Долгая дорога домой - Бриерли Сару
Миссис Суд призналась, что мое усыновление прошло относительно просто, особенно в сравнении со среднестатистическим процессом усыновления сегодня. Она сказала, что международным усыновлением теперь занимаются центральные власти, а не напрямую агентства по усыновлению, такие как ИООУ; эти меры были призваны «упростить» процедуру, но вместо этого только еще больше ее усложнили, и теперь она занимает больше времени. Я видел, что она разочарована, и знал, что мама чувствовала то же самое, – она прикладывала много усилий, чтобы сделать процедуру международного усыновления проще, после того как ей пришлось преодолеть массу бюрократических проволочек при усыновлении Мантоша. Она видела, что длительное время пребывания в приюте негативно сказывается на мальчике.
В 1987 году мама с папой, получив разрешение на усыновление, встретились с представительницей ИООУ, которая сопровождала усыновленных детей в Австралию, и она показала им мое личное дело. Они тут же согласились меня усыновить. Через две недели миссис Суд сама навестила их во время своего визита в Австралию, когда сопровождала моих приятелей из «Нава Дживан», Абдулу и Мусу. Она и привезла альбом с фотографиями, который передали мне мои новые родители.
Я спросил миссис Суд, насколько необычно для семей из-за границы, усыновивших одного индийского ребенка, усыновлять второго, особенно если дети не родственники. Она ответила, что это вполне обычная практика – первому ребенку бывает одиноко, он может чувствовать себя в культурной изоляции. А бывает, что родители настолько упиваются своим счастьем, обретя сына или дочь, что хотят это повторить.
Принесли чай, и, пока мы пили, миссис Медхора вернулась с моим личным делом, и я смог увидеть подлинные документы, относящиеся к моему усыновлению. Листы немного выцвели, стали очень хрупкими и едва ли не разлетались при прикосновении. В деле имелась моя фотография, сделанная в Австралии, – прислали ее мои родители после моего приезда. Я стоял перед старомодным багги для гольфа, улыбался и сжимал клюшку для гольфа. Еще в деле имелась фотокопия моего паспорта с фотографией, на которой был снят шестилетний мальчик, пристально смотревший в объектив. Во всех моих официальных документах стояло имя Шару – именно так меня записали, когда я пришел в полицейский участок. Это мама с папой решили, что Сару звучит более по-английски.
В деле говорилось, что мною занялись власти Калькутты после того, как я оказался в полицейском участке в Ультаданге 21 апреля 1987 года. Меня поместили в «Лилуа», центр для несовершеннолетних, где я числился как ребенок, которому требуется помощь. В «Лилуа» жили еще две категории детей – те, чьи родители нарушили закон, и те, кто сам совершил правонарушение, – мы жили все вместе.
Картина того, что со мной произошло, стала проясняться. Я всего месяц провел в «Лилуа», а потом меня отдали на попечение ИООУ после того, как 22 мая мое дело рассмотрел суд по делам несовершеннолетних. Миссис Суд регулярно посещала центр, интересовалась вновь прибывшими и, если им требовалась помощь, обращалась в суд, чтобы их отдали под временную опеку ее организации. ИООУ два месяца искало родных ребенка и либо способствовало воссоединению семьи, либо ребенок официально признавался сиротой и его усыновляла новая семья. Если найти приемных родителей не удавалось, ребенок возвращался в «Лилуа», однако ИООУ и дальше занималась его судьбой. Так было и в случае с Мантошем: организации понадобилось целых два года, чтобы преодолеть все препятствия и его смогли бы усыновить новые родители.
В моем случае работники ИООУ сфотографировали меня – это была моя первая фотография, – а 11 июня ее опубликовали в бенгальской газете с пометкой «Найден потерявшийся ребенок». 19 июня фото опубликовали в «Орийя Дейли» – популярной газете, которая выходила в штате Орисса (сейчас он называется Одиша), потому что они решили, что я мог сесть на поезд в прибрежном городке Брахмапур. Конечно, откликов не последовало – это было слишком далеко от того места, где на самом деле находится мой дом. После этого было официально объявлено, что я «потерявшийся ребенок», и формально считалось, что я сирота, так что меня можно было усыновить, на что я дал свое согласие 26 августа.
