Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт
– Мы всегда договариваемся с детьми, что они сидят в зале тихо и не мешают разыгрывать пьесу, – сказал он, – но если они так и остаются в зале после того, как выросли, кому-то приходится работать вдвойне – еще и за них, – чтобы они получили удовольствие от света и блеска нашего мира.
– Но я хочу света и блеска, – возразила она. – Это все, что может предложить жизнь. Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть, чтобы все вокруг было живым и теплым.
– А все и будет живым и теплым.
– Как?
– Когда тепло будет исходить от вас.
Луэлла изумленно взглянула на него.
– Сейчас ваша очередь встать в центре и начать давать другим то, что так долго давали вам. Теперь вы должны давать защиту тем, кто моложе, хранить мир в душе мужа, а также давать и ничего не просить взамен у тех, кто старше. Вы должны стать опорой людям, которые работают для вас. Вам придется скорее прятать в себе проблемы, нежели ими делиться, придется запастись терпением выше среднего и совершать поступки самостоятельно, а не в паре с кем-то. Весь свет и блеск мира теперь в ваших руках.
Он неожиданно умолк.
– Встаньте, – сказал он, – подойдите к зеркалу и скажите мне, что вы там увидите.
Луэлла послушно встала и подошла к висевшему на стене сувениру – привезенному из Венеции в медовый месяц зеркалу.
– Здесь у меня появилась складка, – сказала она, подняв руку и указав на переносицу, – а еще здесь в тени сбоку – наверное, это морщинки.
– Вы огорчены?
Она быстро обернулась.
– Нет, – сказала она.
– Вы поняли, что Чака больше нет? Что вы его больше никогда не увидите?
– Да. – Она медленно провела руками перед глазами. – Но все это было так бесконечно давно…
– Бесконечно давно… – повторил он; затем: – Вы все еще боитесь меня?
– Уже не боюсь, – ответила она и честно добавила: – Раз уж вы уезжаете.
Он пошел к двери. Сегодня он выглядел особенно усталым – казалось, что он едва может двигаться.
– За ваш дом и семью теперь отвечаете вы, – раздался усталый шепот. – И если здесь будет свет и блеск, то это будет ваш свет и блеск; если здесь будет радость, то лишь потому, что так захотите вы. Удовольствия могут появляться в вашей жизни, но вы больше никогда не должны их специально искать. Теперь ваш черед поддерживать огонь в очаге.
– Останьтесь еще ненадолго? – предложила Луэлла.
– Время вышло. – Его голос стал таким тихим, что она едва различала слова. – Но запомните: что бы ни случилось, я всегда смогу вам помочь, если только здесь можно помочь. Я ничего не обещаю.
Он открыл дверь. Теперь она должна была узнать то, что хотела узнать больше всего на свете, пока еще не поздно.
– Что вы со мной сделали? – воскликнула она. – Почему я не печалюсь о Чаке – и вообще ни о чем не жалею? Скажите же мне, я ведь уже почти вижу, но не могу разглядеть… Пока вы не ушли, скажите мне, кто вы такой!
– Кто я такой?!
Его поношенный костюм замер в дверях. Его круглое, бледное лицо вдруг разделилось на два, на дюжину, на двадцать лиц – все разные, но в то же время похожие, печальные, счастливые, трагические, равнодушные, покорные, – пока шесть десятков докторов Мунов не выстроились в ряд, как цепочка отражений, как месяцы жизни, уходящие в прошлое.
– Кто я такой? – повторил он. – Я – пять лет!
Дверь закрылась.
* * *В шесть вечера Чарльз Хэмпл пришел домой, и, как обычно, Луэлла встретила его в холле. Если не считать мертвенно-бледных волос, внешне за два года болезни он не изменился. Сама же Луэлла изменилась более заметно – ее фигура стала плотнее, а глаза окружили морщинки, которые так и остались с того самого вечера в 1921 году, когда умер Чак. Но в свои двадцать восемь она все еще была красива, и на ее лице читалась сердечность повидавшего жизнь человека, как будто несчастье едва его коснулось, а затем поспешило прочь.
– Сегодня к нам заедут Ида с мужем, – сказала она. – У меня есть билеты в театр, но если ты устал, можно не ходить.
– Давай сходим.
Она посмотрела на него:
– Ты ведь не хочешь!
– Я хочу!
