Я все еще мечтаю о тебе... - Флэгг Фэнни

К вечеру четверга, после того как Этель с Брендой ушли, Мэгги села за объявление, которое собиралась разослать клиентам, желающим обзавестись «домом на горе». Черновик получился таким:

Один из самых грандиозных жилых объектов города выставляется на продажу. Этот ни с чем не сравнимый, удивительно красивый особняк удовлетворит самый утонченный вкус. Элегантный и сдержанный, идеально подходящий для разборчивого покупателя, он порадует вас сводчатыми потолками, семью каменными каминами и восхитительным, с оригинальным рисунком, паркетом. Приглашаем на день открытых дверей в субботу с 2 до 4 пополудни.

Она перечитала объявление. К несчастью, Хейзел не могла дать совет, и Мэгги снедала тревога. Все остававшиеся на счете деньги она отослала «Обществу спасения» и в Красный Крест, не просить же их обратно. И кто знает, как сложится дальше. Так что пришлось взять месячный кредит в банке, чтобы как-то продержаться, и, если дом не продастся, ей грозят большие неприятности. Господи, как же не хватает Хейзел. Та вселяла уверенность во всех сотрудников: они, мол, самые умные, самые сильные и никогда не ошибаются. Да ничего подобного. С тех пор как Хейзел не стало, все идет вкривь и вкось. Мэгги сидела и думала: что же в Хейзел было такого, что и она сама, и все ее дело держалось на плаву? Рядом с ней невозможно было пребывать в дурном настроении. Но как ей это удавалось? Однажды Мэгги спросила:

— Хейзел, ты никогда ни о чем не грустишь?

Хейзел взглянула на нее с удивлением:

— Нет. А с чего мне грустить-то?

— Ну, не знаю… многие люди себя жалели бы, будь они…

— Будь они карликами? — захохотала Хейзел. — Ой, может, я бы себя и жалела, но знаешь, что сделали мои родители? Когда мне исполнилось восемь, они повезли меня на Лонг-Бич в Калифорнию смотреть конкурс красоты «Мисс Лонг-Бич».

— Зачем?

— Вот и я недоумевала. Но когда все закончилось, ведущий объявил, что настало время второго отделения конкурса, «Мисс Кроха Лонг-Бич». И на сцену вышли десять восхитительнейших лилипутов. Толпа просто взорвалась. Там были близнецы в вечерних платьях, и один лилипут, одетый в маленький китайский костюмчик, и крошечная блондинка — миниатюрная копия Джин Харлоу[23], и ты бы видела, как топали, и вопили, и свистели от восторга тамошние матросы. Карлики сорвали больше аплодисментов, чем девушки обычного роста. Тогда я впервые увидела себе подобных и узнала, что людям нравятся карлики. Поэтому решила, что буду этому радоваться. Родители прочли в журнале о конкурсе и все подстроили. Правда, повезло мне с ними? В университетах они не учились, но были умнейшими на свете людьми.

— А кто выиграл конкурс?

— Ой, дорогая, конечно, маленькая Джин Харлоу, кто ж с ней сравнится. Теперь я понимаю, что костюмы полюбила именно с того дня. Видишь, как оно все устроено в жизни. Все не просто так случается, а для чего-то. Только подумай. Если бы я не пожелала пасхальный костюм зайца, мы с тобой могли бы не встретиться. — У Хейзел вдруг вспыхнули глаза. — А знаешь, Мэгс, на Пасху надену-ка я, пожалуй, тот заячий костюм, вот уж удивлю девчонок. Даже вот что: надо нашей фирме каждый год спонсировать охоту за пасхальными яйцами в Колдуэлл-парке. А Пасхальный Заяц будет вручать приз тому кто найдет Золотое яйцо. Что ты на это скажешь, Мэгс? Весело будет, правда?

Мэгги могла и не отвечать. Она знала: что ни скажи, ежели Хейзел чего надумала, никто ее не остановит. А это означает, что все сотрудники агентства «Красная гора» проведут Пасху в парке, помогая искать пасхальные яйца, и в следующие две недели ей придется выслушивать бесконечные жалобы девчонок. Прятать яйца оказалось сущей морокой, но Хейзел, как всегда, была права. Получилось очень весело, а Пасхальный Заяц, вручающий главный приз, неизменно вызывал бурный восторг. Но теперь, со смертью Хейзел, Пасха ничем не отличалась от прочих обычных дней.