Мое дело об усыновлении семьей Брирли слушалось 24 августа, и разрешение было получено, поэтому в «Нава Дживан» я пробыл всего пару месяцев. 14 сентября мне выдали паспорт, 24 сентября я покинул Индию и на следующий день, 25 сентября 1987 года, прибыл в Мельбурн. С момента, когда подросток с тележкой отвел меня в полицейский участок, и до той минуты, когда я сошел с самолета в Мельбурне, прошло чуть более пяти месяцев. Миссис Суд сказала, что, если бы меня усыновляли сейчас, процесс мог длиться годы.
Миссис Медхора пояснила, как так получилось, что меня забрали из «Лилуа», – мне казалось, что по состоянию здоровья. А настоящей причиной было то, что я потерялся и ИООУ намеревалось воссоединить меня с родителями. Из «Лилуа» отпускали детей, если существовала вероятность того, что они вернутся в свою семью. Вскоре после того, как было принято решение о моем усыновлении, ИООУ удалось после объявления в газетах вернуть в семьи двух потерявшихся детей, находившихся в «Лилуа». Но я располагал слишком скудной информацией, чтобы организация продолжала вести целенаправленные поиски.
Откровенно говоря, никто даже не знал, что я несколько недель провел на улицах Калькутты. Сбитый с толку и, вне всякого сомнения, напуганный тем, что происходило вокруг меня, я односложно отвечал на задаваемые вопросы. Даже если бы меня спросили прямо, я бы мало что мог рассказать – я был необразован, речь моя была слишком скудна, чтобы я мог общаться должным образом. Только несколько лет спустя в ИООУ узнали, что я жил на улице, – когда мама им рассказала после того, как ей в этом признался я. Миссис Суд сказала, что они были изумлены. Многим не верилось, что пятилетний ребенок из маленького городка в одиночку мог выжить на улицах Калькутты в течение даже двух дней, не говоря уже о нескольких неделях. Мне просто невероятно повезло.
Я еще раз поблагодарил миссис Суд за все, что она для меня сделала, и, после того как мы с ней тепло попрощались, ее водитель повез меня, миссис Медхору и мою переводчицу по еще более перегруженным дорогам, мимо строящейся ветки метро, на тихую улочку с многоквартирными домами в северном пригороде Калькутты. Там теперь находился «Нава Дживан». Сиротский приют переехал, а здание, которое я знал, теперь отдали под центр для детей бедных работающих матерей.
Вначале я был убежден, что мы приехали не туда. Миссис Медхора пыталась меня переубедить, но я был уверен в своих воспоминаниях, думал, что она все перепутала из-за переездов, которые пережил сиротский приют за эти годы. Оказалось, что я не узнал второй этаж здания потому, что никогда там не бывал – дети постарше жили внизу, а малыши наверху.
Когда я спустился на первый этаж, увидел именно тот «Нава Дживан», который запомнил. Здесь отдыхали после обеда около десятка ребятишек, растянувшись на ковриках на полу. Однако этих детей в конце дня мамы забирали домой.
Осталось заехать еще в два места. Сначала мы посетили суд по делам несовершеннолетних, где меня признали сиротой. Он находился в пригороде Калькутты, в городке-спутнике со странным названием Солт-Лейк-Сити, всего в получасе езды от самой Калькутты. Это оказалось мрачное, безликое здание, я задержался здесь ненадолго, даже заходить не стал. Вторым на очереди был центр «Лилуа». Учитывая мои, мягко говоря, неприятные воспоминания, этот визит обещал быть неоднозначным, именно поэтому, наверное, я и оставил его напоследок. Я не очень-то стремился вновь побывать здесь, хотя прекрасно понимал, что мой визит в Калькутту без посещения этого места нельзя считать завершенным.
Опять ИООУ любезно предоставило машину с водителем, мы проехали по знаменитому мосту Хора, мимо станции Хора, потом петляли по узким улочкам, пока не оказались перед внушительным зданием, почти крепостью. Когда машина остановилась рядом с ним, я вновь увидел массивные ржавые ворота, которые никогда не смог бы забыть, с небольшой дверью, похожей на люк, совсем как в тюрьме. Эти ворота казались мне в детстве просто громадными, они и сейчас смотрелись массивными. На верху высокого кирпичного забора торчали металлические штыри и зазубренное стекло.
