещи, она то и дело задыхалась, не в силах поднять даже собственную сумку. Я позвонила на вокзал, узнала расписание поездов, затем позвонила в Пьермонт, чтобы предупредить семью. Кажется, мы взяли такси до Лионского вокзала, билет купить не успели, я забросила мамину сумку в вагон, дала ей денег и оставила одну – бледную, как смерть, и дрожащую.
Похороны Лианы состоялись в самом начале декабря.
В ледяной церкви я прочитала текст, посвященный бабушке. Многие присутствовавшие выступили с речью, многие вспоминали жизнелюбие Лианы, ее легкий характер, свет, который она распространяла вокруг себя, ее заботливость и соучастливость. Друзья, соседи, родственники – пришли почти все.