Хейзел всегда говорила: «Всей тьмы бездонного космоса не хватит, чтобы погасить пламя одной свечи». И вот впервые Мэгги поймала ее на том, что она ошибалась. Без Хейзел в мире вдруг стало очень темно. Мэгги вздохнула и поехала домой, к очередному разогретому ужину перед экраном и очередному длинному вечеру в ожидании дня открытых дверей в субботу.

Официально на рынке

Первый день открытых дверей удался. Пришли в основном соседи и друзья Далтонов — навестить дом. Им было приятно вспомнить, как в детстве они здесь гостили. Мэгги выслушала множество рассказов про Эдварда Крокера от его знакомых со стародавних времен. Он был застенчивым человеком, но многим нравился. Одна старушка покачала головой и сказала:

— Моя мать говорила, что все девушки Бирмингема лелеяли мечту стать миссис Эдвард Крокер, но этого хитрого лиса так и не заманили в ловушку. Он был таким, знаете, закоренелым холостяком. Не то чтобы девушки ему не нравились. Мама говорила, он был близким другом многих замужних женщин в городе. И конечно, абсолютно обожал свою сестру, Эдвину. Говорят, как бы он ни был занят, а каждый июнь, без исключения, Эдвард садился на пароход и плыл в Европу, чтобы провести три месяца в Лондоне у Эдвины.

В середине дня в «Гребешке» появился старик в инвалидном кресле и рассказал, что рос в доме под горой. Он помнил, что Эдвард Крокер очень любил детей. Сказал, что, когда сам он был маленьким, мистер Крокер разрешал ему с братьями и сестрами кататься на пони по всему участку и каждое Рождество присылал им прекрасные подарки.

Чем больше Мэгги слушала, тем сильнее разгоралось в ней любопытство. Когда все разошлись, она отправилась в библиотеку еще раз взглянуть на портрет Эдварда. И поняла, чего не увидела в его глазах в прошлый раз. Странная печаль — словно он страстно желал того, чего не мог получить.

«Но чего же?» — размышляла Мэгги. У него было все, о чем только может мечтать человек, — и деньги, и власть, и «Гребешок». И тем не менее он казался одиноким. Но ведь он не был единственным ребенком. У него была сестра, так о ком же, о ком он грустил? Разочарование на любовном фронте? Кто-то разбил ему сердце? Чем дольше она вглядывалась в лицо Эдварда, тем больше жалела, что нельзя с ним познакомиться.

«Гребешок»

Каждый вечер, после тяжелого рабочего дня по управлению семейным бизнесом, Эдвард Крокер, как прежде и его отец, Ангус, сидел на каменной террасе, пока один за другим не начинали загораться огни Бирмингема, сверкая и переливаясь, точно алмазы, утекая в своем танце в непроглядную даль. Он сидел и смотрел на снующие вокруг горы машины, фары которых были похожи на цепочку маленьких рубинов, и это зрелище неизменно его радовало. Дома у него не было произведений искусства, один лишь портрет его отца над камином в библиотеке, но, в отличие от отца, Эдвард любил музыку и, принимая гостей, часто приглашал играть на террасе струнный квартет. В эти летние вечера отголоски музыки слышали жители горы и долины.

Единственным домом Эдварда был «Гребешок», и в детстве он играл среди рабочих и каменщиков, нанятых для его постройки. Он был счастлив на горе. Имелась, конечно, в его жизни одна огромная тайна, которую приходилось хранить, но все же у него была сестра в Лондоне и был «Гребешок». И как бы шумно, суетно и суматошно ни шла жизнь в городе под горой, на самой горе всегда царил покой. До него доносились только далекие паровозные гудки и вечерние песни птиц в садах.

Когда его отец, Ангус Крокер, отошел в мир иной в возрасте девяноста двух лет, его последним желанием было, чтобы похоронили его в Шотландии, дома. Но выросший в Алабаме Эдвард хотел быть похороненным в «Гребешке». Он любил свой дом и, когда дела гнали его из города, оставлял инструкции: «Держать свет в доме включенным от заката до восхода, за садами ухаживать, руководствуясь моими указаниями».