Англия, Англия - Барнс Джулиан Патрик
— Крошка хочет ням? — спросила Люси. Также этот крошка любил старомодное сюсюканье. Другие нуждались во фразах взрослого толка — вероятно, это означало, что с ними с рождения обращались, как со взрослыми, лишая аутентичного опыта грудничка, потому-то они и стремятся теперь наверстать упущенное; но также это могло указывать на желание контролировать ситуацию по-взрослому; или же неспособность регрессировать еще дальше. — Может быть, Крошка хочет, чтобы ему сменили пеленку? — произносила няня, подходя к грамматике совершенно серьезно. Но этот Крошка требовал считать его Крошкой до мозга костей. Матерчатые пеленки, натуральные междометия и… и все остальное, то, о чем она в данный момент предпочитала не думать. — Крошка ням хочет? — повторила Люси.
— Сисю, — пробурчал он. Для трехмесячного младенца речь развита просто на диво; но жизнеподобная невнятность в выражениях слишком затруднила бы работу.
Она высунулась за дверь и вскричала: «Крошка хочет ня-ям!» специально отрепетированным тоном, благостным и двусмысленно-задорным одновременно. В двух метрах над ее головой Гэри Джеймс радостно показал сам себе два больших пальца, восхищенный качеством звука. Гэри увидел на экране, как Люси вышла в коридор, а сэр Джек встал в манежике. Переставляя неуклюжие ножки, вперевалочку, с отвисшим задом, он прошлепал к комоду, рванул на себя нижний ящик и вытащил чепчик в голубую клеточку. Завязав под подбородком тесемки, он решительно вскарабкался по стальной лесенке в коляску и бухнулся в кузов. Коляска закачалась на рессорах, как океанский лайнер — на волнах, но с места не стронулась. Тетушка Мэй не зря каждый раз проверяла, крепко ли она привинчена к полу.
Сидя под поднятым тентом коляски, глядя на трепещущие «Юнион-Джеки», сэр Джек начал хныкать и скалить зубки. Спустя какое-то время рев прекратился, и — почти таким же тоном, как в своем рабочем кабинете — он возопил:
— СИСЮ!
То был знак, по которому в детскую вбежала Хайди. Всех кормящих матерей, работавших у тетушки Мэй, звали Хайди; такова была традиция. У данной Хайди молоко уже истощалось, а может, ей просто надоело подставлять свои груди чавкающим седым Крошкам; в любом случае через неделю-две ее придется заменить. То была главная закавыка в работе тетушки Мэй. Однажды, совсем отчаявшись, она взяла Хайди ямайского происхождения. Ох, какую истерику закатил Крошка Виктор! Ужасный вышел ляп.
Также Виктор настаивал на благопристойном лифчике для кормления. Некоторым Крошкам нравились кормилицы-топлесс, этакие стриптизерки; но Крошка Виктор старался быть хорошим Крошкой. Хайди, с заплетенными в «колосок» мелированными волосами, чуть-чуть выпростала блузу из-под своей юбки в тирольском стиле, взобралась по лестнице к коляске, расстегнула пуговицы и сняла колпачок, прикрывающий сосок. Сэр Джек, вновь промурчав: «Сися», вытянул губы трубочкой, чтобы получился как бы ротик с голыми деснами, и впился в оголенный сосок. Хайди осторожно надавила на свою грудь; Виктор, подняв свою лопатообразную ручонку, прижал ладонь к чашке лифчика и зажмурился, наслаждаясь. Спустя несколько нескончаемых минут Хайди убрала сосок, брызнув молоком ему на щечки, и дала Крошке другую грудь. Она давила, а он вновь сосал своим детским ротиком, шумно глотая. Чтобы кормить его этой грудью, Хайди пришлось неловко перегнуться — ужас, что за работа. Наконец он открыл глаза, словно после глубокого сна, и нежно отпихнул ее. Еще чуть-чуть опрыскав его молоком, Хайди предположила, что он почти готов. Она знала: он предпочитает, чтобы молоко вытирала Люси. Вновь упрятав соски в колпачки, Хайди застегнула блузу и небрежно скользнула рукой по пеленке, под которой что-то топорщилось. Да, Крошка Виктор в нужной кондиции.
Хайди вышла из детской. Сэр Джек захныкал — сначала вполголоса, затем все громче. Наконец он взревел: «ПЕЛЕКА!», и Люси — ожидавшая за дверью, держа руки в тазике с ледяной водой — поспешила на зов.
— Намочил пелеку? — спросила она встревоженно. — Крошка намочил пелеку? Ну-ка няня посмотрит.
Пощекотав Крошке Виктору пузико, она медленно, осторожно, шаловливо расстегнула булавку. У сэра Джека стояло в полный рост. Холодные руки Люси ощупали его член и все вокруг.