– Ладно, посмотрим, как ты себя будешь чувствовать после ужина.
Он обнял ее. Они вместе вошли в детскую, где их поджидали двое детей, чтобы пожелать им спокойной ночи.
Лед и пламень
Как-то раз – молодые Мэйзеры были тогда женаты уже больше года – Жаклин зашла к мужу в контору фирмы по торговле скобяными изделиями, работой которой он, более-менее успешно, управлял. Открыв дверь кабинета, она остановилась и произнесла: «Ой, прошу прощения…» Потому что ее приход прервал вполне обыденную, но в то же время интригующую сцену. В кабинете стоял молодой человек по имени Бронсон, с которым она была едва знакома; муж приподнялся из-за стола ему навстречу. Бронсон обеими руками горячо пожимал руку мужа – и даже более, чем горячо. Услышав, что вошла Жаклин, мужчины повернулись к ней, и Жаклин заметила, что глаза Бронсона покраснели.
Спустя мгновение он уже выходил и, проходя мимо нее, как-то смущенно произнес: «Добрый день». Она вошла в кабинет мужа.
– А что тут делал Эд Бронсон? – не скрывая любопытства, спросила она.
Джим Мэйзер улыбнулся, чуть прищурив серые глаза, и усадил ее прямо на свой стол.
– Просто забежал на минутку, – непринужденно ответил он. – Как дела дома?
– Все в порядке. – Она внимательно посмотрела на него. – Что ему было нужно? – продолжала она.
– Да так, зашел по одному делу.
– По какому?
– Да так, ничего особенного. Просто дело.
– А почему у него глаза покраснели?
– Неужели? – Он посмотрел на нее невинным взглядом, и они вместе рассмеялись.
Жаклин встала и, обойдя стол, бухнулась во вращающееся кресло.
– Лучше признавайся, – весело заявила она, – потому что я отсюда не уйду, пока не узнаю все!
– Ну, ладно. – Он замялся, нахмурившись. – Он просил меня оказать ему небольшую любезность.
И тут Жаклин все поняла – или, лучше сказать, интуитивно почувствовала.
– Ага! – Ее тон стал чуть жестче. – Ты дал ему в долг!
– Совсем немного.
– Сколько?
– Всего три сотни.
– Всего три сотни! – Голос зазвенел как холодная бессемеровская сталь. – Сколько мы тратим в месяц, Джим?
– Ну, где-то пять-шесть сотен, наверное… – Он неуверенно посмотрел на нее. – Послушай, Жаки, Бронсон ведь отдаст! У него просто небольшие неприятности. Он совершил ошибку, какая-то девушка из Уодмира…
– И еще он знает, что ты славишься как легкая добыча, вот он к тебе и пришел, – перебила Жаклин.
– Нет, – упрямо возразил он.
– А тебе не пришло в голову, что эти три сотни могла бы потратить, например, я? – спросила она. – Неужели ты не помнишь, что не далее как в ноябре мы не смогли себе позволить даже короткую поездку в Нью-Йорк?
Улыбка медленно сползла с лица Мэйзера. Он пошел и прикрыл дверь кабинета.
– Послушай, Жаки, – начал он, – ты просто не понимаешь. Бронсон – один из тех, с кем я практически ежедневно обедаю. Мы дружим с детства, мы ходили в одну школу. Неужели ты не понимаешь, что я – именно тот, к кому он должен обращаться в первую очередь, когда у него неприятности? И вот поэтому-то я и не мог ему отказать!
Жаклин повела плечами, будто пытаясь стряхнуть с себя его аргументы.
– Ну что ж, – все взвесив, сказала она, – я все равно считаю, что он – ненадежный человек. Он вечно навеселе, и если он не желает работать, это его дело, но он не должен жить за твой счет.
Теперь они сидели по разные стороны стола, и оба говорили друг с другом так, как обычно разговаривают с детьми. Все фразы начинались с: «Послушай!», а на лицах было написано, что ситуация, конечно, вынуждает терпеть, но всему есть предел.
– Если ты не понимаешь, то я не смогу тебе объяснить, – заключил Мэйзер по истечении пятнадцати минут тоном, который для него означал крайнюю степень раздражения. – Мужчины иногда имеют особые обязательства, и с этим приходится считаться. В таких случаях не приходится выбирать, давать или не давать, особенно если учесть, как много в делах вроде моего значат хорошие отношения с людьми.