— Пелека не сырая, — произнесла она озадаченно. — Крошка Виктор не сырой.
Сэр Джек вновь расхныкался, намекая, чтобы она искала другие причины. Она утерла с его бычьих щек молоко Хайди, затем нежно потискала его мошонку. Наконец ее словно бы осенило.
— У Крошки зудит? — спросила она себя вслух.
— Удит, — повторил Виктор. — Удит. Люси принесла бутыль с детским маслом.
— Зудит, — произнесла она жалостливо. — Бедный Крошка. А вот няня сейчас — и все пройдет!
Запрокинув бутыль, она полила маслом гороподобный живот Крошки Виктора, его слоновьи ляжки и то, что они оба притворно считали его «пиписькой-малыськой». Затем она начала растирать Крошку.
— Крошка, хорошо я тебя тру?
— Ух… ух… ух, — бормотал сэр Джек, диктуя ритм. С этого момента Люси старалась на него не смотреть. Вначале она пыталась быть объективной: в конце концов, ее зовут Гестер, а это — полезная, хорошо оплачиваемая работа и практика одновременно. Но она обнаружила, что странным образом может полностью абстрагироваться от происходящего, лишь уходя в свои обязанности с головой, убедив себя, что она и вправду Люси, а перед ней, голый, в одном голубом чепчике, отшвырнув пеленку, лежит самый настоящий Крошка Виктор.
— Ух… ух… — продолжал он, пока Люси брызгала маслом на его анус. — Ух… ух… — Он выпятил ляжки, намекая, чтобы она получше смазала яички. — Ух… ух, — потише, чуть более ворчливо, что означало «вот так правильно». Затем, громко, по-взрослому рыча, он сообщил: — Ка.
— Крошка хочет какать? — спросила она поощрительным тоном, словно не была до конца уверена в его способности совершить это подвластное лишь самым замечательным Крошкам деяние. Некоторые Крошки предпочитали, чтобы им говорили: «Нельзя какать», и слушались. Другие хотели услышать «Нельзя какать», чтобы насладиться своим правонарушением. Но Крошка Виктор был настоящим Крошкой; его настойчивые требования не имели никакого тайного подтекста. Финал близится, понимала Люси.
Ляжки напряглись, Люси надавила своими блестящими руками, и сэр Джек Питмен, предприниматель, новатор, генератор идей, покровитель искусств, волшебник, созидающий очаги кипучей жизни на месте заброшенных руин, сэр Джек Питмен, не просто бизнесмен, но Бизнес-Супермен, сэр Джек Питмен, пророк, мечтатель, человек действия и патриот, издал гортанное крещендо, которое завершилось громовым сфорцандо: «КА-А-А-А-А-А-А-А!!!» Он испустил трескучие ветры, обдал спермой ладони Люси и эффектно обкакал пеленку.
Некоторые Крошки любят, чтобы их подмывали, вытирали, сушили и присыпали тальком, что обходится в еще несколько тысяч евро надбавки и не особенно нравится девушкам. Но в данном случае Люси может быть свободна; Крошка Виктор предпочитает, чтобы в этот момент его оставляли одного. Финальная сцена фильма была такова: выпрыгнув из коляски и мужая на каждом шагу, он направляется в душ. Как сэр Джек одевается, Гэри Джеймс запечатлеть поленился — возможно, его раздражали медлительность или нарциссизм этого процесса.
Тетушка Мэй, как всегда, проводила Виктора до двери, поблагодарила за шерри и выразила надежду, что в будущем месяце увидит его вновь. «Придет ли он?» — гадала она про себя. Ей не хотелось терять одного из самых постоянных племянников. Однако если он имел отношение к той ужасной бойне… а полковник Джеймс был диво как щедр… и эти фестоны для коляски, их же не упомнишь… да и девушки сранок не любят. Говорят, что даже для Крошек — это уж слишком…
Сэр Джек медленной рысью покинул «Ардох» и, насвистывая, достиг своего лимузина. Он чувствовал себя помолодевшим. Вуди, зажав под мышкой фуражку, уже распахивал дверцу. Соль земли — Вуди и ему подобные. Отличный шофер; и предан как собака. Не чета молодому Харрисону — в кои-то веки тому выпал шанс повозить сэра Джека, а он нос задрал. Харрисону — лишь бы домой свалить да с мисс Кокрейн покувыркаться. А эта — футы-нуты-интриганка, решила растлить Хранителя его Мыслей. И все же даже краткое размышление об их убогих сношениях не поколебало его благодушия. Преданность. Да, у дома надо будет дать Вуди хорошие чаевые. А что послушаем по дороге? Может, Седьмую? Поддерживает в тебе бодрость, если ты и так в духе, снимает печаль, когда грустишь. Да, Седьмую. Старина Людвиг свое дело знал.
